Серебряная река - Шеннон А. Чакраборти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Он не боится их». Таково было мнение, которым могло хвастаться множество молодых глупых дэвов в безопасности своих домов, где они произносили издевательские шутки в адрес гезири. Но Дара вел себя иначе. Этот Афшин не хвастался. Он не пытался выставить себя в лучшем свете. Он просто не боялся режима Гассана. Его не избивала Королевская гвардия за «преступление», состоящее в том, что он посмотрел в глаза солдату-джинну, или в том, что исчез его политически неблагонадежный отец. Дару не согнули так, как согнули их, его не приучали в детстве следить за языком и вовремя кланяться.
Это захватывало. Джамшид не мог ни в чем винить дэва, которые наводняли дом Прамухов после того, как здесь поселился этот Афшин. Слова Дары легко убаюкивали мечтой о мире, в котором его народ был легендой.
— Никак не привязанная к дворцу, где ее обхаживали бы Кахтани, Бану Нари не… — Эти слова привлекли внимание Джамшида — говорил еще один из знакомых его отца, ученый из Королевской библиотеки. — Она все дни проводит в обществе этого кровожадного принца. Этот джинн пытается обратить ее в свою веру, украсть ее у нашей религии и культуры.
— Желаю им удачи, — холодно сказал Дара. — У Бану Нари воля, которая может сломать зульфикар. Ее ни в чем невозможно убедить. — Но на его лице ненадолго появилось выражение тревоги. — Что касается отношений между принцами… крепость союза между ними, о которой так много говорят, безусловно, преувеличена. Мунтадир и Ализейд — очевидные соперники.
— Это так, — снова заговорил ученый. На его лице застыло бесстрастное выражение… или, может быть, пьяное. — Говорят, что эмир Мунтадир уговорил короля не воспитывать его брата как воина, но тут вмешалась королева Хацет. Они ведут нас всех к катастрофе.
Джамшид сомневался, какой из вариантов более неправдоподобен: то ли Гассана кто-нибудь запугает, то ли ставшие притчей во языцех за свою секретоманию Кахтани королевских кровей расскажут миру о семейных дрязгах. Однако он не знал, следует ли ему пресекать разговоры такого рода. Если бы здесь был Каве, то он бы заткнул им рты еще несколько предательских комментариев назад. Сегодня с ними трапезничала почти дюжина гостей, и никто не говорил про режим то, что он думает, когда их слушало столько ушей.
Но его отец находился во дворце, а Джамшид устал от необходимости разрываться между своим народом и своим эмиром. А потому, когда Саман снова заговорил, снова принялся порицать джиннов, Джамшид просто вышел. Его место немедленно заняли — все хотели быть как можно ближе к знаменитому Афшину. Никто, казалось, не заметил ухода Джамшида, но он был привычен к своей незаметности.
Оказавшись во дворе, выходившем на конюшни, он вздохнул свободнее. С занятием его отцом должности великого визиря семья получила большой благоустроенный особняк рядом с дворцом и неподалеку от внешней городской стены и сада. Это не было похоже на Зариаспу и никогда не будет похоже, но свежий воздух, приходящий со стороны островной крепости, и запах цветов позволили Джамшиду на короткое время вообразить, что ему удалось вырваться из города. Он что угодно отдал бы за прогулку в седле под звездами по гористым тропкам, но дэву, конечно, не было позволено выходить за городские стены после захода солнца.
— Могу я присоединиться к вам?
Джамшид подпрыгнул от неожиданности, увидев перед собой Афшина. Земля здесь была галечная, но Даре каким-то образом удалось приблизиться к нему незаметно, его шаги были беззвучны.
— Я в качестве аудитории гораздо хуже ваших слушателей в доме, — предупредил его Джамшид.
Дара фыркнул.
— Я рад узнать, что я не единственный, кому это кажется представлением.
Джамшид вспыхнул:
— Я совсем не это имел в виду.
Но Афшин только улыбнулся:
— Вам не нужно извиняться, Прамух. Можете верить, можете — нет, но я считаю вашу честность живительной. — Он немного сместился к конюшням, щелкнул языком и вытащил из кармана горсть конфет. Судя по скорости, с которой появились их лошади, — даже старая хромая кобыла его отца — Джамшид догадался, что Дара взял себе в привычку баловать их. — Вы, современные дэвы, такие щеголи, что я начинаю нервничать. А когда я нервничаю, я слишком много говорю. Тут вас столько собралось, и мне никак не удержать язык за зубами.
Джамшид ушам своим не верил.
— Так это мы склонны к щегольству? А у кого персональный алтарь в храме — разве не у вас?!
Дара рассмеялся:
— Алтарь, построенный в более простые времена, можете мне верить. Все эти застолья с деликатесами со всех концов света, ваши шелка и драгоценности и еще бог знает что… я уж не говорю обо всех сплетнях и политиканстве. Я никогда не чувствовал себя таким тупым, провинциальным путешественником из другого века, как на этих трапезах.
Джамшид подошел к нему, стоявшему у ограды:
— Я полагаю, за четырнадцать веков многое меняется.
— Тут речь идет не об изменениях, — тихо сказал Дара. — Это абсолютно новый мир.
Печаль в голосе Дары огорошила Джамшида, но, когда он поймал взгляд Афшина, тот уже, покраснев от смущения, отрицательно качал головой.
— Вы уж меня простите. Меня, когда я выпью лишнего, начинают донимать всякие мысли, а ваше финиковое вино крепче всего, к чему я привычен.
— Неужели Дэвабад был таким, как вы говорите? — спросил Джамшид. — Не могу себе представить прогулку в одиночестве в шафитском районе. Я уж не говорю о том, чтобы так открыто отмечать наши праздники.
— Все так и было. И даже больше. Сам толком не знаю, что я ожидал увидеть в Дэвабаде, но меня вовсе не вдохновила необходимость в первый же день останавливать толпу шафитов, которые рвались в квартал дэвов.
— Похоже, это не очень на вас повлияло, — отметил Джамшид. — Вы кажетесь таким… бесстрашным.
— Если я кажусь бесстрашным, то лишь оттого, что поднаторел в умении скрывать свои страхи. Все то время, что я потратил на дорогу сюда, меня донимали мысли о том, что сделает со мной ваш король джинн — отправит меня гнить в какое-нибудь подземелье или просто казнит. И я опасаюсь за мою Бану Нахиду, — признался Дара. — Очень опасаюсь. Я боюсь за нее каждую минуту, которую она проводит в этом дворце в окружении ушлых джиннов.
— Она, кажется, очень способная. Умная и волевая — все, как вы