Тайны древних руин - Тихон Пантюшенко

Во дворе Хрусталевых я увидел Анну Алексеевну.

—Пропавший без вести матрос, с праздником тебя!

Я также поздравил Анну Алексеевну с праздником Первое мая и вручил ей половину цветов.

—Ну спасибо, матрос, не забыл, значит, и меня. А цветы, цветы-то какие! Маринка!— позвала свою дочь Анна Алексеевна.

На пороге показалась Маринка. Она была в праздничном наряде: легкое, почти воздушное платье облегало фигурку девушки, голубая атласная лента опоясывала голову в виде короны и своими концами пряталась на затылке под густыми прядями волос. А лицо Маринки, казалось, само излучало свет. «Эх, матрос,— мелькнула у меня мысль,— пропала твоя буйная головушка».

—Здравствуй, Маринка. Прошу принять от меня праздничные поздравления и эти цветы.

—Спасибо. Что случилось?— спросила Маринка, имея в виду мое долгое отсутствие.

—Да так. Небольшие служебные неурядицы. Но это, кажется, уже позади.

—Ты обедал?— она впервые обратилась ко мне на «ты».

—Да.

—Посмотри мне в глаза.

Я повиновался и потом тихо сказал:

—Я готов смотреть в них всю жизнь.

Маринка засмеялась и крикнула:

—Мама!

—Прошу тебя, Маринка, мне будет неудобно.

—А мы с мамой очень большие друзья, и я ничего от нее не скрываю.

Подошла Анна Алексеевна.

—Что случилось?

Маринка зарылась лицом в цветы и, лукаво посматривая на меня, сказала:

—А Коля сказал, что готов всю жизнь смотреть в мои глаза.

Анна Алексеевна долго и внимательно смотрела на свою дочь. Я увидел, как у нее появились на глазах слезы. Может быть, она вспомнила свою далекую юность, как к ним на выпускной бал приехала группа курсантов Качинского летного военного училища и один из них, Хрусталев, пригласил ее на первый вальс. Все они тогда были немного сумасшедшими и настояли на поездке через Байдарские ворота к замку «Ласточкино гнездо». По дороге курсант Хрусталев, наверное, морочил ей голову рассказом о том, что у него есть любимая Аннушка, с которой он не расстается вот уже целый год. «Вот и не расставайтесь со своей Аннушкой»,— обиделась тогда Аня. Откуда было знать ей, что курсанты называли Аннушкой свой учебный самолет. Много воды утекло с тех пор. Родилась Маринка. И когда же она успела вырасти? Подумать только, ей уже признаются в любви. Анна Алексеевна вытерла уголком косынки слезы и сказала:

—Удирали бы вы побыстрее, а то вот-вот нагрянут друзья Маринки, и тогда они от вас уже не отстанут.

—Мама права. Побежали!— Маринка взяла мою руку и увлекла меня по тропинке через виноградник в горы.

—Остановись, Маринка!

—Что случилось?

Я остановился возле куста винограда, что роc в пятом ряду возле самой тропинки справа.

—Ну здравствуй, с праздником тебя. У-у, как мы раскучерявились!— я обращался к кусту винограда, как к живому существу. Маринка нисколько этому не удивилась и лишь спросила:

—А когда вы с ним подружились?

—В самый первый приход к вам.

—Ну теперь побежали.

Остановились мы лишь за виноградником. Маринка еще дома предусмотрительно надела спортивные тапки. В них она легко преодолевала самые трудные подступы к горам.

—Ты видишь вон на той скале куст боярышника?

—Вижу.

—Достань мне его веточку.

Мне ничего не оставалось, как только выполнить ее желание. Но как? Склоны горы, на которой красовался куст цветущего кустарника, были крутые. Первая попытка взойти на эту скалу кончилась неудачей. Поднялся я вверх, может быть, на каких-нибудь пять-шесть метров и почувствовал, что начинаю скользить вниз. Вслед за этим посыпались мелкие камни. «Нет, эту гору так не одолеть,— подумал я.— Надо снять ботинки и зайти с противоположной стороны».

—Не надо, Коля. Я пошутила,— сказала Маринка.

—Да нет уж. Ты знаешь— я упрямый. Ты посиди, пожалуйста, здесь.

Нетушки,— решительно заявила Маринка. Возражать ей, как я убедился, совершенно бесполезно. Мы вместе преодолели небольшой перевал с северной стороны, и тут уже я настоял на том, чтобы Маринка дальше не шла и ожидала меня здесь.

Преодолев восточный склон горы и вскарабкавшись на самую ее макушку, я увидел перед собою куст боярышника. Но как к нему подступиться? Он же весь из колючек. Как я ни старался быть осторожным, все же несколько раз накололся на шипы. Но зато в руках у меня была ветвь цветущего боярышника. В эту минуту скромные цветы дикого кустарника показались мне красивее крымских роз. Не потому ли мы больше и сильнее любим то, что с большим трудом достается. Колючую ветвь я заправил за ленту бескозырки и начал не менее трудный спуск с горы. На этот раз все обошлось благополучно.

—Прими, королева Балаклавских гор, ветвь дикого боярышника. Ты именно эти цветы хотела получить,— сказал я немного напыщенно, подавая Маринке ветвь колючего кустарника.

—Спасибо, мой рыцарь,— в тон моим словам ответила Маринка. Она взяла из моих рук цветы и заправила их за голубую ленту на левом виске.

С чем ее можно сравнить? С крымской розой? Нет. С боярышником? Тоже нет. Если бы ее можно было сравнить с чем-либо в мире, она уже не была бы Маринкой. Как она была хороша. Я пьянел от чувства, которого раньше не испытывал. Во всех десятых классах ее школы есть писаные красавицы. Но я люблю только одну, самую лучшую, какой нет во всем мире.

—Догоняй!— крикнула Маринка и скрылась  в ущелье между соседними скалами.

Я побежал за ней. Завернул за одну из скал, не Маринки уже и след простыл. «Нет, догонялки в горах добром не кончаются»,— подумал я.

—Мари-и-инка!

Только эхо ответило мне: «Инка-инка-инка!»

—Мари-и-инка!— кричал я.

Лишь на третий зов последовал звонкий ответ:

—А-у!

Я взглянул вверх и похолодел от ужаса: Маринка стояла на остром выступе скалы. Так случилось, что проекция руки, которую вытянула Маринка, совпала с краем диска солнца.

—Зрелище захватывающее,— сказал я как можно спокойнее.— Ты держишь на ладони солнце. Но если вдруг случится непоправимое, имей ввиду, я следом за тобой.

—Противный,— деланно строго ответила Маринка.— Ты своим узким рационализмом испортил всю прелесть ощущения высоты.

—Нетушки, как ты говоришь. Лучше я буду сухим рационалистом, но только избавь меня от этих острых ощущений высоты.

—Тогда отвернись.

—Это другой разговор.

Через минуту Маринка была рядом со мной.

—А почему ты считаешь, что тебе рисковать можно, а мне нельзя?— спросила она.

—Да потому что у меня такая профессия. Военный должен уметь все.

—А я, значит, для этой профессии не гожусь? Плохо же ты меня тогда знаешь.

—Гляди, Маринка, генуэзские башни-то почти рядом. Пошли посмотрим.