Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е) - Коллектив авторов

– Бабушка часто говорит, что хотела бы, чтобы ты увидела себя со стороны…

– Но разве это возможно? – удивилась Оля.

– Ну, конечно, возможно. Только для этого тебе надо побывать по ту сторону зеркала.

– Ах, как интересно! – воскликнула Оля. – Разреши мне, пожалуйста, побывать по ту сторону зеркала!

Голос ответил не сразу, как будто зеркало погрузилось в задумчивость.

– С твоим характером, – произнес, наконец, звенящий голос, – опасно очутиться по ту сторону зеркала315.

Оля попадает в зазеркалье, но, в отличие от кэрролловской Алисы, встречает там своего зеркального двойника – девочку Яло, которая воплощает все Олины недостатки. Вместе с Яло они видят, что лежащая на полу книга сказок со словом «икзакС» на обложке начинает расти и вырастает до потолка, после чего делают шаг и попадают в эту книгу.

Девочки оказываются в Королевстве кривых зеркал – мире, напоминающем обобщенно-западноевропейскую сказочную страну. В этом мире все зеркала – кривые, их изготовлением ведает министр Нушрок (то есть Коршун). Единственное прямое зеркало есть только у короля, которого зовут Топсед (Деспот) Седьмой. Зеркала нужны, как сказали бы сегодня, в политтехнологических целях: так, маленький кусок хлеба, который только и может себе купить один из персонажей, в кривом зеркале превращается в огромный ломоть, а изможденные, худые люди – в дородных толстяков. Девочки становятся нечаянными свидетельницами того, как подросток-стекольщик по имени Гурд (Друг) отказывается делать очередное кривое зеркало и его уводят в тюрьму. Чтобы освободить его, девочки проникают во дворец в корзине с битыми фазанами, где их находит служащая на кухне тетушка Аксал (Ласка) и, узнав об их желании спасти Гурда, предлагает им переодеться мальчиками-пажами. В новой одежде они берут себе имена Коля и Ялок, проникают во дворец и втираются в доверие к королю Топседу. Все это время Оля перевоспитывает Яло, которая под ее влиянием постепенно учится преодолевать свою трусость и недобросовестность.

После многочисленных, временами очень опасных приключений они спасают Гурда, и Оля вступает в единоборство с Нушроком, который падает с башни вниз и разбивается на тысячу стеклянных осколков. Жители города чествуют Олю, которая в ответ говорит: « – Я не могу остаться с вами, дорогие друзья, потому что нет на свете ничего прекраснее и лучше моей страны! Вы, наверно, тоже построите когда-нибудь такую же светлую жизнь, как в моей стране. Я верю в это, дорогие друзья!»316

Оля возвращается по эту сторону зеркала и говорит бабушке, что «посмотрела на себя со стороны»317.

Жанр произведения Губарева в советском контексте определить довольно легко – это сказка-притча с условно-европейским антуражем. Из детских писателей, работавших в СССР в 1951 году, написать подобное произведение Губарев мог только в последнюю очередь, – потому что этот жанр к моменту написания «Королевства кривых зеркал» приобрел в советской культуре отчетливо антитоталитарный смысл.

Сказка была реабилитирована в советской детской литературе в первой половине 1930-х – до этого советские педагоги подозрительно относились и к фантастическим сюжетам, и к архаическому происхождению жанра318. Окончательно сказка была провозглашена необходимой для воспитания детей в статье А.М. Горького, опубликованной в газете «Правда»319.

В конце 1920-х – 1930-е годы сложился особый поджанр русской литературной сказки – аллегорическая притча в «европейских» декорациях с культурными аллюзиями, рассчитанными на взрослого читателя, чаще всего со значимым любовно-лирическим сюжетом и вставными стилизованными стихами. Этот жанр прямо восходил к стилизациям предреволюционного символистского или околосимволистского театра – произведениям А. Блока, М. Кузмина, ранним постановкам Вс. Мейерхольда. Первой «постсимволистской советской сказкой» стали «Три толстяка» (1928) Юрия Олеши320, за ними последовала повесть Алексея Толстого «Золотой ключик, или Приключения Буратино» (1936). В этом произведении традиция символистского театра стала уже предметом последовательного пародирования321.

Расцвета субжанр «европейской сказки» достиг в драматургическом творчестве Евгения Шварца и Тамары Габбе, которые придали ему последовательную антитоталитарную или, как минимум, антиавторитарную направленность: ср. пьесы Шварца «Голый король» (1934), «Тень» (1940), «Дракон» (1944) или Габбе «Город мастеров, или Сказка о двух горбунах» (1943). Во всех этих случаях в условно-средневековом антураже разыгрываются сюжеты, в которых нонконформист-одиночка или (чаще) влюбленная пара противостоят лживой тирании, которую – это постоянный мотив зрелых пьес Шварца – поддерживает значительная часть населения города322.

