Эротическaя Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим - Андрей Матвеев

— Согласен, — грустно ответил Каблуков, и тогда Абеляр сказал ему, что сейчас он его ненадолго покинет, а как только раздобудет лошадей, то они отправятся в путь, дабы к обеду уже быть в замке Фридриха. Возразить Каблукову было нечего, и он остался ждать Абеляра да думать о том, что все–таки готовит ему судьба.

Но долго предаваться раздумьям ему не пришлось: через полчаса со двора раздался молодеческий свист Абеляра, и, выглянув в то, что здесь именовалось окном, Джон Иванович увидел своего таинственного друга, держащего в поводу пару приплясывающих коней. Один, что повыше и постатнее, был красивый жеребец вороной масти с простым кожаным седлом. Второй, пониже и поизящнее, был серым в яблоках, а седло на нем украшено позолотой.

— Ты хоть верхом–то ездил? — поинтересовался Абеляр у Д. К., когда тот спустился во двор.

— Нет, — честно ответил Джон Иванович, и тогда Абеляр как–то глубоко и задумчиво вздохнул. — Ладно, — сказал он, помолчав минутку, — будем надеяться, что доедешь. Садись!

Каблуков попытался вспомнить, как надо садиться на лошадь. Задача предстояла сложная, но мало ли чем человеку не приходится заниматься в жизни, так что была не была и прочие пословицы и поговорки, главное, как помнилось ему по лихим ковбойским и басмаческим фильмам своей юности, это правильно вдеть ногу в стремя, а потом вспрыгнуть (именно вспрыгнуть, то есть проделать акт посадки легко и непринужденно) в седло, что же, вот стремя, а вот и нога, только стремя очень уж большое, кованное вручную, впрочем, как иначе, так что нога входит в стремя, одной рукой Каблуков берется за поводья лошади, делает толчок, лошадь дергается (да, надо упомянуть, что досталась ему, естественно, серая в яблоках, в общем–то, не мужская лошадь, прямо сказать), Каблуков взлетает и чувствует под задницей седло, лошадь пляшет на месте, толпа во дворе постоялого двора (так все же окончательно назовем это место) гогочет. Каблуков натягивает поводья, и его милая, очаровательная лошадка застывает на месте, естественно, как вкопанная.

— Молодец. — говорит Абеляр, вскакивая на вороного иноходца и трогая поводья, — следуй за мной.

Они выезжают со двора, утреннее солнышко успело скрыться, небо вновь серое и низкое, столь назойливо преследующее Каблукова на протяжении всех последних страниц, да, серое, низкое небо, темно–серая, почти черная брусчатка мостовой, никогда не думал, что в это время мостовые были мощеные, размышляет Джон Иванович, пока копыта его коняги оглушительно выбивают дробь по добротно отшлифованным камням. Абеляр скачет чуть впереди, непринужденно помахивая коротеньким хлыстиком, да не для лошади хлыстик, для народа, внезапно окружившего лошадей, расступись, дико и хрипло кричит Абеляр, расступись, сволота недоношенная, когда благородные господа едут, сволота чуть расступается, но неохотно, плевать, мол, ей, сволоте, на господ, тут и идет в дело хлыст, лупцуя прямо по спинам, плечам, головам. Каблуков засматривается на стоящую у обочины миловидную девчушку лет восемнадцати, крепкая такая, он бы даже сказал, сексапильная, если снять с нее все эти многочисленные средневековые тряпки, а какая грудь, боже, какая грудь, вздымает Каблуков глаза к небесам, не мешкай, кричит Абеляр, и Каблуков внезапно для себя самого дает коняге шпоры, а та переходит на какую–то немыслимую рысь, Каблукова потряхивает, задница больно ударяется о седло, вот они, наконец–то, выезжают на площадь, только другую, не ту, где башня с часами и куда они вышли вчера вечером, закрыв за собой мощные створки ворот.

— Это — рынок, — говорит Абеляр растерянно озирающемуся вокруг Каблукову.

— Вижу, — внезапно огрызается тот.

