И проснуться не затемно, а на рассвете - Джошуа Феррис

– Нас он называл грязными жидами.

Мое удивление не знало границ.

– Разве он сам не еврей?

– Что?! Джефф?? – Она расхохоталась.

– Я думал, у них с твоим дядей совместный бизнес.

Конни растерянно поглядела на меня:

– Да они в детстве вместе развозили газеты!

Итак, Джефф не был родственником, не имел совместного бизнеса с Плотцами и обзывал мою девушку грязной жидовкой. Я только что оказал антисемиту бесплатные стоматологические услуги на сумму около тысячи долларов.

Больше всего мне было жалко не денег и не потраченного труда. Меня убило осознание того, сколь отчаянно я хотел угодить Плотцам. Вернувшись в кабинет, я предался рефлексии. Итак, я хотел, чтобы Плотцы узнали меня поближе – поняли, что я фанат «Ред Сокс», человек с чувством юмора и хороший бесплатный стоматолог для всей семьи. Но как я мог рассчитывать на то, что Плотцы меня узнают, если сам я не мог отличить Плотца от не-Плотца, как ненормальный впаривал им бесплатные стоматологические услуги и сам никого из них (кроме Конни) толком не знал? Да, я никогда не видел в Плотцах живых людей. В моих глазах они были просто большой еврейской семьей.

Первого августа я получил письмо от Ивэна Хорвата: он попросил разъяснить, что именно я пытаюсь сказать людям в своем Твиттере. Конечно, всем сообщениям в Твиттере присуща доля туманности и недосказанности, это он понимает и ни в чем меня не винит. Но ему хочется чего-то посущественней.

Одно дело – получать письма от самозванца, подписывающегося «Полом О’Рурком». Все-таки я писал в «СеирДизайн» со своего почтового аккаунта YazFanOne. Но откуда мой адрес у Ивэна Хорвата? «Он указан на вашем сайте», – ответил Ивэн. Я внимательно изучил сайт клиники, но нигде не нашел своего адреса. Меня посетило зловещее предчувствие. «На каком сайте?» – спросил я. «Seirisrael.com» – пришел ответ.

Так у меня, оказывается, есть еще один сайт! И кто-то указал на нем мой настоящий электронный адрес! А заодно разместил фотографии пыльного, выбеленного солнцем жилого поселка под названием Сеир, расположенного в израильской пустыне. Подписи под снимками зданий из шлакоблока гласили: «Дом собраний», «Дом культуры», «Старая каменная хижина» и так далее. «Простите, – написал я Ивэну, – я тут совершенно ни при чем». – «Я только хочу побольше узнать про Обет сомневающегося». – «Что такое Обет сомневающегося?» – спросил я. «Об этом я вас и спрашиваю. Такая штука действительно существует?» «Первый раз слышу», – ответил я.

– Что такое Праздник Парадокса? – спросил некий Маркус Брегман.

А вот такое письмо пришло от Марианны Кэткарт: «Можно ли сказать, что автор К. и автор П. – пророки, и означает ли это, что Кантаветиклы были написаны Богом? Если же они были написаны Богом, как это увязывается с вашими сомнениями в Его существовании?»

«Я уже не первый раз встречаю на вашем сайте утверждение, что Пит Мерсер – ульм, – написал мне еще один человек. – Речь о том самом Пите Мерсере?»

Пит Мерсер, согласно сайту Forbes.com, был «главой крупного хеджевого фонда, редко дающим интервью и почти не появляющимся на публике», а также семнадцатым в списке самых богатых людей США. Через некоторое время его фонд принял необычайную меру: сделал заявление от его имени. «К сожалению, Пит Мерсер стал жертвой мошенников. Он категорически отрицает странные утверждения о том, что он «ульм», и просит всех людей, распространяющих подобные слухи в Интернете, прекратить это делать».

Конни очень расстроилась, узнав, что я не хочу детей, и подумала, что это мое решение как-то связано с ней. Ведь в самом начале наших отношений я тоже мечтал о большой семье. Мне прямо-таки не терпелось зачать ребенка! Неудивительно, что причину моего нежелания продолжать род человеческий Конни увидела в собственных недостатках, а не в каком-то внезапном сдвиге в моем мировоззрении. Поначалу я ничего ей не говорил, надеялся, что страх этот временный, обусловленный кризисом среднего возраста или еще какой-нибудь фигней. Но он не проходил и не проходил, и когда я наконец сообщил Конни, что боюсь заводить детей, она страшно рассердилась, расстроилась и заявила, что я напрасно трачу ее время. Мужчинам-то что, они могут сомневаться сколько угодно, а женщины не могут. Меньше всего на свете я хотел тратить ее время. Просто я не догадывался, что мое желание обзавестись детьми сменится прямо противоположным и что меня одолеет такой ужас. Не сомнения, не боязнь перемен или ответственности – ужас, чистый ужас. Ужас перед нерожденным младенцем, перед могуществом любви. Что, если я испорчу жизнь собственному ребенку? Что, если я испорчу жизнь Конни? Что, если Конни умрет и я останусь один – портить жизнь ребенку в одиночку? Что, если умру я и этим испорчу жизнь им обоим?