«Излишняя» политическая острота пьес Шварца, разумеется, была замечена цензурой: спектакль по пьесе Шварца «Дракон» (1944) в 1944 году был запрещен после первого же представления в Ленинграде (реж. Н. Акимов), в 1962-м – после нескольких представлений в Москве (реж. М. Захаров323); впрочем, возобновленную в том же 1962 году постановку Акимова все-таки оставили в репертуаре.

В послевоенное время литературные сказки публикуются нечасто, еще реже их авторы избирают условно-европейский антураж. Уже во время войны партийно-государственные элиты сделали ставку на русский национализм, а в 1948 – 1949 годах набрала силу «борьба с космополитизмом», поэтому и писатели, и режиссеры если уж и избирали сказочный сюжет, то обязательно русский. Например, один из ведущих детских кинорежиссеров СССР Александр Птушко, автор фильма «Дети капитана Гранта» (1935), в 1946 году снимает «Каменный цветок» (по сказке П. Бажова), а в 1952-м – «Садко» (по русским былинам), Т. Габбе в 1946-м пишет пьесу «Авдотья Рязаночка», Е. Шварц в 1948-м – сценарий фильма «Первоклассница», действие которого происходит в современной (на тот момент) советской школе, в 1953-м – пьесу-притчу «Два клена», стилизующую русскую народную сказку.

Исключения из этого правила были: например, в 1947-м Надежда Кошеверова и Михаил Шапиро сняли фильм «Золушка» по сценарию Шварца – но написанному в 1945 году. Т. Габбе в 1952 году опубликовала переработку «Города мастеров» для самодеятельных театров – но и эта пьеса была написана раньше324. «Королевство кривых зеркал» среди этих немногих исключений было одним из самых заметных: это оригинальный текст, а не переработка прежнего и не фильм, доснятый по сценарию, написанному в других исторических обстоятельствах.

В «Королевстве…» очевидны многочисленные отсылки к популярным детским и «взрослым» книгам западноевропейского или американского происхождения. Так, красавица-интриганка Анидаг (Гадина) напоминает Миледи Винтер из романа А. Дюма «Три мушкетера» (1844), в одной из финальных сцен Оля и Яло бегут по винному погребу, где хранятся бочки амонтильядо, вероятно перекатившиеся в повесть Губарева из рассказа Эдгара По «Бочонок амонтильядо» (1846)325.

Прохождение Оли через зеркало очень напоминает соответствующий эпизод «Алисы в Зазеркалье» Л. Кэрролла – особенно если учесть, что незадолго до того, как попасть в Зазеркалье, Алиса говорит кошке: « – А книжки там очень похожи на наши – только слова написаны задом наперед. Я это точно знаю, потому что однажды я показала им нашу книжку, а они показали мне свою!» (пер. Н. Демуровой)326.

Переодевание же девочки (точнее, двух девочек) в пажа/пажей больше всего напоминает шекспировские комедии, прежде всего «Два веронца» (The Two Gentlemen of Verona), «Двенадцатая ночь, или Что угодно» (Twelfth Night, or What You Will), «Как вам это понравится» (As You Like It) и «Венецианский купец» (The Merchant of Venice)327. В советской детской культуре 1930-х – начала 1950-х годов такая карнавализация действия не встречается почти никогда328. Характерно, что в фильме «Королевство кривых зеркал» костюмы пажей, в которых действуют Оля и Яло (их играли девочки-близнецы Ольга и Татьяна Юкины), явственно воспроизводят – в «игрушечном» варианте – одежду Виолы из советской кинопостановки «Двенадцатой ночи» (режиссер – Ян Фрид, в роли Виолы – Клара Лучко), снятой уже после выхода повести Губарева, в 1955 году.

Стоит отметить и то, что сам сюжет «Королевства кривых зеркал» структурно очень похож на сюжет оперы Л. ван Бетховена «Фиделио, или Леонора»: молодая женщина, переодевшись юношей, проникает в тюрьму и освобождает своего возлюбленного329. У Губарева действует не женщина, а две девочки, то есть бетховенский сюжет удваивается. Но сходство между «Королевством…» и классической оперой, скорее всего, конвергентное: насколько можно судить, особенными познаниями в музыке Губарев не отличался, а премьера единственной постановки «Фиделио», которую писатель мог услышать – в Большом театре, с Галиной Вишневской в главной роли, – состоялась только в 1954-м.