Свиданий не будет - Фридрих Незнанский

Больше десяти лет после этого Лариса не виделась с Борисом. То есть, разумеется, в этом не таком уж большом городе, работая в одной сфере, они не раз оказывались в одних и тех же помещениях – на одних и тех же, как принято говорить, мероприятиях. Но заговорили они друг с другом вновь, только когда уже вовсю кипела перестройка и Лариса Матвеевна, работавшая тогда старшим следователем городской прокуратуры, встречалась с местными активистами «Мемориала», добивавшимися обнародования полных списков расстрелянных и репрессированных булавинским отделением НКВД в тридцатые годы.

Андреев после возвращения в Булавинск проработал около трех лет следователем горуправления внутренних дел, после чего ушел в адвокатуру, став в конце концов звездой местного масштаба. Как правило, у людей, с близкими которых или с ними самими стряслась беда и они искали выхода из создавшегося положения, в Булавинске стали спрашивать: «А вы на Бородинской у Андреева были?» На Бородинской улице у них, пояснила Гордееву Лариса Матвеевна, помещается одна из двух городских юридических консультаций, считающаяся лучшей. В ней и работал, работает Борис Алексеевич Андреев.

Он не был заведующим консультацией, но наибольший авторитет был именно у него. Он брался за любые дела, даже если они не сулили особого барыша, отказывая лишь в редких случаях, когда понимал: ему не хватает времени.

Его и прихватили с собой «мемориальцы», когда шли к Ларисе Матвеевне, которую выбрали тоже не случайно: и у нее была своя известность. За несколько лет до этого, еще в короткий период правления Черненко, она проявила смелость, прекратив дело, которое сотрудники булавинского КГБ стали шить нескольким актерам городского молодежного театра, обвиняя его в пропаганде антисоветизма, который усмотрели в постановке пьесы Шварца «Тень». И хотя Ларисе удалось добиться лишь того, что верные продолжатели дела Дзержинского и Менжинского перестали заниматься театром и оставили молодых служителей Мельпомены в покое, артисты явились к ней с корзиной цветов и вручили почетный билет постоянного зрителя.

Приняв депутацию и сразу углядев в ней Андреева, Лариса не стала выслушивать всей вступительной речи главного булавинского «мемориальца», сына бывшего председателя горисполкома, расстрелянного вместе с женой по 58-й статье в 1937 году, а, дождавшись первой же паузы в речи взволнованного старика, тоже отсидевшего семнадцать лет, спросила, обращаясь именно к Андрееву, знают ли они, что расстреливать в Булавинске начали не в тридцать седьмом, а на девятнадцать лет раньше.

«Догадывались», – ответил Андреев и после беседы остался в кабинете Ларисы. О чем они говорили, узнать, очевидно, никто не сможет, но с той поры они виделись нередко, и через год Лариса перешла из прокуратуры в коллегию адвокатов.

Она сказала Гордееву, что служба в прокуратуре стала тяготить ее с той поры, как она занималась делом местных цеховиков, наладивших в городе производство мужских носков из сырья, которое они привозили из Узбекистана. Еще в университете по политэкономии Лариса читала не только Маркса и поэтому ко времени окончания следствия вдруг обнаружила, что немалую часть времени уделяет именно беседам с адвокатом одного из обвиняемых милейшей Анной Михайловной Мелентьевой. Они совместно пытались разобраться в том, почему вообще привлекают к ответственности людей, ликвидировавших в Булавинске и области один из дефицитов.

Именно Мелентьева впервые предложила перейти Ларисе в адвокатуру. Баскакова, может быть, и согласилась бы тогда, как она выразилась, «милость к падшим и тем более к якобы падшим призывать», однако в коллегию входил Андреев, и рядом с ним она себя не представляла.

До того визита «мемориальцев».

Да, получилось так, что с Андреевым они вновь сошлись в обсуждениях судеб Родины. Началось с совместного поиска массовых захоронений НКВД и ЧК, а постепенно переросло в долгие чаепития (после горбачевского налета на пьянство спиртное оказалось в разряде едва ли не праздничного сувенира, к тому же нарастал общий дефицит) в кабинете Льва Чащина, тогда еще работавшего в «Правде Булавинска». Все они были еще молоды, и стало казаться, что в жизни есть место не только подвигу, но и просто жизни.

Однажды после такого чаепития Андреев пошел к Ларисе Матвеевне взять номера «Знамени» с воспоминаниями вдовы Бухарина…

Через три часа, теснясь на краю своей широкой кровати, Лариса вдруг начала хохотать так, что в конце концов оказалась на полу.

– Что ты, что ты, Лара?! – повторял Борис Алексеевич, думая, что у нее случилась истерика.

Но если это и была истерика, то, как, впрочем, и все у Ларисы Баскаковой, весьма своеобразная.

