Военные мемуары - Призыв 1940-1942 - Шарль Голль

В кабинет министра внутренних дел ввел меня Андре Дьетельм. Мандель говорил со мною серьезно и решительно, что произвело на меня впечатление. Так же как и я, он был убежден, что отстоять независимость и честь Франции возможно лишь продолжая войну. Именно исходя из этих национальных интересов, он и рекомендовал мне не покидать занимаемого поста. "Как знать, - сказал он, - может быть, в конце концов мы все-таки добьемся переезда правительства в Алжир?" Он мне рассказал о том, что произошло после отъезда англичан в Совете министров, где возобладал дух решимости, хотя Вейган и устроил там целую сцену. От Манделл я узнал, что как раз в тот самый момент, когда мы беседовали, первые немецкие части вступали в Париж. Затем, говоря о будущем, Мандель добавил: "Во всяком случае, мировая война только начинается. Вам, генерал, еще предстоит выполнить большие задачи. Причем среди всех нас Вы имеете преимущество человека с безукоризненной репутацией. Стремитесь лишь к тому, чтобы действовать в интересах Франции, и помните, что, если к этому представится случай, Ваша нынешняя должность сможет Вам многое облегчить". Должен сказать, что этот довод убедил меня повременить с моей отставкой. По всей вероятности, именно благодаря этому и стало практически возможным то, что мне удалось сделать в дальнейшем.

14 июня правительство переезжает в Бордо. Я простился с моими хозяевами Ле Прово де Лонэ. Вместе со всеми членами семьи, которые не были мобилизованы, они решили не покидать своего дома, где и оставались во время отступления наших войск, а затем в период оккупации. После мучительной поездки по заполненной беженцами дороге я к вечеру прибыл в Бордо, в штаб военного округа, где должна была находиться резиденция Поля Рейно. Там я застал Марке - мэра города и депутата. Мне первому он сообщил о содержании обескураживающего заявления, которое он собирался сделать премьер-министру.

Когда явился Поль Рейно, я сказал ему: "В течение трех дней я убеждаюсь, с какой невероятной быстротой мы катимся к капитуляции. По мере сил я пытался вам помочь, но я действовал в интересах продолжения войны. Согласиться на перемирие я отказываюсь. Если Вы останетесь здесь, то Вас захлестнет волна поражения. Необходимо как можно скорее эвакуироваться в Алжир. Готовы Вы к этому или нет?" - "Да!" - ответил Поль Рейно. "В таком случае я лично должен срочно направиться в Лондон, чтобы договориться с англичанами о той помощи, которую они нам окажут в транспортировке. Я отправлюсь туда завтра. Где я найду Вас по возвращении?" - "В Алжире", ответил председатель Совета министров.

Мы договорились, что я выеду ночью и по пути побываю в Бретани, чтобы выяснить, что можно будет вывезти оттуда морем. Поль Рейно попросил меня вызвать к нему Дарлана на утро следующего дня. Он сказал, что хочет поговорить с ним относительно флота.

Дарлан в это время был на пути в Ла Геритульд. Вечером мне удалось связаться с ним и условиться о встрече. Он ответил раздраженно: "Прибыть завтра в Бордо? Не могу понять, чем там занимается премьер-министр. Что касается меня, то я командую и не могу напрасно терять времени". В конце концов, он все-таки подчинился. Однако тон, каким разговаривал Дарлан, не сулил ничего хорошего. Спустя несколько минут, во время короткой беседы с министром без портфеля Жаном Ибарнегарэ, который до сих пор выступал сторонником борьбы до победного конца, я имел возможность убедиться в том, насколько изменились умонастроения некоторых деятелей. Ибарнегарэ явился ко мне в гостиницу "Сплендид", где я наспех обедал вместе с Жоффруа де Курселем. "Для меня, старого солдата, - сказал он, - существует один закон: подчиняться своим начальникам - Петену и Вейгану". - "Может быть, настанет день, когда Вы убедитесь, что для министра забота о спасении страны должна преобладать над всеми другими чувствами", - ответил я. Петена, который обедал в этом же зале, я приветствовал молча. Не говоря ни слова, он пожал мне руку. С тех пор я никогда больше не видел его.

