Обращение в слух - Антон Понизовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И так жизнь продолжалася…
А потом к Олимпиаде строят у нас большой дом. И наш посёлок заселяют кэ-гэ-бэ. Все молодые. Были некоторые постарше, но те уже были с семьями. А так набирали с московского Кремля с полка, с Кубинки, с Чехова — с воинских частей, которые были связаны.
В посёлке мы знали всех поимённо, за все семьи знали — у кого сколько детей, всё на свете…
И, значит, совпало так, что ребёнку исполнилось десять лет — а я в тот день не работала. Как-то так получилось. И — я ж мать, тоже хочется же ребёнку… Я говорю: «Сынок, пригласи своих друзей, будет день рождения». Сделала столик: тюряшечку, салатик, водички… Пришло шесть человек ребят — они посидели, довольные — ну, а мы на кухне взрослые. Я жила с соседкой с Людой, пришла её тётка, дядька пришёл, моя подруга пришла Тамара Гавриловна. Мы детей проводили в восемь часов, а сами дальше сидим отдыхаем.
Посидели до одиннадцати часов, я вышла с моей соседкой — тётку проводить вместе с этим с мужем с её. Выходим с подъезда. Тётя Зоя: «Галь, до свидания, дай бог тебе здоровья…»
И из-за угла выходит молодой человек. Который работает в кэгэбэ.
Я его знаю как облупленного. Я знаю, что он женат. Я знаю, что у него есть ребёнок. Я знаю всё. Потому что вот мы работали — вот у нас стоял корпус. Вот здесь была проходная. А ихний объект находился вот тут. Спецобъект. Он работал там… связан был с электричеством, скажем культурно. И они со спецобъекта всегда звонили у нас заказывали. И приходили кушать. Так что мы знали про всех от и до.
Он выходит и говорит: «О! Галина Тарасна! привет! Что у тя за гулянка?»
Я говорю: «Да ничего, вот сыну сегодня десять лет…»
Он к вам обращается по имени-отчеству?
Ну, он моложе от меня, во-первых, на восемь лет…
«О, как хорошо», — то-пятое-десятое…
Я говорю: «Вот вышла провожать».
Ну — «до свиданья — до свиданья». Все пошли своей стороной — я пошла к себе домой. Пришла — посуда: надо помыть. Начала мыть посуду — звонок в дверь…
Третий день
I. Повесть о трех мужьях, или Неоконченная симфония (продолжение). Второй муж
Открываю — стоит молодой человек.
Я говорю: «Ты чего сюда пришёл?»
«А дома делать нечего… У тебя гости были — значит, надо посуду помыть?»
«Ген, — говорю, — у меня мыть посуду не надо. Иди домой».
«Нет-нет, я тебе помогу: я просто уважаю тебя как человека…»
Я говорю: «Иди к жене».
«У меня жены дома нету».
«А где она у тебя?»
«Она у меня уехала в Харьков».
Я говорю: «А что такое случилось?..»
В общем… оказывается, родилась у него дочка — и дочка родилась с вивихом бёдер. И были наложены распорки. А там, где её бабушка жила, — там была клиника специальная. И жена, чтобы ей было легче и удобней, она молодого мужа бросила и туда поехала.
Я говорю: «Ну, не знаю… Зачем ты туда её отправил? Ты здесь один пьёшь, отдыхаешь, гуляешь…»
Он говорит: «А чё мне делать?»
Ну а действительно — молодой человек: что ему делать?
Помыл посуду, я говорю: «У нас не может быть никаких отношений — у тебя ребёнок больной… Забери, — говорю, — свою жену с Харькова».
«Нет, она сюда не приедет».
Я говорю: «Ну это дело твоё. До свиданья».
Ушёл.
Но я знала, конечно, что он придёт ещё. Ну чего, в самом деле — он здесь, она там…
И на восьмое марта в ящике нахожу: «Галина Тарасовна, встретимся через 24 часа. Твой уважаемый Д. Г. А.»
У меня до сих пор лежит открыточка…
Потом узнало начальство его, Комаровский. Вызывают меня на переговоры. Выхожу — сидят на лавочке: раз, два, три — три начальника.
Они вас позвали на улицу?
Ну не в столовой же разговаривать…
Они сидят — а вы перед ними стоите?
Нет, они очень уважаемые. Меня посадили. И начинает — культурно, вежливо:
«Ну, Галина Тарасовна, как поживаешь?»
Я говорю: «Хорошо».
«Как у тебя дела?»
«Хорошо».
«Галь, я знаю, что ты… э-э… значит, сожительствуешь с Геннадием».
Я говорю: «Ну и что?»
«Дай слово, что ты его больше к себе не пустишь».
Я говорю: «Валентин Сергеевич, я сама хозяйка своему слову, и таких слов я вам, обещаний — не дам. А жизнь моя, — говорю, — я не знаю, как повернётся».
