Комната смеха - Анна Данилова

Как ни странно, я была с ней полностью согласна.

– Хотите увидеть тело?

– Да, хочу. Уверена, что это Эмма.

– Тогда собирайтесь. Мы подождем вас в машине.

Мы вышли. Небо над головой было темно-синего цвета. Шел крупный снег. Сад вокруг дома побелел, превратился в настоящий зимний пейзаж. Мы стояли на крыльце, и я молила бога об одном: чтобы Вадим поцеловал меня. Кругом было так тихо, так красиво, что он не мог не почувствовать моего желания. Я даже закрыла глаза и замерла, представляя себе, как это случится и что я при этом буду чувствовать. Но вместо этого вдруг услышала:

– Ну, где там твоя шапка?

Я не поверила своим ушам. Однако сразу поняла все. Ему хотелось наконец каких-то результатов, какого-то действия, пусть даже такого сомнительного толка, как то, что я собиралась сделать даже вопреки ему. Быстро достала из сумки черную вязаную шапочку, натянула на лоб и тотчас услышала незнакомый женский голос:

– Как я поняла, вас беспокоит или даже раздражает женский смех?

– Да, с некоторых пор я не могу спокойно слышать, как смеется женщина, – ответил я, глядя в лицо красивой молодой женщине. У нее были большие голубые глаза и черные, словно нарисованные брови. Постепенно вокруг этого лица проступил фон: крашенные в желтый цвет стены, книжные полки на стенах и большой белый горшок с разросшейся бело-зеленой мясистой диффенбахией.

– Не могли бы вы подробнее рассказать, когда это началось? – прозвучал все тот же голос, принадлежавший женщине с голубыми глазами.

Мне вдруг представилось, что и она смеется, и руки мои зачесались… Я представил ее себе без одежды. Голая, потная и покорная мне, как рабыня. Мое возбуждение достигло наивысшей точки, и я уже не слышал ее голоса… Когда все это началось? Мне было противно вспоминать ту хохочущую, пьяную женщину, срывающую с меня штаны и целующую меня в губы. Я даже почувствовал карамельный вкус ее губной помады…

– Я готова…

Я открыла глаза и оглянулась. Черная шапка была уже в руках Вадима. Рядом с ним стояла со связкой ключей Тамара. У меня раскалывалась голова. Голос Тамары вывел меня из того странного состояния, в каком я находилась. Я была мужчиной. Я знала это так же отчетливо, как и то, где и с кем я находилась после. Дача. Вадим. Тамара. Мы едем в Москву на опознание. Видимо, Вадим, увидев приближающуюся Тамару, успел сорвать с меня шапку, чтобы я в ее присутствии не выкинула какой-нибудь фортель.

Мы сели в машину и поехали в Москву.

Глава 18

– Теперь мы должны быть вместе. Всегда. Это непременное условие, ты поняла меня?

Они разговаривали в квартире Алексея. Он сидел напротив нее на стуле, а она, забравшись на диван и свернувшись калачиком, спрашивала себя, что она делает здесь, в этом доме, и как же такое могло случиться, чтобы ее заставили сделаться такой циничной и мерзкой даже в собственных глазах. Он настаивал, чтобы они были вместе, и она, как женщина, понимала, что он под этим подразумевает. Он зовет ее к себе жить, насовсем, и собирается привязать к себе намертво той чудовищной ложью, которая теперь на всю оставшуюся жизнь лишит ее покоя. Алексей много успел наговорить ей после того, как они вернулись из морга, но Анна, делая вид, что слушает его, видела перед собой лишь безнадежно остывшее тело своей сестры. Алексей не хотел продолжения ада, не хотел второй раз хоронить некогда горячо им любимую жену, хотел положить конец всей этой истории. Так он объяснил ей перед тем, как они поехали в морг.

– Но откуда ты знаешь, что там именно она? С чего ты взял? – спрашивала она его, чувствуя, как судорогой сводит скулы, а дыхания не хватает. То, что Вадим Гарманов пригласил Алексея опознать уже во второй раз тело Эммы, казалось сном, нереальностью. Такого не должно было случиться.

– Я не знаю, я только предполагаю так же, как и Гарманов, который видел фотографии Эммы. Вполне возможно, что в нашей машине разбилась другая женщина, понимаешь? Иначе как же объяснить то, что она, по твоим же словам, была одета в платье, которое никогда бы в жизни не надела?

– Но тогда почему же ты не можешь предположить, что Эмма жива?!

