Путь к Эвенору - Джоэл Розенберг

— Нет. — Она посмотрела так, будто один из нас такой болван, что только со второй попытки угадает, кто именно из нас болван. — У меня есть.

— Да? И какие же?

Не знаю, получилось бы у меня нарочно говорить более неискренне и более покровительственно. Когда портятся от­ношения, тут уж не важно, как и что говорится.

— Гм... Ты рассказывал — оно двигалось похоже на вол­ка, но не как волк, сгибалось неправильно и не там, где надо.

А она, оказывается, слушала внимательно. Я кивнул.

— Точно.

— Ну так вот, я вспомнила об этом сегодня днем, когда смотрела, как Доранна играет с Беталин — знаешь, дочкой Фоны? Они играли в лошадки.

Я улыбнулся:

— И кто был всадником?

Ну наконец-то я сказал хоть что-то верное: Кира улыб­нулась.

— Беталин. Доранна пожелала быть лошадью. Она бе­гала на четвереньках, но гнулась не там, где настоящая лошадь. А когда она заржала, это не было ржанием настоящей лошади — она просто в это играла.

Аналогии обманчивы. Они могут привести к правде, а мо­гут и провести мимо или вывести на минное поле.

— Так ты считаешь, Бойоардо — детеныш фэйри и про­сто играл в волка?

— Как тебе эта мысль? Такое возможно?

Не знаю, почему моей жене так важно мое мнение, но она смотрела на меня так, будто от моих слов зависела ее жизнь.

— Возможно. Вполне может быть, что ты права.

Она опустила плечи — я и не заметил, насколько они были напряжены. Вообще я многого не замечаю.

— Не знаю, много ли от этого будет пользы, — сказала она, — но мне подумалось...

— Ты правильно сделала, что сказала. — Но что мы зна­ем о Фэйри? Если она права, что может значить? Что все чудные твари оттуда, о которых ползут слухи, — злые детки из детсада на прогулке? — Я тоже не знаю, будет ли от этого какой-нибудь прок, — сказал я с улыбкой, — но рассказать стоило.

Выяснить все точно можно в двух местах: в Пандатавэе и в Эвеноре. В Эвеноре, ибо там единственный в Эрене форпост Фэйри. В Пандатавэе — потому, что если в Фэйри начинает­ся какое-то шевеление, пусть и самое слабое, это рано или позд­но, но непременно привлечет внимание Гильдии Магов.

Мне не по душе оба города, хотя Пандатавэй все же хуже. Там за мою голову все еще назначена награда — причем чем на меньшие кусочки разрубленным меня представят, тем выше цена.

Значит, остается Эвенор. Никогда его не любил. Это фор­пост Фэйри, и там действуют далеко не все действующие в Эрене законы природы. Поблизости от городской черты еще не так плохо — я был там и выбрался всего лишь с нервным тиком, да и тот быстро прошел. Но говорят, чем дальше — тем больше действуют неустойчивые, зависящие от места за­коны мира Фэйри, и тем меньше остается от незыблемых за­конов остального мироздания.

Есть решение, подходящее к целой куче проблем: пусть этим занимается кто-нибудь другой.

И мне это решение казалось оптимальным. То, что я де­лаю, я делаю неплохо — но я не маг, я не люблю магии и считаю наиболее разумным держаться от нее подальше, ка­ков бы ни был ее источник.

— Это тебя пугает?

Когда моя жена говорит, что я не идиот, я не против.

— Разумеется, — сказал я. — Заработать себе репута­цию неуязвимого может каждый. Для начала лезешь в самое пекло и выходишь живым. Повторяешь это еще раз — и репутация готова. Еще несколько раз — и станешь легендой. Но слава не сделает тебя неуязвимым. Твое умение тоже зна­чения не имеет: всегда есть шанс, что не повезет. Если все время бросать кости, то в конце концов выбросишь несколь­ко раз подряд «змеиные глаза».

— Как было у Карла.

Я кивнул.

— Как было у Карла, у Джейсона Паркера, у Чака, как... как у нас всех когда-нибудь будет. Возможно.

Мы слишком долго не обращали на Нору внимания: она вылезла из своего закутка и принялась жевать мой башмак.

— Вот так, понимаешь, и возникла вся проблема.

Я очень осторожно, нежно, отпихнул щенка. В ответ она вцепилась в носок башмака и начала трясти его, как пес — крысу.

— Какая?

— Рабство. — Я наклонился, ухватил Нору за шкирку и подержал. — Вот ты воюешь с другим племенем — не важ­но, кто начал войну — и побеждаешь. Что ты сделаешь с выжившими? Устраиваешь поголовную резню, как принято у народа Чака? Отпустишь на все четыре стороны — Лелеять месть?

— На которую они имеют право.

— Кто бы спорил. Но дело не в этом. Имеют, не имеют но если ты позволишь им уйти, ты посеешь ветер. Итак, ты перебьешь их — всех до единого? Или примешь под свою руку?

А если примешь — сможешь ли ты принять их, как соб­ственных граждан, или членов племени, как ни назови? Ра­зумеется, нет.

Конечно, рабство — не единственный выход. Выбор ог­ромный — хотя бы и колонизация. После победы Бима Карл присоединил Холтун. Различия касались лишь доверия и по­ложения: Карл принял холтов под свою руку, пообещав им равные права в Империи — со временем.

— Значит, ты говоришь, что работорговцы, которые со­жгли мою деревню и захватили меня, когда я была еще дев­чонкой, были милейшими людьми. Просто их не так поняли. А я тебе рассказывала, как они вшестером, вшестером...

— Тише. — Я потянулся было к ней, но вовремя опом­нился. — Успокойся, Кира. Я говорю не о том, во что это превратилось. Я говорю о том, как это начиналось. — Я погладил щенка. — Может, из лучших побуждений?

Может быть, если предвидеть все последствия, лучше было позволить Тэннети просто безболезненно их прикон­чить.

Киру это не убедило. Губы ее сжались в прямую линию, а потом она отвернулась. Черт ее побери, вечно она от меня отворачивается!

— Кира, — сказал я. — Я никогда не прощу никого, кто причинял тебе боль. Умышленно или нет.

Я хотел обнять ее, приласкать, прижать к себе и сказать, что все будет хорошо, но такую ложь трудно сказать женщи­не, которая вскрикивает, едва ты ее коснешься.

Какой-то миг я гадал, чем все кончится. Случиться могло все от попытки ударить меня до пылких объятий.

Но она просто приподняла Ника — щенок засучил в воз­духе лапками.

— Я знаю, — холодно сказала она. — Ступай, Уолтер. — В ее голосе слышалась дрожь, но это потому, что я очень при­слушался. — Я побуду здесь. Тебе нужно поспать.

У меня расстройство сна стремится к максимуму — я так и не сумел заснуть опять.

Глава 9,

в которой мы отправляемся в путь

Я и сам никогда не знаю, сколько правды в моих рассказах.

Закон Словотского номер девят­надцать: «Когда рассказываешь исто­рию, эффект важнее правдивости».

Стах всегда клялся, что это было на самом деле, но в роду Словотских принято врать. Я лично в это не верю.