Римские каникулы (сборник) - Виктория Токарева

Тамара бежала по перрону. До отхода поезда оставалось восемь минут. Нужно было пробежать еще пять вагонов. Ворваться в купе. Непонятно, откуда берутся скорость, силы, когда очень нужно.

Юра сидел на нижней полке, читал газету. От правого глаза вниз разлился широкий фиолетовый подтек. Вдоль щеки пролегла полоса, как будто пробороздили теркой. В купе он находился уже на своей территории и снова был необычен и строг, как гордый ангел. Ангел, которого побили люди.

Увидев Тамару, он встал. Тамара шагнула к нему молча. На слова не оставалось времени. Коснулась легкими пальцами его синяков и царапин. Хотела спросить: «Больно?» Но и на это не было времени. Прижалась лицом к его лицу. Обняла, замкнула пространство. Снова стала частью целого и знала, что это целое сейчас разорвут, растащат на две бесполезные половинки.

Заглянула проводница, сказала:

– Просьба провожающих освободить вагоны…

– Иди… – Юра стал снимать с себя ее руки.

Тамара вцепилась в его плечи так, будто ее сбрасывали с двенадцатого этажа. Надо было удержаться.

Он нежно, но настойчиво стал отгибать ее пальцы один за другим. Тамара зарыдала в отчаянье.

Юра стал торопливо целовать ее глаза, губы, и она слышала вкус собственных слез. Они были горькие, как морская вода.

Потом Юра взял ее за руку и повел по коридору. Она покорно шла следом, плакала горькими слезами, не закрываясь. Ее лицо собралось в комки, было мученическим и старым. По коридору в обе стороны сновали люди. Тамаре не было стыдно. Ей было все равно.

Он вывел ее из поезда, сам вышел следом. Хотел что-то сказать, но поезд вздрогнул. Юра шагнул обратно.

– Что ты будешь делать? – крикнула Тамара плача.

Ей хотелось крикнуть: «Останься, стань невидимкой, ходи за мной как тень, спи со мной, ешь, дыши на меня. Я буду жить свою жизнь, а ты мою»… Но невидимок не бывает. Он уезжал и увозил с собой ту самую «чистую любовь», без которой не обойдешься. Можно обойтись, если не знать. А если знать…

– Машину собирать! – крикнул он. – Я назову ее «Тамара».

Она заплакала во все горло, как будто он сказал что-то обидное.

Поезд ушел. Перрон опустел.

Рельсы сходились, расходились, перекрещивались, текли параллельно. Тамара стояла и не двигалась, как будто отстала от состава в середине пути и теперь не знала: что делать, куда деваться.

По небу шло большое облако и вело за собой выводок облачат.

Через полгода Тамара летела на Север, в места не столь отдаленные, однако достаточно отдаленные, где отбывал свой срок бывший солдат, а ныне заключенный, кузнец своего несчастья Петр Довгань.

Тамара видела его фотокарточку в судебном деле – анфас и в профиль, но снимали уже в тюрьме. Он был брит, запуган, с вытаращенными от ужаса глазами. Хотелось увидеть его, услышать его голос, что-то понять. Может быть, он действительно сорняк и тогда пожнет ту судьбу, которую посеял. А вдруг нет? Вдруг еще что-то можно сделать и выиграть у жизни целого человека? Тогда в мире станет немножечко больше добра.

Закон зэка: не верь, не бойся, не проси. Петько просит и, значит, верит. Значит, он еще не законченный зэк. Тамара увидит его, а он – ее. Среди толпы незрячих он увидит глаза человека, который хочет помочь. И тогда колесо озверения будет разбито.

Юра говорил, что все в жизни можно поправить вот этими руками. Значит, выйдет на трассу машина «Тамара». На площади встанет памятник павшему воину. Бык Вадим воспроизведет полноценное потомство. Тамарина задача скромнее: повидать Петька, от которого обществу никакой пользы, одни неудобства. Но как говорил Гек Финн: «Каков бы человек ни был, хорош или плох или ни то ни се, все-таки он тварь Господня и на нем воля Божия». От Господней твари Петька открестились жена, колхоз, газета. Тамара знала: если не она, то никто.

Из дома, как всегда, уехать было трудно. У мужа болело сердце, барахлил мотор. Это и понятно. Даже машину раз в год ставят на профилактику. Железо. А тут – живое сердце. Алеша на спор за рубль съел таракана. Мать почему-то приняла сторону таракана, хотя должна была испугаться за внука, назвала Алешу эсэсовцем и перестала с ним разговаривать. Не замечала. Алеша этого не выносил и рыдал в туалете.

Юра не звонил, никак о себе не напоминал, как в воду канул. Или воспарил, как ангел. И непонятно: был ли он вообще? Или это взаимоотношения Тамары со своей мечтой. А мечту недаром сравнивают с птицей. Ей дано улетать.

