Китай – великая держава номер один? - Леонид Млечин

— Слышал, что вы хотите вернуть Монголию Китаю. Мы это приветствуем. Просим вас поговорить об этом с монгольскими товарищами.

Хрущев немедленно ответил:

— Нет, не было ничего такого. Мы это с Монголией не обсуждали.

Повернувшись, он с гневом сказал Булганин у:

— Все из-за того, что ты много болтаешь!

10 мая 1955 года в Варшаве собрались делегации Польши, Венгрии, Чехословакии, Болгарии, Румынии, Албании и ГДР. Они договорились о создании военного союза социалистических государств в противовес НАТО. В качестве наблюдателя присутствовал китайский маршал Пэн Дэхуай. В перерыве председатель Совета министров СССР Николай Булганин спросил маршала, сколько дивизий сможет выставить Китай. Китайский маршал коротко ответил: «Сто дивизий». Цифра впечатляла. 14 мая 1955 года был подписан Варшавский договор. С учетом возможностей Китая военный потенциал социалистического блока казался особенно внушительным. Но Китай Варшавский договор не подписал! Пекин не подчиняет свои национальные интересы каким-то коалициям. Великому государству не пристало быть младшим партнером.

К 40-летию Октября осенью 1957 года в Москве провели международное совещание коммунистических и рабочих партий. Приехала большая китайская делегация — председатель КНР Мао Цзэдун, глава правительства Чжоу Эньлай, его заместитель Дэн Сяопин, руководитель ведомства госбезопасности Кан Шэн.

Тогда Мао во второй и последний раз покинул Китай. Встреча в Москве проходила сразу после того, как в СССР запустили спутник. Казалось, это победа коммунистического строя.

Мао уверенно говорил о том, что не надо бояться ни атомной бомбы, ни ракетного оружия. Социалистические страны все равно победят. «Давайте прикинем, сколько людей может погибнуть, если разразится война, — рассуждал с трибуны Мао. — Погибнуть может одна треть или даже чуть больше, может, половина. Я бы сказал, даже принимая худший вариант: пусть половина погибнет, а половина останется в живых, но империализм будет стерт с лица земли, и весь мир станет социалистическим». От этих слов Мао содрогнулись даже его закаленные товарищи по мировому коммунистическому движению.

Почему он произносил такие пугающие речи? «Он вышел из гражданской войны, — считает доктор исторических наук Александр Лукин, — для него эта война никогда не заканчивалась. Сначала она шла внутри страны. Потом он считал, как и советские марксисты, что война с империализмом неизбежна и приведет к победе коммунизма. Он говорил: пусть половина населения погибнет, зато другая половина будет жить при коммунизме».

У себя дома на съезде партии 17 мая 1958 года Мао повторил: «Не раздувайте страхи насчет мировой войны. Самое большее — умрет сколько-то народу. Сгинет половина населения — такое уже происходило несколько раз в китайской истории. Это даже хорошо, если исчезнет половина населения, неплохо, даже если исчезнет одна треть…»

Неужели он верил в то, что говорил? И в самом деле готов был пожертвовать половиной населения собственной страны? «Скорее всего, это была цветастая китайская фраза, — полагает китаевед Андрей Карнеев. — Мао любил такие фразы. Возможно, мыслил ими. Он не мог вести себя иначе, потому что еще в юности бросил вызов своему отцу. Он всегда свергал кумиров, тех, кто сильнее. Это был бунт против отсталости, его личный бунт».

Мао Цзэдун говорил, что ядерная война возможна во имя окончательной победы над западным капитализмом. На встрече в Кремле вождь итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти растерянно спросил китайского вождя: «Что же останется от Италии после такой войны?» Мао холодно ответил: «А кто сказал, что Италия должна выжить? Триста миллионов китайцев останется, и этого достаточно, чтобы человеческая раса продолжила свое существование».

Вообще говоря, Мао следовал марксистским канонам. В Москве тоже ведь шли споры на сей счет. За несколько лет до этого разговора, 12 марта 1954 года, выступая перед избирателями накануне выборов в Верховный совет, глава правительства Георгий Маленков сказал, что новая мировая война «при современных средствах ее ведения означает гибель цивилизации». То есть отказался от представлений о неизбежности войны и о том, что она поможет уничтожению мирового империализма.

