Ошибка Белой Королевы или Кто обидел попаданку? (СИ) - Вероника Вячеславовна Горбачева

Не существует говорящих кошек.

Не омолаживаются старушки… хорошо, не старушки, но о-очень пожилые женщины… до такого состояния. Во всяком случае, деревенские, не сходящие трое суток с простой складной койки. Это эстрадные дивы и просто состоятельные женщины год за годом, операция за операцией снимают с себя возрастные наслоения, как шелуху с луковички, и блистают подтянутыми личиками, наращенными или ужатыми прелестями. Но чтоб вот так… и даже стать при этом выше ростом, и ни единой сединки в отросшей пышной гриве не сохранить… Не может быть. Просто с ней самой, с Дарьей Ковальской, тридцати лет от роду, что-то не в порядке. Скорее всего, шок, полученный от измены и смерти Костика что-то нарушил в её психике. Да и непреходящий даже после выздоровления дочери страх за неё. Не просто же так ей стали чудиться язвы на Ксюшином теле… Вот так и сходят с ума.

И говорящие кошки…

«Сходят», — насмешливо подтвердил в голове чей-то голос.

Ну вот. Все признаки налицо.

Она открыла глаза… и едва не закричала. От страха? От радости? Бабы Любина клетушка была на месте, в первозданном виде, без всяких фантазий. Просачивались сквозь плотную оконную портьеру сумерки. Темнели показавшиеся вдруг невероятно тесными стены. Нависал над головой потолок.

А вот солдатская койка была пуста, лишь на тюфячке оставалась вмятина от тела, да отброшен плед, да тапочки из-под кровати исчезли. Должно быть, Дашка так и заснула с чего-то, прикорнув на стуле, а баба Люба, восстав ото сна, решила её не будить, вышла… Может, элементарно в туалет, гостью при этом тревожить ни к чему.

Даша обвела взглядом комнату. Вот и не знаешь, психовать ли из-за того, что всё увиденное оказалось сном, или ужаснуться? Жалеть ли, что морок исчез? Ведь изменение реальности при здоровой психике всё же предпочтительнее, чем наоборот. Или нет?

Она опустила глаза. Никакой книги в руках не было.

«Вот так и сходят с ума-а…» — насмешливо, даже с каким-то издевательским подвыванием ожил в голове недавно слышимый голос. Женский. Молодой. Не её, не Дашин, это уж точно…

«А ведь на самом деле всё, что ты видишь, действительно сон, — продолжил он вкрадчиво. — Он длится до сих пор, ты не сразу это поняла. Просто почувствуй… И попробуй раскрыть глаза пошире. Ну же! Они ведь у тебя закрыты!..»

И голос мерзко захихикал.

С досадой, лишь бы самоё себя убедить в ирреальности происходящего, Даша приподняла веки, насколько это вообще возможно, и…

Обнаружила, что смотрит, сощурившись, сквозь сомкнутые ресницы, на Ксюшу, которая, болтая ногой, настукивала что-то на клавиатуре ноутбука, мурлыча какую-то песенку, слышимую в наушниках ей одной. Сама же Даша лежала на своём диванчике и чувствовала щекой складку от чуть великоватой для подушки наволочки, а ступни её упирались в дальний диванный валик. Так и есть, заснула в их с дочкой комнате… Вот только ни разу не помнит, с чего ей вздумалось улечься средь бела дня.

«Убедилась? — беспечно спросил голос. — Конечно, ты спишь. А во сне может привидеться всё, что хочешь, даже самое невероятное. Вот тебе и снится, что я с тобой разговариваю. Я же на самом деле нахожусь в своём мире, невероятно далеко отсюда, и, кстати, тоже сплю: так легче летать между мирами… Вот мы и встретились! Правда, здорово? Скажи, что я могу для тебя сделать?»

«С чего бы это?»

Даша хотела ответить вслух, заодно упомянуть и о пресловутом бесплатном сыре, но губы не шевелились. Пришлось просто и коротко подумать в ответ. Впрочем, незримая собеседница услышала.

«Да с того, что я не в первый раз тебя вижу… и прониклась, поверь».

В голосе незнакомки зазвучало сочувствие.

«Ты сильная. Но несчастная. Тебе пришлось одной бороться за здоровье своего ребёнка, пройти через ужасы лечений, людское равнодушие, познать отчаянье и страх…»

Душным туманом на Дашу навалилась тоска. Как наяву перед ней замелькали картинки прошлого. До жути быстро разрастающиеся трофические язвы на ногах у Ксюши, переползшие затем по всему хрупкому тельцу; запах гноящейся плоти, не заглушаемый ничем; врач, старающийся не отводить взгляда при оглашении приговора: «Возможный некроз костных тканей… только ампутация… пытаемся, но будьте готовы и к такому исходу…»

Она чуть не завыла в голос: с такой силой её скрутило. Кажется, даже в реальности ей не приходилось так худо, пусть и в нелёгкие часы. Но никогда она не была одна, нет! Всегда рядом оказывался кто-то со словом поддержки. Тот же врач, Саша Ильин, который предложил более щадящее лечение; тот же Костя. Без него бы…

Что-то шлёпнуло по щеке. Вздрогнув, Даша заозиралась… и вновь обнаружила себя на стуле в ведьминской лаборатории. У самого лица порхала давешняя летучая мышь и что-то отчаянно пищала.

«Не верь! Не слушай!» — донеслось вдруг от неё отчётливо. «Не ве…»

Вспухнув из ниоткуда, к ней метнулся огненный шарик. Миг — и на прикроватный коврик осыпались хлопья сажи. Машинально Даша подобрала ноги. Осторожно встала. Прижимая к груди… книгу! томик Бродского!.. попятилась к двери.

Опять сон? Третья серия, сезон первый?

«И чего только не случается в сновидческой реальности! — вздохнул голос. — Не пугайся, это отголоски чужих сновидений, вклиниваются иногда, мешают… Вернёмся к нашему разговору. Нет, в самом деле, мне хочется тебе помочь! Ты ведь осталась одна, — настойчив повторил, — одна, без мужа и опоры! Этот слабак сдался! Тьфу, лучше бы он с женщиной изменил, всё вернулся бы в семью; а так — просто позорно сбежал, бросив вас на произвол судьбы».

Что-то во всём этом было неправильно. Но подумать, зацепиться за какое-то логическое объяснение или хотя бы малюсенькую нестыковку мешали эмоции, захлестнувшие Дашу с головой. Стыд. Боль. Обида. Горечь преданной женщины. Страх одной оказаться лицом к лицу с новой бедой… Не сам ли этот вал внезапно нахлынувших переживаний был неестественен? С чего ему взяться? Она всегда справлялась с…

Готическое стрельчатое окошко вдруг вспыхнуло, словно экран телевизора. Не удержавшись, она шагнула к нему: окно притягивало, как магнит. И увидела…

…себя, метнувшуюся из прихожей на жалобный вскрик дочери. То самое утро…

… мужа, выскочившего из кухни и глянувшего ей вслед сперва с досадой, потом с отчаяньем и вдруг — с неудержимой злостью. «Всё. Не могу больше. Пошло оно…» Вот он дёрнулся за курткой, не глядя, сунул ноги в ботинки, схватил приготовленную для него сумку и уставился на вторую, припрятанную им в углу прихожей. Помедлил секунду-другую, будто решаясь. Махнул рукой. Подхватил поклажу — и выскочил вон, хлопнув