Каждый зависит от каждого. И Тамара зависела от Юр и от скульптора. Но есть еще и своя, только своя жизнь. Как своя музыкальная тема во вселенском оркестре. Пусть она слабенькая, наивная, флейта-пикколо. Но она не должна зависеть ни от первых скрипок, ни от громких барабанов, и ее надо пропеть.

Уехать из дома было трудно, но надо. Как бы ни заворачивала жизнь в мясорубку, каким бы ни пропускала фаршем, других это не должно касаться. Другие не должны страдать. Как говорили в чеховские времена: надо исполнять свой долг.

Самолет летел над Москвой и Днепропетровском, над Юрами и скульпторами, над облаками и облачатами. Земля медленно и мощно крутилась вокруг своей оси.

У Земли тоже было свое колесо.

Сентиментальное путешествие

– Ой, только не вздумайте наряжаться, вставать на каблуки, – брезгливо предупреждала толстая тетка, инструктор райкома. – Никто там на вас не смотрит, никому вы не нужны.

Группа художников с некоторой робостью взирала на тетку.

ТАМ – это в Италии. Художники отправлялись в туристическую поездку по Италии. Райком в лице своего инструктора давал им советы, хотя логичнее было бы дать валюту.

Шел 1977 год, расцвет застоя. Путевка в Италию стоила семьсот рублей, по тем временам это были большие деньги. Восемь дней. Пять городов: Милан, Рим, Венеция, Флоренция, Генуя.

– Возьмите с собой удобные спортивные туфли. Вам придется много ходить. Если нет спортивных туфель, просто тапки. Домашние тапки. Вы меня поняли?

Лева Каминский, еврей и двоеженец, угодливо кивнул. Дескать, понял. Видимо, он привык быть виноватым перед обеими женами, и это состояние постоянной вины закрепилось как черта характера.

Романова тоже кивнула, потому что тетка в это время смотрела на нее. Смотрела с неодобрением. Романова была довольно молодая и душилась французскими духами. Душилась крепко, чтобы все слышали и слетались, как пчелы на цветок. Романова была замужем и имела пятнадцатилетнюю дочь. Но все равно душилась и смотрела в перспективу. А вдруг кто-то подлетит – более стоящий, чем муж. И тогда можно начать все сначала. Сбросить старую любовь, как старое платье, – и все сначала.

Фамилия Романова досталась ей от отца, а отцу от деда и так далее в глубину веков. Это была их родовая фамилия, не имеющая никакого отношения к царской династии. Прадед Степан Романов был каретных дел мастер. Все-таки карета – принадлежность высокой знати, поэтому, когда Романову спрашивали, не родственница ли она последнему царю, – делала неопределенное лицо. Не отрицала и не подтверждала. Все может быть, все может быть… И новая любовь, и благородные корни, и путешествие в Италию.

– Вообще Италия – это что-нибудь особенное, – сказала инструктор. – Там невозможно прорыть метро. Копнешь – и сразу культурный слой.

– Там нет метро? – удивился искусствовед Богданов. – Если я не ошибаюсь, в Италии есть метро.

Богданов был энциклопедически образован, знал все на свете. Впоследствии выяснилось, что он знал больше, чем итальянские экскурсоводы, и всякий раз норовил это обнаружить: перебивал и рассказывал, как было на самом деле. В конце концов советские туристы поняли, что им подсовывали дешевых экскурсоводов, по сути, невежд и авантюристов. И гостиницы предоставляли самые дешевые. И купить на обменянные деньги они могли пару джинсов и пару бутылок минералки.

Но это позднее. Это не сейчас. Сейчас все сидели и слушали тетку, которая желала добра и советовала дельные вещи, но при этом разговаривала, как барыня с кухаркой, которую она заподозрила в воровстве. В ее интонациях сквозили презрение и брезгливость.

Романова выразительно посмотрела на человека, сидящего напротив, как бы показывая глазами, что она не приемлет этот тон, но не хочет спорить.

Сидящий напротив, в свою очередь, посмотрел на Романову, как бы встретил ее взгляд, и Романова забыла про тетку. Ее поразил сидящий напротив. У него был дефицит веса килограммов в двадцать. Он не просто худ, а истощен, как после болезни. Волосы – цвета песка, темнее, чем пшеничные. Блондин на переходе в шатена. Песок после дождя.

Романова не любила черный цвет и как художник редко им пользовалась. Черный цвет – это отсутствие цвета. Ночь. Смерть. А песок имеет множество разнообразных оттенков: от охры до почти белого. И его волосы именно так и переливались. Глаза – синие, странные. Круглые, как блюдца. Именно такие глаза Романова рисовала своим персонажам, когда оформляла детские книжки. У нее мальчики, девочки и олени были с такими вот преувеличенно круглыми глазами.