Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века - Джейн Т. Костлоу

Центральной России. Неудивительно, что каноническим изображением этой тревоги стала картина, на которой мы видим крестный ход, следующий не сквозь лесную чащу, как у Боева или Мельникова-Печерского, а по недавно вырубленному склону, – людей на фоне опустевшего дикого пейзажа.

Глава 3

География потерь

Лесной вопрос в России XIX века

Лес! Сколько при этом слове представляется картин, роскошных образов, и сколько поэтов обращали свои думы на этот таинственный мир, где дендрометр с антипоэтическою точностью измерил стволы дерев и где неумолимый лесничий провел просеки, визирные линии и исчислил запас насаждений!

Но одно другому не мешает…

А. С. Дилетантизм в лесоводстве [А. С. 1850]

Наши газеты завладели одним вопросом, который, как скоро нет под рукою достаточного материала для передовой статьи, непременно является на сцену; вопрос этот – лесной. Вырубает, мол, Русь православная свои дремучие леса и ведет народонаселение к неминуемой гибели – вот тема, на которую давно уже пишется много и часто.

Е. Треймут. Выгодно ли для лесовладелъца лесной местности вести правильное лесное хозяйство?

[Треймут 1871]

Тургеневские «Записки охотника» начинаются с признания потерь: «В Орловской губернии последние леса и площадя – исчезнут лет через пять, а болот и в помине нет» [Тургенев 1960-1968а, 4: 7]. Рассказ «Хорь и Калиныч» – не то чтобы о гибели лесных массивов, но повествование о человеческих судьбах в нем помещено в достаточно тревожную атмосферу исчезновения леса. Обычно мы в подобном ключе эти очерки не воспринимаем, но так называемый экологический вопрос на самом деле часто поднимается в «Записках охотника». Как отмечает Алек Пол в своем разборе этих рассказов, в них «имеет место бесконтрольная вырубка деревьев и осушение болот, в то время как водозаборные плотины приходят в негодность, границы и собственники земель меняются и даже вырастают фабричные производства» [Paul 1987: 122]. Но Тургенев открыто о разорении не заявляет – оно лишь становится такой же частью описываемого им среднерусского пейзажа, как и летняя жара или тенистый берег для рыбалки. Липовую аллею пощадил «безжалостный топор русского мужика» в рассказе «Мой сосед Радилов»; дворяне-охотники из «Льгова» стреляют столько уток, сколько их компании домой не увезти, пока не оказываются по шею в пруду, в окружении всплывших мертвых утиных тушек, когда их утлая лодка все-таки переворачивается. Взгляд Тургенева в этих историях несентиментален, но в то же время восприимчив к невероятной красоте Центральной России; природная катастрофа (студеная бесснежная зима) валит целый лес деревьев, а местные лесничие даже не знают, на что пустить эту древесину, уже гниющую на земле, «словно трупы» [Тургенев 1960-1968а, 4: 214][118].

В 1841 году, за шесть лет до начала публикации Тургеневым «Записок охотника», московский «Журнал сельского хозяйства и овцеводства» познакомил читателя с переводом выступления немецкого лесовода Готлиба Кёнига, призывавшего к сохранению лесов. С. А. Маслов, редактор журнала и главный поборник сельскохозяйственных нововведений в России, вставил собственные, полные тревоги слова в конец речи Кёнига: все ухудшающаяся картина вырубки лесов, уменьшение площадей лесных угодий и негативные последствия данных явлений имели непосредственное отношение и к России[119]. В течение года журнал Маслова напечатает еще немало статей, касающихся исчезновения русских лесов и его потенциального влияния на внутреннюю экономику, земледелие и торговлю. В работе 1842 года о лесах московской губернии Карл Цеплин (о котором известно лишь то, что он был «членом Московского общества любителей садоводства») объединил отчет о дне нынешнем со страшным прогнозом:

За здешними лесами вообще мало ухода. Как природа вырастила их, так они и употреблялись. От этого произошли недостаток в лесе и дороговизна на него. Сей недостаток год от года будет чувствительнее, пока не будут прилагать попечения об уходе за лесами, о разведении и улучшении их посредством посева и посадки [Цеплин 1842: 29].

Прозвучал призыв к сохранению, призыв, совмещавший тревогу за сокращающиеся запасы отопительного и строительного материала с признанием нематериальной ценности леса. В течение следующих четырех десятилетий этот призыв не прекращал звучать, порой громко, порой едва уловимо, в лирических описаниях и в научных дебатах. Лесной вопрос стал занимать центральное место на разворотах русских журналов, в государственных комиссиях и учреждениях, на страницах и полотнах русских литераторов и живописцев. Характер и содержание этого вопроса охватывали широкий круг природных и социальных проблем: спорили на различные темы, от влияния истребления леса на гидрологию до ограничения царским правительством прав землевладельцев на использование их собственных лесов; отстаивали введение правильного лесохозяйства и упрекали различные группы в варварском уничтожении леса[120].

В течение столетия лесные пейзажи Центральной России радикально изменились; представляя свое видение таких перемен и реагируя на их последствия, русские совсем разных взглядов, ученые и творцы, обрисовывали географию потерь, как документальную, так и воображаемую.

Анонимный автор «Дилетантизма в лесоводстве» заявляет своим читателям, что «поэзия» и «измерения» друг другу не мешают [А. С. 1850: 142]. Поэзия, по его мнению, являет собой «картины, роскошные образы» таинственного мира, тогда как измерения – это удел лесничего, знание, полученное с «антипоэтической точностью». Как минимум два взгляда на ситуацию иллюстрируются в этом пассаже: один – из царства воображения и мистического и другой – связанный с техникой (дендрометром), планированием, пользой. Утверждение неизвестного автора, что «одно другому не мешает», кажется чуть ли не удивительным или наивным в блаженных реалиях России 1850-х годов, еще до того, как культурные войны нового поколения разграничили поэзию и науку, удовольствие и практичность, храмы и мастерские. В романе 1862 года «Отцы и дети» ниспровергающий авторитеты персонаж Тургенева Базаров заявляет, что «природа не храм, а мастерская», словно озвучивая фундаментальный сдвиг в восприятии природного мира. Тем не менее для многих из тех, к кому мы будем обращаться в этой главе, актуален был подход к лесу, при котором были в равной мере важны как еще только осваиваемые учет и охрана, так и «картины и роскошные образы»: русские леса нужно ценить как по материальным, так и по духовным причинам, а лесничий с его дендрометром представляет не упадок, а знание, планирование и сохранение и противопоставлен не мечтательному поэту, а бездумному истребителю леса. Споры велись только касательно того, кто же является этим бездумным истребителем: крестьяне, торговцы, евреи и послереформенные помещики по очереди становились мишенью для обвинений. Но для всех авторов, занимавшихся лесным вопросом, – даже для тех, чьим основным интересом было профессиональное лесоводство, – «поэзия» представляла собой важный аспект того, почему стоит ценить природу.