Какая сила влекла его навстречу столь роковой судьбе? Вся жизнь этого незаурядного человека была сплошным самоотречением. Слишком гордый для того, чтобы заниматься интригами, слишком значительный, чтобы мириться с второстепенной ролью, слишком самолюбивый, чтобы выслуживаться, в душе он был одержим жаждой власти, которую в нем разжигали сознание собственного превосходства, препятствия на его пути и высокомерное презрение к другим. Было время, когда военная слава щедро осыпала его своими коварными дарами. Но это не принесло ему удовлетворения, потому что он был не единственным ее баловнем. И вот внезапно, уже на склоне лет, события предоставили его талантам и его честолюбию столь вожделенную возможность развернуться во всю ширь. Однако он мог достигнуть, своего возвышения лишь ценою падения Франции, увенчав ее позором свою славу.

Надо сказать, что вообще маршал Петен считал войну проигранной. Этот старый солдат, надевший военный мундир вскоре, после окончания войны 1870-1871, склонен был и нынешнюю войну рассматривать как очередной франко-германский конфликт. Потерпев поражение в первой схватке с немцами, мы одержали победу над ними во второй, то есть в войне 1914-1918. Нам, конечно, помогли союзники, но они сыграли второстепенную роль. Теперь мы терпим поражение в третьей войне. Это очень тяжело, но вполне закономерно. После Седана и падения Парижа, по мнению Петена, следовало кончать войну, заключать перемирие и в случае необходимости расправиться с Коммуной, как в свое время в подобных же обстоятельствах расправился с нею Тьер{98}. Для старого маршала такие факторы, как мировой характер войны, возможность использования заморских территорий, идеологические последствия победы Гитлера, не имели никакого значения. Такие моменты он не имел обыкновения принимать в расчет.

И все-таки я убежден, что в другое время маршал Петен не согласился бы взять на себя роль главы государства в условиях поражения Франции. Я уверен в том, что, оставаясь самим собою, он возобновил бы борьбу, как только убедился бы, что он заблуждался, что победа возможна, что Франция способна внести в нее свой вклад. Но, увы! годы подточили его. На склоне лет он уже легко поддавался влиянию людей, которые, ловко пользуясь усталостью маршала, прикрывали свои махинации его громким именем. Старость - это крушение. И раз уж нам суждено было испить чашу до дна, старость маршала Петена должна была символизировать крушение Франции. Именно об этом я думал ночью по дороге в Бретань.

В то же время во мне крепла решимость продолжать войну во что бы то ни стало. Прибыв в Ренн утром 15 июня, я встретился там с генералом Рене Альтмайером{99}, который командовал различными соединениями, сражавшимися к западу от реки Майенн, с командующим военным округом генералом Гитри{100} и префектом департамента Иль и Вилен. Все трое проявляли максимум добросовестности, каждый на своем участке. Я постарался согласовать их усилия и их возможности в интересах обороны данного района. Затем я добрался до Бреста, обогнав по пути английские эшелоны, которые двигались к Бресту, откуда должны были эвакуироваться морем. В морской префектуре вместе с адмиралом Тробом и командующим западным военно-морским районом де Лабордом я изучал, какими возможностями располагает военно-морской флот и в чем он нуждается для погрузки войск в портах Бретани. Во вторую половину дня я уже находился на борту эскадренного миноносца "Милан", который должен был доставить меня в Плимут. Туда же направлялась группа химиков во главе с генералом Лемуаном, командированная министром вооружения Раулем Дотри{101} в Англию, для того чтобы доставить в безопасное место "тяжелую воду". Когда мы покидали брестский рейд, мне салютовал линкор "Ришелье", уже готовый взять курс на Дакар. Из Плимута я выехал в Лондон, куда прибыл 16 июня на рассвете.