Эта мысль пришла ей в голову впервые и словно освежила ее холодным, морозным ветром. Эмма жива?! Да, дорого бы она дала, чтобы Эмма оказалась живой. Но какие же обстоятельства могли толкнуть ее на то, чтобы она такое долгое время скрывалась? Ссора с Алексеем? Но она никогда особенно-то за него и не держалась. У нее была хорошая, перспективная, по ее словам, работа, внешность, которой могла бы позавидовать любая женщина, и ей нечего было бояться одиночества. Она никогда бы не осталась одна. К тому же, если предположить, что она действительно скрылась по неизвестным причинам, она могла бы держать в неведении кого угодно, даже Алексея, своего мужа, но только не свою сестру. Если допустить, что Эмма жива, тогда как же объяснить предположение Алексея, что в морге они увидят труп Эммы? Это было нелогично, непонятно и пугало Анну. Видела она и страх в глазах Алексея. И это его страстное желание объединиться и жить вместе тоже воспринималось ею как проявление признаков начинающейся душевной болезни. Или же он что-то знал? Эти посылки, эти странные и страшные посылки? Видимо, он знал, чего или, вернее, кого бояться! Но самое удивительное, что его страх передался и ей, и вот теперь она, сидя напротив него и глядя ему в глаза, снова и снова спрашивала себя, как же она могла, увидев на столе тело своей сестры (причем успевшее покрыться следами разложения, да к тому же и с остриженными чьей-то варварской рукой волосами!), сказать, что это не Эмма? Нет, это не было похоже на гипноз. Она сделала это осознанно, понимая, что одним-единственным словом может либо сделать жизнь Алексея невыносимой, либо избавить его от этого кошмара, от наваждения, связанного со смертью жены. Если она скажет, что это не Эмма, то тело, зарегистрированное как неопознанное, похоронят где-нибудь на окраине кладбища, и вместо мраморного памятника с красивым женским портретом на холмике будет ржаветь под дождем и снегом металлическая табличка с указанием номера неопознанного трупа. А если Анна скажет, что тело принадлежит ее сестре, Эмме Майер, тогда начнется расследование смерти теперь уже не только Эммы, а той, другой, похороненной на кладбище неизвестной женщины. И тогда возникнет еще одна, полная тайн, история. И Алексея замучают вопросами, если не официальными допросами: как могла в их машине оказаться другая женщина? Не знает ли он, кто бы это мог быть? Ему предложат составить список знакомых женщин Эммы, причем тех, у кого была возможность надеть ее одежду, то самое синее платье, в котором и был обнаружен первый труп… Вопросов будет много, и Алексей, если учитывать его хрупкую нервную систему, скорее всего, не вынесет всего этого и серьезно заболеет. Но что с того ей, Анне? Это же не ее муж. Чего ей-то переживать?

«У меня есть деньги, много денег. Мы с тобой до самой смерти будем жить, ни о чем не заботясь. Только избавь меня от этого ада… Скажи в любом случае, что не знаешь, чей это труп. Если Эмма жива, то она рано или поздно вернется… Если же Гарманов обнаружил на даче ее труп, на опознание которого нас сейчас и приглашают, то, согласись, ей все равно уже ничем не поможешь…»

Каждая его фраза вызывала недоумение. Во-первых, откуда у него деньги? Во-вторых, почему он говорит, что «мы» будем до самой смерти жить, «мы», а не «я», словно он уверен в том, что Анна согласится быть с ним?.. В-третьих, почему он так спокойно предполагает, что Эмма жива? И в-четвертых, как он может говорить так цинично о своей умершей жене, что ей уже ничем не поможешь, что само собой предполагает его отказ хоронить ее?

И тут, словно в подтверждение своих слов, Алексей достал из книжного шкафа спрятанную за книгами довольно большую подарочную картонную коробку. Открыв ее, показал сложенные в ней и затянутые тонкими резинками пачки долларов. «Алексей, откуда деньги?» – «Теперь это уже не имеет никакого значения. Но я их не украл, ты не думай… И никто и никогда не станет их искать. Больше пока я тебе ничего не могу сказать».

Первое, что пришло в голову, что это деньги Эммы. «Мы получили заказ, американцы хотят, чтобы мы работали на них. Зарплату теперь я буду получать в валюте…» Валюта – это, конечно, хорошо, но чтобы она получала в своем институте такие деньги?! В это верилось с трудом. Значит, все-таки любовник. Иначе как еще можно было объяснить то состояние возбуждения, радости и счастья, в котором Эмма пребывала последнее время? Нет, конечно, там, в морге, никакая не Эмма. Эмма погибла в автокатастрофе, и на этом все заканчивается. Все, что происходит сейчас, после ее смерти, имеет отношение только к Алексею. Иначе откуда бы взяться этим посылкам?

Мысли бегали по кругу и заканчивались ничем. Все было непонятно, нелогично, непорядочно, неприлично и попахивало, безусловно, криминалом. Кровью, гарью и, возможно, тюрьмой. И тогда она решила прислушаться к себе, к своим чувствам и вдруг ощутила острую необходимость в ком-то, кто бы мог защитить ее от внешнего мира, спасти от нищеты и согреть своим теплом. Ведь как ей теперь, когда Эммы нет, жить? На что жить? Где взять денег, чтобы заплатить за квартиру и телефон, чтобы покупать себе одежду и еду? Гарманов, конечно, хороший любовник, нежный и ласковый, но ведь он не собирается на ней жениться или тем более содержать ее как любовницу. Смерть сестры сделала ее нищей. Это был факт, своего рода тупик, из которого она не видела выхода иного, чем заручиться поддержкой идущего ей прямо в руки мужчины, Алексея. Кроме того, что он был мужем ее сестры, то есть не чужим человеком, он к тому же еще оказался неожиданно богат. Конечно, он явно преувеличил размеры капитала, на который они могли бы прожить всего лишь какое-то время. Пачки долларов, как она знала по опыту, быстро тают. Чуть помедленнее, конечно, чем пачки российских рублей, но все равно тают. Но если взять все в свои руки – и деньги, и Алексея, – то можно найти им выгодное применение и заставить их – этот зеленый букет надежд – работать! Самый беспроигрышный вариант, по мнению Анны, заключался в покупке недвижимости, в частности, большой квартиры где-нибудь в самом центре Москвы, которую можно было бы сдавать и иметь с этого приличные деньги… Перед ее глазами возникли символические весы, на одной чаше лежало скрюченное, окоченевшее тело ее сестры, на другой – деньги. «Это тебе, – вспомнила она слова Эммы в тот вечер, когда та впервые подарила ей сто долларов, – и не смей отказываться. Мы с тобой сестры и должны друг другу помогать… Купишь себе новые туфли или меховую шапку…» Вспомнила, и сердце ее сжалось в нехорошем предчувствии.