Штормовое предупреждение - Тим Лотт

— Гернсюки. Здорово ты их, молодец!

— Вяжут и вяжут эти проклятые фуфайки и свитера. Ублюдки. То ли дело раньше. Никаких гернсюков. И всегда можно было найти работу. А сейчас, ты только вдумайся! Миллионы безработных! Помню, как только сошел на берег, первое, что увидел, — трубы, на всех домах. Я никогда не видел домов с трубами, на Барбадосе таких нет. И ты знаешь, что я подумал?

— Что это не дома, а фабрики.

— Да, я подумал, что это не дома, а фабрики! Понимаешь, Чарли, моим старикам пришлось продать трех коров, чтобы купить мне билет на пароход.

— Да-да, я знаю. Он стоил двадцать восемь фунтов и десять шиллингов, если не ошибаюсь.

Чарли зевает, чуть откинув голову, и тут в поле его зрения попадает Майк Сандерленд, который как раз входит в паб. Он щурится, пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь пелену сигаретного дыма. Чарли поднимает руку, чтобы он их заметил.

— Деньги. И побольше. Нынешнюю молодежь больше ничего не интересует. Вспомни нас. В типографии была целая команда боксеров, и каких боксеров! И спрашивается, где они теперь, наши боксеры? Что с ними случилось? Они высосали из них соки, а потом выплюнули, вот что с ними случилось.

— Кто он и-то?

— Джек Соломоне, Тед Льюис. Наши патроны, парень. Может быть, мне крупно повезло, что я получил вот это.

Он крутит перед лицом Чарли искалеченной рукой.

— Это враз вылечило меня от глупости! Без пальцев особо не помечтаешь. Зато остался симпатичным парнем. Знаешь, что меня больше всего поразило, когда я сошел на берег?

— Сюда, Майк! Мы здесь, в уголочке! Что тут холодно. Ты подумал, что в Англии очень холодно.

— Ничего подобного. Я приплыл в середине весны, было уже тепло. Нет, парень. Я подумал, какие же тут все уроды. Ну и рожи, подумал я. Мужчины, женщины, дети, все страшные. Химеры, горгульи. Везде и всюду, самых разных размеров и форм. Нотрдамский горбун[66] тиражом в пятьдесят миллионов.

Майк подходит к столу, отдуваясь, успев наглотаться сигаретного дыма. На нем синяя комбинированная куртка из плотного драпа и кожи, под ней — плотный свитер. Он протягивает Чарли и Ллойду по билету.

— Простите, что опоздал. Застрял у врача. У него сегодня полно народу.

— Просто психов у нас полно, вот что, — говорит Чарли. — Помешались на всяких диетах, на орешках и фруктах, а надо есть мясо.

— Привет, Майк, — говорит Снежок. — Что это на тебе, а? — Он тычет пальцем в свитер Майка. — У гернсюка, что ли, купил?

— Что?

— Не обращай внимания, — улыбается Чарли. — Что будешь пить?

— Что пить? Сухое белое, если ты не возражаешь.

— Какого года?

— Что?

— Ясно. Сухое белое. А тебе еще пива, Снежок?

Когда Чарли возвращается из бара с вином и пивом, Ллойд и Майк что-то бурно обсуждают.

— Понимаешь, Ллойд, все дело в чувстве вины. Я не знаю, есть ли подобное… Я хочу сказать, в той культурной среде, где рос ты, этого нет. Тех особенностей культуры, которые порождают склонность к сумасшествию.

— И чего же нет в моей культуре, а?

— Ну… Я, разумеется, ничего не утверждаю. И вообще, что такое культура? Понятие очень аморфное. Как только заходит разговор о культуре, мне делается не по себе. Начинает казаться, что я не прав. Ты понял, про какую вину я говорю? Про комплекс белого человека, он сидит в нас с детства, это та среда, то море, в котором мы плаваем. А психотерапевт помогает мне увидеть вещи в другом свете. Я хочу сказать, что, если человек чувствует себя виноватым, это еще не означает, что он всегда не прав. Конечно, это не единственная проблема. Существует такой момент, как чувство собственного достоинства. Мой отец всегда… Ой, я, наверное, совсем тебе надоел…

— Немного есть, — говорит Ллойд, забирая у Чарли свою кружку с пивом. — Но и я кое-что знаю про сумасшествие. Я многих знаю, у кого не выдержали мозги. Кто так и не смог до конца приспособиться к этой стране. Даже я не выдержал. Тоже съехал с катушек. После этого, — он подносит к глазам свою искалеченную руку и начинает ее рассматривать, будто впервые видит, — после этого и я малость чокнулся.

— Как же это случилось? — спрашивает Майк, наклонившись к Ллойду. — То есть… это ничего, что я спрашиваю?

— Попала рука в станок. Я ведь механик. Ну и проверял, как работает. И не заметил, как соскользнула рука. Два пальца долой, валяются на полу в опилках. Да, парень, это было что-то… Видел бы ты рожу начальника цеха. Горгулья, которую чуть не хватил инфаркт. Более отвратительной рожи я сроду не видел.