Это был действительно рынок, с лавками, с торговыми рядами, с толпами галдящего и шумящего народа. Пробираться верхом через эту толпу практически невозможно, и наши друзья спешиваются и берут лошадей в повод. Абеляр идет первым. Каблуков чуть позади, уверенно ныряя в узкий проход, проделываемый Абеляром посреди людского месива. Впрочем, толчея Каблукову не мешает, он шарит глазами по сторонам и чувствует, как его начинает разбирать смех, ибо настолько забавно и непривычно все, что он видит. Вначале они пробираются через рыбные ряды, здоровенные молодки в кожаных фартуках торгуют сельдью и лососем, камбалой и сардинами, сомами, лещами и еще невесть чем. Вот в большой плетеной корзине верхом навалены устрицы, какой–то досточтимый, в камзоле и с мечом, лениво стоит возле, чуть покачиваясь, видимо, перебрал с утра. Дальше продают угрей свежих и копченых, за угрями приходит очередь миног, Каблуков внезапно ощущает спазм в желудке, то ли от крепкого рыбного запаха, то ли от навоза, также шибающего в нос, но он сдерживается, вот рыбные ряды пройдены, начинаются мясные, идти становится труднее, народу больше, крики — громче, мясники стучат ножами, помахивают, посверкивают в воздухе своими огромными, окровавленными топорами, распластанные коровьи и бычьи туши, свиные окорока и головы, глыбы наваленной печени, башни вырезанных языков, просто куски свежего окровавленного мяса, туг же рядом жарящегося на кострах и продаваемого вразнос, с противней, с вертелов, просто с длинных и блестящих, так уютно вонзающихся в бок ножей. Каблуков крепче вцепляется в повод лошади и смотрит, нa месте ли меч, меч на месте, Абеляр уверенно идет впереди, вот и конец мясных рядов, сердце почему–то отчаянно тукает, то ли страх, то ли просто ощущение неведомой опасности посещают Каблукова, скорее бы, молит он Господа, скорее бы все это кончилось, но конца еще не видно, идут ряды, торгующие маслом и сырами, сотни здоровенных кусков масла, от темно–желтого до белого, почти прозрачного, сотни кругов сыра, самого разного, терпко, смачно и остро пахнущего, голова у Каблукова начинает кружиться, небо опускается, сердце стучит все отчаяннeе, Абеляр сталкивается с парнишкой–разносчиком, несущим что–то на голове, тот падает, Абеляр громко ругается и пинает парня в бок сапогом, да, нравы, думает Каблуков, с волками жить, по–волчьи, естественно, и выть, но вот сыро–масляные ряды пройдены, они попадают в ряды овощные, а ведь надо пройти еще сальные, свечные, скобяные, оружейные, конца–края не видно, ноги устали, тяжело топать в сапогах, тяжело тащить на боку меч да еще вести в поводу лошадь, хотя кто кого ведет — неизвестно, но тут народ как бы расступается и Абеляр вновь вскакивает в седло, подав этим пример Джону Ивановичу.

Верхом они уверенно пересекают толпу и оказываются, наконец–то, на пустом и открытом месте. Прямо перед ними стоят три вкопанных в землю столба, заваленные охапками хвороста. Столбы новые, недавно вытесанные, к столбам привязаны три человека — они в черных балахонах, лица у них закрыты, рядом стоят два–три десятка человек, что это, спрашивает Абеляра Каблуков. Тот смотрит на столбы, в задумчивости придерживая лошадь. — Жечь будут кого–то, — наконец отвечает Каблукову Абеляр. — А кого? — интересуется Каблуков. — Еретиков, наверное. — Боже, — опять вздрагивает Д. К., — как–то все сразу, и жгут, и торгуют. — А что поделать? — удивленно спрашивает Абеляр. — Время у них такое. — И резко трогает лошадь.

Наконец рыночная площадь, столь мрачно заканчивающаяся тремя вкопанными столбами, остается позади, лошади убыстряют шаг, вот уже с иноходи они переходят на рысь, вот видны и городские ворота, открытые в это время суток, сзади их догоняет колокольный звон и ставший оглушительным рев толпы, Абеляр и Каблуков, даже не придержав лошадей, проносятся сквозь ворота и оказываются на унылой, разбитой дороге, исчезающей за горизонтом.

Накрапывает дождь, копыта лошади месят дорожную грязь, да так, что ее комья попадают Каблукову в лицо. — Завернусь в плащ, — советует Абеляр, Д. К. следует совету, дождь становится сильнее, они придерживают лошадей и с рыси вновь переходят на иноходь, по обеим сторонам дороги лежат мокрые и жалкие поля с еще не убраной пшеницей, иногда встречаются маленькие и кособокие домишки.

— Долго еще? — спрашивает Каблуков.

— Вон тoт лесок минуем, и на месте, — отвечает ему Абеляр и cнова дает вороному шпоры.

Лесок начинается примерно через пятьсот наших шагов, выглядит он мрачновато, дубы и ели, небо скрывается за верхушками деревьев, сыро, темно, дорога сужается, Абеляр достает меч из ножен и плашмя кладет его на шею лошади. Каблуков следует его примеру, хотя ехать так намного труднее, но отчего бы не последовать примеру опытного человека, ба, говорит Абеляр, внезапно останавливая лошадь.

На ближайшем дереве раскачивается человеческое тело. Глаза выклеваны, лоб рассечен ударом меча, кровь давно запеклась. Каблукову вновь становится не по себе, он вспоминает ласковое Средиземное море и яхту «Лизавета», спокойно перескакивающую с волны на волну, и Зюзевякина, и Кошаню, и собственную нежную и теплую подругу, тогда еще не вышедшую замуж за монакского принца, а тут мертвое человеческое тело с выклеванными глазами, узкая петля дороги, Абеляр, сжимающий в одной руке меч, а в другой — поводья, трогай, говорит Абеляр Каблукову и снова дает вороному шпоры.