Бордель на Розенштрассе - Майкл Муркок

«Она — такая мать, какой у меня никогда не было, — отвечаю я несколько развязно. — Я обожаю ее. Она так заботится обо мне!»

«О-о, мы все заботимся», — замечает Клара.

«Кажется, сегодня вечером здесь будет генерал фон Ландофф, — вмешивается в разговор Наталия. — Похоже, мадам хочет снова подружиться с военными. Благоразумная уступка, не правда ли?»

«Продиктованная осторожностью, — утверждаю я. — Уж лучше пусть на Розенштрассе «вторгнется» генерал, чем полк солдат. Война может у каждого развить политическое чутье».

«Мы имеем опыт в этой области, — говорит, улыбаясь, Клара. — Все, сколько нас есть. Впрочем, если бы делами страны управляла фрау Шметтерлинг, то не было бы вообще никакой войны!»

Наталия скатывает пальцами утолок своего кружевного воротника. «Тонкая работа, правда? — говорит она. — Когда хлопок такого высокого качества, то я предпочитаю его шелку. Шелк слишком похож на кожу. Не возникает никакого контраста. Не рассказать ли вам, что попросил меня сделать мэр?»

«Я сгораю от любопытства», — говорю я, откидываясь на диванные подушки. «Ах вы, старый евнух! — ласково бросает мне Клара. — Иногда у меня возникает впечатление, что вы предпочитаете болтать, а не заниматься любовью!» Наталия принимается рассказывать довольно банальные подробности своих свиданий с мэром, раскрывающие его склонность подражать поведению мелких домашних животных. Между делом я узнаю кое-что и о Каролине Вакареску. Клара считает, что она настойчиво обхаживает и обольщает жен видных в городе людей. «Она сделала это для себя настоящей специальностью. В ее любовной жизни наслаждение и дела тесно переплетаются. Ее любовницы часто приходят в восторг, что имеют возможность пережить пикантные похождения, не слишком рискуя попасть в скандальную историю, а они, в свою очередь, владеют секретами, которые могут помочь Каролине в других ее делах. Говорят, что она миллионерша». Мне кажется более вероятным, что она уже все промотала. Ее экстравагантность граничит с искусством. Ее интересуют только деньги других (или, в случае необходимости, кредит), ее облик и общество. Она носит самые дорогие туалеты, украшает свой дом роскошной мебелью, осыпает своих покровителей великолепными подарками, которые те, разумеется, предварительно дали ей возможность купить. Но мне кажется, что связь с Мюллером была более серьезной. Его гибель глубоко опечалила ее. Она думает лишь о том, чтобы возвратиться в Будапешт. Она обращается ко всем. И если кому-то и удастся этого добиться, то именно Каролине. Я прощаюсь с дамами и возвращаюсь к себе, чтобы объявить Алисе, что она может принять участие в вечере. Она прыгает мне на шею и целует меня так, словно я — ее любимый дядюшка. Мы падаем на кровать, и мечта вновь оживает.

У Пападакиса болезненный вид. Возможно, он слабеет по мере того, как я набираю сил? «Я встану на ноги, как только покончу с этим, — говорю я, показывая ему на свои записи. — Мы будем путешествовать. Сначала мы отправимся в Венецию, потом в Вену или Париж. Как вы думаете?» Он похож на старого облезлого спаниеля. Тяжело дыша, он смотрит на меня. «Вы не должны забывать, — добавляю я, — что вы не молодеете. Как же звали ту женщину, которая работала для вас в Лондоне? Та, с которой я переспал?» Он хмурит брови. «Соня, что ли? — вспоминаю я. — Я вспоминаю, как она сидела в своем маленьком подвале в Блумсбери и проклинала вас. Потом, совсем поздно, почти перед закрытием мы пошли в Британский музей. Я и сейчас еще ощущаю запах опавших листьев под ногами. Рядом с ней вы мне казались более интересным. Помню, ее преследовала навязчивая идея о Египте. Из-за «Книги мертвых». Что стало с вашей дочерью? Вот уже год, как она не пишет вам. Она забыла своего папу». Пападакис приносит мне бокал и открытую бутылку нирштайнского вина и ставит все на ночной столик. «Предупредите меня, когда вам захочется еще», — говорит он. «Как, вы убрали рыбу? Или вы рассчитываете на то, что опьянение заставит меня замолчать? Ваша дочь еще не развелась с этим дураком французом? По крайней мере, вы еще не дедушка? Как вы считаете? Никогда не поздно взвалить на себя такого рода ответственность. Я больше не намерен и дальше оставаться на вашем иждивении». Он наливает в бокал немного вина. «Думайте, что хотите, — отвечает он наконец. — Делайте то, что вам нравится. Великолепное вино. Его осталось еще несколько бутылок. Предупредите меня, когда вы захотите другую». Я пробую рейнское вино. Оно превосходно. Вот и снова ко мне вернулось самообладание. «Купите цветов, когда в следующий раз отправитесь в город, — говорю я ему, — только теплых тонов— красных или розовых. У которых приятный запах. Какие сможете найти. Не считайтесь с расходами. Принесите мне лучше цветы, чем пищу. Я отмечу смерть одного старого друга и мое собственное возвращение к жизни. Вы действительно были у того доктора, о котором я вам говорил? Ну, того, последователя Фрейда?» Он отрицательно качает головой. «Я не могу терять время на психоанализ или другое модное лечение. Я упрямо верю только в науку. Все остальное — лишь шарлатанство, как бы это ни преподносилось». Он развеселился.