– Это надо же, – в конце концов, давясь смехом и слезами, произнесла она. – Ничтожный, безвольный Бухарин смог подтолкнуть меня в объятия к бывшему любовнику!

– Почему же к «любовнику»? – с обидой заговорил Борис Алексеевич, но Лариса, взлетев с паласа на кровать, вновь на него набросилась.

Однако, когда уже ближе к полуночи Борис Алексеевич сообщил, что он остается у Ларисы, а завтра подаст заявление о разводе, она быстренько собрала всю его одежду в кучу и, вручив это ему, предложила без промедлений отправляться домой воспитывать дочь. Правда, при этом забыть отныне дорогу к ней домой не наказывала…

Разумеется, далеко не все из этой истории своих отношений с Борисом Андреевым рассказала Гордееву Лариса Матвеевна Баскакова, более того, представлять историю этих отношений ему пришлось, вспоминая какие-то, кажется, случайно брошенные фразы или даже их обрывки, сопоставляя намеки и полунамеки, в том числе и услышанные от разных людей в Булавинске…

Но главное он понял: Лариса Матвеевна будет ему здесь надежнейшим помощником. Андреев вернулся к ней, надеясь, что именно она возвратит ему страсть юности. А теперь она могла показать ему свою силу – как состязающаяся с ним в профессиональном мастерстве, спасающая его.

«Я, что ни говори, его боевая подруга» – эти слова, мимоходом произнесенные Ларисой Матвеевной во время рассказа о каком-то перестроечном митинге, когда их пыталась задержать местная милиция, Гордеев запомнил накрепко.

Глава 17. ПЕРСПЕКТИВНАЯ РАБОТА С УСТОЙЧИВЫМ БУДУЩИМ

Разгляди их ведущее, хотя бы и разумных, – за чем гонятся, чего избегают.

Арест Андреева не был для Ларисы громом среди ясного неба или даже неожиданностью. Уже после декабрьских парламентских выборов 1993 года она с тоской поняла, что соотечественники, ее народ, который она не только любила сердцем, но и, как ей казалось, немного знала, предлагает миру необыкновенный, небывалый доселе аттракцион – феерически многократное наступание на одни и те же грабли.

Коммунисты возвращались. Загнанные в 1991 году едва ли не в подполье, лишенные своих роскошных зданий – в райкомовских цитаделях президентскими указами велено было разместить юридические, правовые учреждения, отданные как преступная организация было под суд, – они так и не были отставлены от государственного управления. Более того, их давно играющие свою игру опричники, спрут КГБ, на месте отрубленных было щупальцев тут же начал отращивать новые, нацеленные теперь уже не на политический, а на экономический диктат…

– А что ты хочешь? – спрашивал Ларису Андреев. – О покаянии трещали много, но каждый ждал, что покается кто-то другой. Бросились было к попам, может, вы начнете? А те отвечают в лучших традициях вошедших в анекдоты фраеров, то есть вопросом на вопрос: а перед кем мы должны каяться? Перед народом? Мы, мол, перед Богом ответим. «Смиряйте, мол, себя молитвой и постом». Да, повсеместно восклицали: «Так жить нельзя!» А так, как жить стали, – можно? Мы, Лара, пока что в исторической ловушке. Обратной дороги нет, прошлое пусть останется лишь в страшных снах, но впереди – пока болото. Безбрежное. И твердых кочек на этом болоте пока что: раз, два – и обчелся.

Сам Андреев вышел из партии еще в девяностом году, за несколько месяцев до того, как это сделал Ельцин. Свой поступок Борис Алексеевич приурочил к стодвадцатилетию со дня рождения Ленина.

Он пришел в райком партии сдавать билет как раз в тот час, когда там принимали в коммунисты большую группу, которую удалось сколотить в основном из молодых людей, хотя блестело и несколько лысин, серебрились чьи-то седины, что свидетельствовало о невозможности считать данные внешние признаки почтенного возраста одновременно знаками, подтверждающими мудрость или хотя бы здравомыслие их владельцев.

Организацию лихорадило, но бредовая идея построения на земле небесного рая продолжала смущать как неокрепшие, так и потрепанные души. Да, не только неокрепшие и не только здесь, в российской глубинке. В «дипломате» у Андреева лежала свежая московская газета, где вполне уважаемые вроде бы люди рассуждали о том, как жаль, что «хороший Ленин» так рано умер и его так надолго сменил «плохой Сталин». Впрочем, вспоминал Борис Алексеевич разговор с Ларисой накануне, возможно, она права: эти люди привыкли быть при власти, и им страшно выйти на семь ветров, страшно посмотреть в глаза вечности, ибо взгляд вечности для них страшнее, например, даже, чем гипнотические глаза какого-нибудь нового Сталина.