Пригубив свое вино, Майк морщится, скривив рот.

— Ну, как тебе букет? — спрашивает Чарли.

Майк усмехается.

Паб постепенно пустеет. Майк смотрит на часы.

— Хорошие у тебя часики, — говорит Ллойд. — Часики что надо.

— Спасибо, — бормочет Майк. — Конечно, мне бы… сам бы я ни за что. Сам бы я купил себе что-нибудь попроще, мне без разницы… Это подарок отца, по случаю вылета.

— Вылета куда? — Ллойд искренне озадачен.

— Прости, это я фигурально. По случаю окончания университета. Кембриджа.

— Кембриджский университет. Ты образованный человек. Цивилизованный. Это я уважаю. Ну-ка, Майк, спроси меня что-нибудь. Про какого-нибудь английского короля или про королеву.

— Ну, так сразу я не…

— Ради бога, спроси у него что-нибудь, — вмешивается Чарли. — Пусть человек порадуется. А потом и мы тронем отсюда. Скоро уже начнется.

— Ладно. Какой король был на троне в тыща сто третьем?

— Генрих Первый, — тут же выпаливает Ллойд, довольно ухмыльнувшись.

— А какой король правил в тыща семьсот четвертом?

— Коварный вопрос. Это была благодетельница наша, королева Анна.

— Тебе бы в цирке выступать, Снежок. Ну что, пошли? — торопит Чарли.

— Это все спасибо моей школе. На Барбадосе. Нас заставляли изучать жизнь всех королей и королев. Не вызубришь — схлопочешь по шее. Я всегда учил. Наш учитель любил Англию. Там ее называют.

Бимширом. В честь самого лучшего и самого теплого графства. И сколько стоят твои часики?

— Понятия не имею. Наверное, под тысячу. — Майк заметно смущен.

Ллойд и Чарли переглядываются.

— Ты когда-нибудь играл в карты? — спрашивает Чарли.

--

Они выходят на улицу, в вечерние лондонские сумерки. Недавно шел дождь, но теперь он кончился, небо расчистилось. Они не торопятся. До "Астории" ходу несколько минут. Ллойд пинает банку из-под пива, потом колошматит кулаками воздух, для пущего эффекта надувая щеки.

— Майк, а что у них тут за соревнования? — спрашивает Чарли. — Что-то неофициальное?

— Все законно, — успокаивает его Майк. — Просто судейская коллегия уперлась. Потому что сюда ходят слишком горячие парни. Не всегда знают меру. Могут из носика кровь пустить, и костюмы у них живописные, тут вам не просто бокс, а настоящая драка, без сюсюканья.

— Вы только посмотрите, — вдруг говорит Ллойд, уставившись на обочину тротуара. — Какая красота.

На асфальте поблескивает пятно бензина, размытое дождем, оно отливает всеми цветами радуги. Помолчав, Ллойд снова начинает говорить, но так тихо, что Чарли приходится напрягать слух.

— Знаешь, когда я только сюда приехал, прошел дождь… А в бетон, или из чего еще сделан асфальт, добавляют стекло. Так вот, после дождя эти стекляшки здорово блестят. И как-то после ливня я сказал.

Гиацинте: ты глянь, это же настоящие бриллианты. Бриллиантовый тротуар. Красотища!

Видимо, Ллойду прискучили эти ностальгические воспоминания, он, пригнув голову, выставляет вперед кулаки и, приплясывая, наносит Чарли несколько воображаемых ударов, в опасной близости от его носа и скул.

— Идем-идем. Посмотрим, как они относятся к "Правилам Куинзберри", чтут ли они маркиза.

Помещение "Астории" внутри оказывается гораздо более внушительным, чем они предполагали, глядя на это скромное сооружение. Пахнет лосьонами для бритья, опилками и пивом, насквозь пропитавшим дешевые ковры. Чарли, Ллойд и Майк протискиваются сквозь плотную толпу краснолицых, немолодых уже мужчин, многим из которых явно с большим трудом удалось втиснуться в свои смокинги. Майк идет первым, поглядывая то на билеты, то на номера кресел. Он подходит к пятому ряду, снова смотрит на билеты и обнаруживает, что их места заняты. Чарли видит, что на его месте сидит какой-то хряк в вечернем костюме. Он упреждающим жестом трогает Майка за плечо, но уже поздно. Майк похлопывает хряка по плечу.

— Простите, видимо, вы случайно перепутали места. Думаю, если вы еще разок взглянете на свой билет…

Потревоженный субъект поворачивается к ним лицом. Типичная рожа уголовника, да еще вся в шрамах и в оспенных рытвинах, глазки маленькие, красные, близко посаженные. Всем своим видом он демонстрирует, что такие мелочи, как какие-то там номера кресел, его абсолютно не трогают. Он пялится на Майка как на пустое место, давая ему понять, что такого дохляка и придурка он вообще не воспринимает всерьез.