«О! Мы так обязаны Вене! — напеваю я, спускаясь по лестнице и ведя за руку Александру. Я элегантно одет: в белое и черное; она выбрала туалет в золотистых и ярко-красных тонах, на ней бриллианты, жемчуга и рубины. Глаза она слишком сильно подвела черной тушью, размалевала щеки, маскируясь так, чтобы ее было трудно узнать. Она проходит вперед, выпрямив спину, большая доза кокаина придает ей смелость. Мы доходим до коридора и останавливаемся. Из гостиной доносятся звуки вальса Штрауса и гул голосов, запахи дыма и ароматы жареного мяса. Алиса вздрагивает от предстоящего удовольствия, и я чувствую, как меня переполняет радость. Мы сочинили для себя маленький сценарий: сегодня вечером она будет графиней Алисой д'Эльсинор, уроженкой Дании, живущей, однако, во Флоренции. Молодую двадцатитрехлетнюю девушку я представлю как свою кузину. Мы надеемся, что в эту выдумку поверят, мы лишь собьем с толку любопытных. «Никто меня не узнает, — уверяет она меня. — Друзья отца и моего брата помнят меня маленькой девочкой в матроске». Я в таком приподнятом настроении, что с удовольствием стал бы свидетелем ее нечаянной встречи с отцом. Мы проходим через двери и оказываемся среди плюша, бархата, хрусталя и мрамора гостиной. Мы очень рискуем: среди гостей журналисты и несколько опасных сплетников Майренбурга, есть сочинитель песенок — Герберт Блок и Уормен — художник. Один Уормен представляет собой достаточно серьезную угрозу, но он не узнает в Алисе ту молодую особу, за которой приударял в «Жюиф Амораль»; когда их представляют друг другу, он целует ей руку и, забавляясь, говорит, что она богиня, портрет которой давно мечтал написать. Барон Карсовин, молодой депутат, обнаруживает, что является ее дальним родственником, и, морща лоб, вспоминает, что они, должно быть, встречались раньше, «возможно в Венеции». Не углубляясь в прошлое, он торопится вступить в спор, который затевают принц де Галль и мадам Кеппель о внешней политике Франции. Старый джентльмен, увешанный наградами, уверяет, будто бы знает мать Алисы. «Конечно, он ее знал, — шепчет она. — Он был ее любовником четыре или пять лет назад и пытался подкупить меня, принося мне шоколад от Шмидта. А отца моего он подкупал тем, что поверял биржевые тайны, и это обеспечило оплату всех расходов по содержанию нашего нового дома!» Генерал уже здесь. Он повернулся спиной к камину с таким бравым видом, что казалось, будто он стоит перед карательным взводом. Я так и жду, когда кто-нибудь завяжет ему глаза. Он очень высокий и худой, с длинной шеей, на которой выступают голубоватые вены. Седые борода и усы около рта и подбородка пожелтели от табака. У него довольно длинные волосы. Одет он в вечерний костюм устаревшего фасона. Сцепив руки за спиной, он разговаривает с фрау Шметтерлинг, которая надела сегодня серебристо-голубое платье, оголяющее плечи, и с Каролиной Вакареску. Ее репутация генералу, как я полагаю, известна, потому что, хотя ей и удалось очаровать его, но по отношению к ней он скорее сдержан и учтив. Представляют и нас с Алисой.

«А не целесообразно ли сформировать группу людей, которые хотят уехать?» — спрашивает Каролина, распространяя вокруг себя облака своих нежных духов и сверкание переливающихся шелестящих оборок. «Если бы мы только могли, размахивая белым флагом, добраться до гор! Вряд ли между обоими лагерями прерваны все связи. Они должны понимать, что в цивилизованном мире разразится скандал, когда узнают, как поступили с невинными людьми».

«Но, дорогая, здесь вам не угрожает никакая опасность, — отвечает генерал. — Хольцхаммер истратил все боеприпасы. Впрочем, вы, несомненно, заметили, что обстреливали только центр города. Сейчас гораздо безопасней в самом Майренбурге. Страна наводнена разбойниками, дезертирами, восставшими крестьянами. Бесполезно строить какие-либо планы».