Это разбивало мне сердце. Да, звучит неправдоподобно – все же я сам принял это решение, осознанно и в трезвом уме, но это действительно разбивало мне сердце. От меня требовалась такая малость, чтобы начать заново и оставить Конни в своей жизни навсегда, утвердив тем самым свое право на нормальную жизнь и исцелив душевные травмы, оставленные суицидом отца: просто взять и жениться на Конни, завести семью. В каком-то смысле я бы тоже стал одним из Плотцев, нравилось им это или нет. И я хотел быть Плотцем. Я хотел быть Плотцем больше, чем Сантакроче. На все готов был ради этого. Кроме одного: произвести на свет еще одного О’Рурка.

Тебя зовут О’Рурк, – начиналось следующее письмо от «Пола О’Рурка». –Что значит для тебя это имя? Ты – добрый ирландец, готовый по любому поводу распевать «Дэнни-боя» в местном пабе, плечом к плечу с другими псевдоирландцами, никогда не покидавшими Нью-Йорка? Или ты ненавидишь парады и презираешь зеленое пиво? Я неспроста об этом спрашиваю, Пол, это всё вопросы национального самоопределения, исторического наследия и религиозной принадлежности, словом – твоего места в мире. Нет ли у тебя ощущения, что в твоей жизни недостает чего-то крайне важного? Не гложет ли тебя это по ночам?

Если ты чувствуешь, что потерял связь с миром и свое место в нем, я готов объяснить почему. Не потому, что ты «трудный» или «нелюдим», или как там тебя называют окружающие. Твой «трудный характер» объясняется потерей места. И чем острее ты ее чувствуешь, тем труднее становишься. Я часто подмечаю в людях эту закономерность. Есть в моих словах хоть доля правды? Если нет, прими мои извинения. Возможно, ты все-таки нашел свое счастье.

Несколько дней спустя я всерьез задумался об этой странной электронной переписке с самим собой. Что сказала бы Конни? «Ты ведь не с собой переписываешься, так?» – наверняка спросила бы она. Я знал, что она подозревает меня в публикации сообщений в Твиттере; почему бы тогда мне не обмениваться письмами с самим собой?

– Ладно, Томми, – сказал я очередному пациенту, думая при этом о переписке. Обычно после этих слов я говорю: «Теперь можете сплюнуть», «Сплюньте, пожалуйста» или еще что-нибудь про сплевывание. Но на сей раз я сказал: – Пора взять образец кала.

Образец кала! Честное слово, понятия не имею, с какой радости я это ляпнул. Зачем вообще стоматологу анализ кала?! Эти слова сорвались с моих губ сами собой, без спросу. «Пора взять образец кала». На уме у меня ничего такого не было, зато откуда-то взялось на языке. Почему – непонятно. Я думал об электронной переписке с самим собой и о том, что бы сказала про нее Конни, а потом – бац! И как теперь выкручиваться? Я с надеждой поглядел на Эбби. Ее брови над маской вскинулись двумя крыльями летучей мыши, как бывало всегда, стоило мне ляпнуть какую-нибудь глупость или несуразность. Я снова перевел взгляд на пациента: тот смотрел на меня с тревогой и недоумением. «Как это понимать? – спрашивали его глаза. – Что он такого увидел у меня во рту? Зачем ему мой кал, и что он будет с ним делать?» Признаюсь, я сам озадачился не на шутку. Выход был один: рассмеяться и сделать вид, что именно это я и хотел сказать. Ну, вот такое у меня странное чувство юмора. Целыми днями я только и делаю, что проказничаю и отпускаю шуточки о кале и газах, заражая окружающих безудержным весельем. Так я и поступил. Засмеялся, хлопнул Томми по колену и сказал, что просто шучу: теперь можно и сплюнуть. Затем я с деловитым видом уткнулся в поднос с инструментами, дабы не видеть ничьих изумленных взглядов, особенно Эббиных: уж Эбби-то прекрасно знала, какой я шутник. Ровно в этот миг в кабинет вошла Конни.

– Доктор О’Рурк?

Я обернулся.

– Подойдите на минутку, когда сможете.

Вид Конни, стоящей в дверях с айпадом в руке, уже давно заставлял меня содрогаться. Однако в тот миг я испытал огромное облегчение, несравнимое даже с тем разом, когда она спасла меня от неприятного разговора с Бернадетт Мардер. Теперь я мог встать и уйти от Томми с его калом на безопасное расстояние.