Но товарищей по партии возмутили его слова. Заявление Маленкова о возможности гибели мировой цивилизации в случае третьей мировой войны стало желанным поводом для Хрущева избавиться от соперника. Никита Сергеевич обвинил главу правительства в отказе от основных принципов советской политики: «Своим неправильным утверждением о гибели цивилизации товарищ Маленков запутал некоторых товарищей… Теоретически неправильное и политически вредное положение способно породить настроения безнадежности усилий народов сорвать планы агрессоров».

Хрущева поддержали военные, уверенные в том, что и в ядерной войне можно победить. На Маленкова обрушился и Молотов: «Не о "гибели мировой цивилизации" и не о "гибели человеческого рода" должен говорить коммунист, а о том, чтобы подготовить и мобилизовать все силы для уничтожения буржуазии… Разве можем мы настраивать так народы, что в случае войны все должны погибнуть? Тогда зачем же нам строить социализм, зачем беспокоиться о завтрашнем дне? Уж лучше сейчас запастись всем гробами…»

Мысль о том, что ядерная война станет катастрофой, отвергли как ошибочную. Маленкову, снятому с должности главы правительства, пришлось опровергать самого себя. При первом удобном случае он заявил, что нападение на Советский Союз закончится тем, что «агрессор будет подавлен тем же оружием и подобная авантюра неизбежно приведет к развалу капиталистической общественной системы».

Хрущев говорил об использовании ядерного оружия как о чем-то вполне реальном. Зять Первого секретаря ЦК главный редактор «Известий» Алексей Иванович Аджубей вспоминал, как Хрущев принимал редакторов западногерманских газет. Один из них спросил: сколько ракет нужно для полного уничтожения ФРГ? Хрущев позвонил в генштаб. Выслушал ответ, положил трубку и сказал: «Всего семь штук».

Однажды Хрущев принял британского министра по вопросам науки и техники лорда Хэйлшема. В записи беседы говорится: «Никита Сергеевич спрашивает Хэйлшема, где он живет, и говорит, что даст указание командующему ракетными войсками в случае войны не посылать в этот район ракету с боевым зарядом. Хэйлшем говорит, что если начнется новая война, то он предпочитает умереть. Никита Сергеевич соглашается с министром: выжить ему не удастся…»

Так что Мао просто откровенно формулировал то, что было основой и советской военной доктрины: в ядерной войне можно и нужно победить.

Мао был невероятно амбициозен и руководствовался интересами не мировой революции, а собственными. Он хотел превратить Китай в военную супердержаву. Но едва ли хотел, чтобы война лишила его собственной страны, которой он управлял. Мао, надо понимать, исходил из того, что ядерная война разразится между Советским Союзом и Соединенными Штатами.

«И в такой ситуации, — полагает профессор, доктор исторических наук Евгений Бажанов, — Мао исходил из того, что Китай может остаться в стороне — не так уж много бомб у СССР и США, чтобы на Китай бросать. Они между собой подерутся, а он будет сидеть на горе и наблюдать. Поэтому он и говорил Хрущеву: не бойтесь, вы их заманите, а там и мы подключимся».

Тогда еще Хрущев и Мао беседовали вполне дружески. Китайский лидер край не удивился, когда советские товарищи сами предложили убрать из всех документов положение о том, что КПСС — ведущая сила мирового коммунистического движения. «Если вы не хотите быть лидером, — сказал Мао, — то мы возьмем на себя эту роль».

Он пришел к выводу, что новые советские руководители слабоваты. А в Москве всячески старались сделать Мао приятное. Знали, как он ненавидит оставшегося в Москве своего прежнего соперника в борьбе за лидерство в партии Ван Мина, и решили дистанцироваться от него. 27 февраля 1958 года на заседании президиума ЦК КПСС постановили «пригласить китайского посла т. Лю Сяо и рассказать о состоянии здоровья Ван Мина, сказать, что он не разоружился и не дорожит отношениями…»

Так что же разрушило дружеские и союзнические отношения Москвы и Пекина?

Принято считать, что виной тому необузданный характер Хрущева, который с каждым годом со все большим удовольствием занимался международными делами.

Никита Сергеевич действительно был человеком фантастической энергии, огромных и нереализованных возможностей. Живой человек с чувствами, эмоциями и взрывным темпераментом, он оказался талантливым политиком. И проницательные партнеры быстро определили, что Хрущев вовсе не таков, каким он хочет казаться: большая ошибка считать его человеком, который способен начать войну в припадке гнева; когда обсуждаются серьезные вопросы, он трезв, холоден и невозмутим.