«Вы понимаете, мы работаем в такой структуре… Если муж бросает жену, то могут его с работы убрать и всё».
Я говорю: «Ну, я с ним вообще-то не в браке. А кто ко мне приходит — это моё личное дело. Вы как начальник со мной провели беседу, я всё учту. Но я вам ничего не обещаю, и слово я вам не даю».
На этом мы разошлись.
На работе, конечно, его пожурили, было собрание. Ну а как же, вы что: такой-сякой, бросил больного ребёнка…
Ну, он действительно бросил… Но факт тот, что я не хотела расписываться с ним. Мне пришлось под нажимом ножа! Понимаете такое слово?
Значит, первый раз он предлагает: давай распишемся.
Я нахожу причину: «Да мы ещё мало прожили…»
Второй раз: «Да у нас нету жилья…»
И теперь он говорит: «Если! —
(ударяет по столу)
— ты! —
(удар)
— третий раз! —
(удар по столу)
— скажешь, что там чего-то… — зарежу! В такое-то время мы едем с тобой в сельсовет — подаём заявление!»
У меня в этот день температура тридцать восемь и пять. Я говорю: «Ты видишь, в каком я состоянии? Я болею!»
Он на кухню сходил, приходит — нож мой приносит поварской — во-от такой. Говорит: «Если завтра не будешь стоять на автобусной остановке в такое-то время, я, — говорит, — тебя зарежу».
И в стену ка-ак даст ножом!
Ну, я женщина… страшно. Думаю: ума у такого человека хватит…
И после этого вы вышли замуж? За такого опасного человека?
Ну как сказать… человек-то приходит один, а уходит другим… Когда начинали общаться — вроде был-то нормальный, вёл себя хорошо… В советское время ни мебели не было, ничего. А он мужик был доде́льный. Додельный. Он мог любой столик… вырезки всякие на двери… Я как говорила: «лудить, паять и так стоять». Потому что он лудил, он паял и пилил. И пока первый год, как квартиру-то получили, то все к нам ходили смотреть, только «ох-ах, как хорошо». И ему некогда было пить.
А когда закончилась домашняя работа, тогда все стали его звать к себе: приходи, сделай, телевизор почини там, приёмничек… А расплата какая? Стакан.
А человек, когда пьяный, он злой и ненавистливый.
Он любил звать гостей. Всех своих звал с работы. Все очень любили, потому что у меня было всегда приготовлено от души. У меня был свой огород, своя клубника, смородина. Даже заказывали его друзья, чтоб на столе был компот не из слив, не из яблок — а обязательно из клубники…
Но когда друзья уходили, то душа моя дрожала как я не знаю что.
Вот все ушли — ты должна руки вот так положить, и в каком состоянии ни была, ты должна его выслушать. И он мог сидеть морали читать до двух часов ночи: за столом не так на того посмотрела, к тому не так обратилася или глазки не так повернула…
Я говорю: «Ген, ну пошли спать, хватит уже это самое…»
А он: «Сядь. Я сказал: с-с-сядь!..»
Угрожал. И что в руках попадётся — мог в стол влепить так, что стены тряслися. И я боялась, что может тут что угодно произойти от с его стороны жестокости.
И я терьпела-терьпела, но пришло время, и в девяносто восьмом году я вызвала уже милицию. Один раз, второй раз. На второй раз сказали: «Если третий раз будет от вас заявление, то мы выселим его отсюдова за сто первый километр».
В то время мы уже жили отдельно. Мы, как мать с сыном, в одной комнате — он один в другой комнате.
Но за то, что я его бросила, он ходил в дверь стучал мне, бил… Купил колонки, триста шестьдесят… как они, децибэл называется?.. Включал на всю полную эти колонки. Стены вот так ходуном ходили. В общем, там был просто дурдом.
Сын мне говорил: «Мам, не трогай. Он тебя доводит до бешенства: не обращай внимания на него».
Я говорю: «Сынок, как?!. Я по квартире хожу, он говорит мне всякие гадости вслед, и я „не обращай внимания“? Это надо быть железным человеком!»
Он украл у меня кошелёк с деньгами, и там были сыновы документы. Выбросил документы в почтовый ящик в соседский дом. Мы искали бегали. Документы нашли. А кошелёк с тыща сто пятьдесят рублей — он забрал.
Но я такой человек: я могу увидеть во сне.
И проходит, наверное, месяца полтора или два — мне сон снится, что он кожаный кошелёк достаёт из-за пазухи и отдаёт своему брату. Кошелёк из крокодильей шкуры.
Я утром встаю и говорю: «Привет, сосед! Как дела?»
«Нормально».
Я ему: «Ну, рассказывай мне: как брат-то, доволен кошельком моим?» Вот так сразу!