Мы – русские! Суворов: Жизнь, слова и подвиги великого русского полководца А.В. Суворова - Георгий Гупало

Многие очень ошибались, думая, что, отвечая Суворову хоть и нелепо, но скоро, тем угождали ему. Правда, Суворов замолчит, но оценит пустослова.

При присоединении к нашей армии 3500 сардинских войск Суворов хотя и знал точное число, но, несмотря на то, он подходил к каждому из присутствовавших с вопросом о числе их. Всякий отвечал наобум. Один – 5000, другой – 200, а некто – 20 000.

«Ах, помилуй Бог, как ты щедр!» – вскрикнул Суворов и отскочил от него.

Но один генерал объявил истинное число. Тотчас шепнул Суворов своему адъютанту, чтобы пригласил этого генерала к обеденному столу. За завтраком потчевал его из своих рук редькою, что у него почиталось особенным отличием.

Суворов часто говаривал, что не дурно иногда спросить у служивых, с кем они хотят воевать. Они знают и не ошибаются в своих начальниках. Так, однажды надо было отрядить для нападения на неприятеля два батальона. Он подослал спросить, за кашицею, солдат одного полка, с кем бы они хотели поработать? Все в один голос назвали фамилию полковника, несмотря на то, что, по-видимому, в том полку были гораздо достойнейшие. Суворов тотчас исполнил их желание, и дело увенчалось успехом.

Отъезжающий в Рим английский путешественник был у Суворова и спросил его, не сделает ли он ему каких-нибудь туда поручений? Суворов отвечал: «Зачем вы туда едете? Вы, по пословице, в Риме будете, а папы не увидите. Он в руках разбойников. Но поезжайте. Рим останется Римом и без похищенных статуй Аполлона и Лаокоона. Пока Тибр его орошает, память величия его не исчезнет. Кланяйтесь от Скифа Капитолию и теням великих бессмертных. Скажите им, что он плачет, не видя их потомков, а только лишь выродков».

Отдавая английскому курьеру письмо к адмиралу Нельсону, Суворов сказал: «Кланяйтесь другу моему, Нильскому герою, сказавшему накануне Абукирского сражения: «Завтра я – или лорд, или ангел».

В Дерите явился к Суворову какой-то его старый сослуживец. Суворов обрадовался, разговорился с ним и вдруг спросил: «Какие будут станции от Дерпта до Риги?» Не зная названия их, но зная, что немогузнайство рассердит старика, сослуживец важно отвечал:

– Первая Туртукай, вторая Кинбурн, третья Измаил.

– Помилуй Бог! – важно сказал Суворов. – Видно, названия переменили. А за Ригой что?

– Там первая Милан, вторая Турин, третья Париж.

– Ох, да как же ты географию знаешь хорошо! – сказал Суворов и потрепал по плечу старого знакомого.

У Суворова за обедом рассказывали о Шерере, что по прибытии его в итальянскую армию главнокомандующим на первом смотре армии в Мантуе поднимал он сам головы солдат, оправлял шляпы и заметил тотчас недостающую на мундире пуговицу. Суворов на это сказал: «Ну, теперь я его знаю. Такой экзерцирмейстер не увидит, когда его неприятель окружит и разобьет».

Узнав, что французский главнокомандующий Шерер сдал свое начальство генералу Моро и удалился в Париж, Суворов сказал: «И здесь вижу я перст провидения. Мало славы было бы разбить шарлатана. Лавры, которые похитим у Моро, будут лучше цвести и зеленеть».

Мелас выразил сомнение, когда Суворов изъяснил ему свой новый план.

– Знаю, что вы генерал vorwärts (вперед), – сказал он Суворову.

– Полно, папа Мелас, – сказал Суворов, – правда, что «вперед» – мое любимое правило, но я и назад оглядываюсь.

Мелас спорил не долго. Вникнув во все распоряжения Суворова, он с восторгом воскликнул:

– Где и когда успели вы все это обдумать?

– В деревне. Мне там было много досуга, зато здесь думать некогда, а надобно делать, – отвечал Суворов.

Почти все письма Суворова содержат в себе черты характеристические. В 1796 году писал он к российскому послу в Вене, графу Андрею Кирилловичу Разумовскому, о тогдашней войне австрийцев с французами. Рассуждения свои заключал он следующими словами: «Хоть бы один день посмотреть на военные действия дал бы здешний праздный год».

В Павии приглашали Суворова посетить университетскую библиотеку, но он отговорился недосугами и, обратясь к секретарю своему Фуксу, сказал: «Сходи посмотреть этот макулатурный магазин. Сколько миллионов гусей должны были поставлять свои перья? Какой чернильный океан должен был разлиться, чтобы белое сделать черным? Но скажи им, что Суворов в Варшаве не был Омаром в Александрии, что Суворов не сжег библиотеки, но поднес плод оружия отечеству».

У Суворова собралось много знатных французских эмигрантов, которые взапуски говорили о своих пожертвованиях в пользу несчастного короля. Суворов прослезился при воспоминании о добродетельном государе, падшем от злодейской руки своих подданных, и сказал: «Жаль, что во Франции не было дворянства. Этот щит престола защитил в Стрелецкий бунт нашего помазанника Божия».

После этого все эмигранты замолчали.

Суворову доложили о приходе портного для снятия с него мерки мундира Сардинского генералиссимуса. Он тотчас спросил: «Какой он нации? Если француз, то я буду говорить как с игольным артистом. Если немец, то как с кандидатом, магистром или доктором мундирологического факультета. Если итальянец, то как с маэстро или виртуозо на ножницах».

Когда же было объявлено, что итальянец, то Суворов сказал: «Тем лучше. Я не видал итальянца, хорошо одетого: он сошьет мне просторный мундир, и мне будет в нем раздолье».

В Пиаченце один маркиз, хозяин дома, в котором жил Суворов, был истинный чудак. В шитом золотом кафтане розового цвета, с громким хохотом, не говорил, а кричал он беспрестанно о погоде и повертывался, чтобы показать свой камергерский ключ. Суворов едва от него избавился, причем сказал: «Ради Бога, спасите меня от этого гостя, который хуже татарина. Он измучил меня своими метеорологическими разговорами. Сто раз показывал мне ключ, который ничего не отпирает и не запирает, и верно, не из благородного металла, но только прикрытый золотом, как и сам он шитым своим кафтаном».

Когда в Линдаве поздравляли Суворова с переходом через Альпийские горы, он отвечал: «Бог помог нам одолеть их и пройти сквозь громовые тучи. Но поможет ли нам отвести громовые удары, устремленные на престолы?.. Его святая воля!»

В Италии в театре дана была пьеса, в которой представлялись разные военные эволюции. Оно превзошло всякое ожидание. Стройность, размеренные шаги, точность в движениях – все восхитило зрителей. Суворов, говоря об этом представлении, сделал свои замечания: «Нет, пьеса мне не нравится. Нравственной цели не вижу. Вся пьеса из лоскутков, как платье арлекина. Но солдаты дрались храбро. Зачем не показали они такого проворства против французов?»