Сказка про наследство. Главы 1-9 - Озем

Теперь Юлия потеряла немало веса – исчезла ее справная толщина. Максиму не показалось – бабушка уменьшилась и вверх, и в бок. Ее когда-то жесткая прямая спина согнулась, лопатки опустились. Ноги истончились, стали напоминать две сухие палки и слушались все хуже. Однако ослиное упрямство сохранилось в нетронутом виде. Великолепная трость ручной работы из американского ореха, инструктированная серебром, перламутром, украшенная резьбой и отделанная маслом, подарена внуком Генрихом (он оплатил, а правнук Дэн привез дорогую вещь из Европы). Подарок, пренебрежительно брошенный в кладовке, с тех пор пылился за ненадобностью, поскольку там же случайно обнаружилась старинная потемневшая дубовая палка с серебряным кольцом – поцарапанная, но довольно крепкая. Юлия с радостным криком вцепилась в находку.

– Это еще мамина!

Недовольному Генриху Юлия продемонстрировала на палке надпись – по серебряному ободку махонькими буковками выдавлено «Ща…в – Уты…а – 192…год» (отдельные буквы стерлись от старости), таким способом легко доказано, что палка вполне могла принадлежать незабвенной Агриппине Ивановне, супруге Иннокентия Павловича. Разумеется, находка сразу стала семейной реликвией, своеобразным фетишем. Палку Юлия таскала с собой всюду – делала вид, что из снобизма или упрямства, убеждала, что старинное дерево хранит особое тепло, а отполированный набалдашник сам скользит в ладонь как нельзя удобней – да, говорила и это, и еще другое, но ей и вправду было тяжело ходить. Палка стала неотъемлемым Юлиным продолжением.

Про Юлию можно рассказывать и рассказывать, и даже посвятить ей целую книгу – про светлый ум, гордость и справедливость, живую заинтересованность, злоязычие, бескорыстие и упорство, про ее последнюю обиду и пришедшее опустошение – но это будет уже другая книга. Поэтому прервемся. Лишь одно. Куда в данную минуту напряженно вглядывался Максим Елгоков, пытаясь обрести реальную опору в том фантасмагорическом действе, что захватило его сегодня днем и потрясло до глубины душевной.

Итак, вот она – ныне здравствующая, самая старая и влиятельная представительница трех родов – Елгоковых, Тубаевых и Сатаровых. Ее лицо слегка перекошено за счет опущенного левого уголка рта. Сухая кожа прорезана морщинами и пестрит коричневыми пигментными пятнами (то же и на руках до локтей). В волосах и бровях седина. Серые глаза запали и потускнели – теперь блестят уже от слезоточивости (Юлия не плачет, но слезы текут у нее нечаянно – от ветра, яркого света или от раздражения – да мало ли от чего). Уши не проколоты – то есть, сережки не носились никогда. Юлия жаловалась на кольца и перстни – давят, жарко. Часы на запястье надевала – ей и по работе требовались. Зубы целы все до единого, но они не свои – на очень многие возрастные приметы Юлии плевать, но быть беззубо шамкающей старухой она не желала.

Максим покосился на бабушку в уютной теплой шали – мило! она еще и пирожки предложит. Вон улыбается – ишь, неестественно белый оскал словно у бабы яги-то – сгамкает… И все-таки Максим решился на светскую любезность, дабы начать беседу:

– Чем вы тут занимаетесь, Юлия? Я просто спросил…

Ну, что ж, Максим Маратович Елгоков, вы сами выбрали продолжение нашей истории – а ведь можно было и заткнуться.

******

Вообще, все как всегда – как много раз до этого вечера. Обычные посиделки хозяйки с гостем в кухне. Уютная атмосфера, приятные запахи располагают к спокойствию и довольству. Окружающая обстановка знакома до мелочей, преисполнена неколебимой уверенностью, ясностью, определенностью – именно так, три раза – волшебное число. Особенно учитывая личность хозяйки. Прямо как три источника, три составные части марксизма для каждого выпускника советского технического вуза. Юлия – образцовый выпускник. Человеческая логика – что ей противопоставить? Зыбкую ночную тьму, шевелящуюся за окнами, накатившую усталость после пережитого дня. И даже некоторое смущение и иллюзорность – странные фокусы с каким-то кривым дивьим (точно! Максим вспомнил) зеркалом, то возникающим из ниоткуда, то пропадающим в никуда. Изнутри точил мелкий червячок тревоги – что-то происходит, блазнится…

Да пустое! Что странного могло происходить в залитой светом Юлиной кухни? Все на своих местах – без перемен, тем более фокусов. Под потолком горит люстра еще из старого Елгоковского коттеджа – три гладких бронзовых рога, плафоны из молочного стекла. Та же мебель – прочные, массивные столы и навесные шкафы. Белоснежные, отливающие глянцем фасады, почти зеркальные – на них расплывались желтые огни от светильников, и отражались фигуры присутствующих (надо отметить, странные, карикатурные фигуры). Опять зеркало! тьфу, пропасть чтобы… Максим попытался запихнуть в рамки свои мыслительные ассоциации. Кухонный гарнитур купил дед Василий Петрович уже на пенсии – ему предложили как заслуженному работнику, члену городского Совета ветеранов. По каким-то там поощрительным спискам (по блату). И стоил гарнитур немало – потому что не безликий ширпотреб, а выставочный вариант, изготовленный по иностранным образцам. То есть, деду предложили, а он купил. У Тубаевых лежали деньги на сберкнижках, пока ветер девальвации не выдул обесцененные бумажки. Тогда же в последний раз капитально обновили дом в Коммуздяках – сделали ремонты, приобрели вещи – гарнитуры вот.

Максим сидел за четырехногим столом с тяжеленой овальной столешницей – настолько твердое дерево, что нож от него отскакивал (Максим баловался по молодой дури и знал). Возле стола высокие и тоже тяжелые стулья с кожаной обивкой – под покойника деда были в самый раз. Поскольку хозяева старики, то в обиходе сохранились старинные предметы. С ними связаны дорогие воспоминания. Как, например, высокий эмалированный кофейник темно-зеленого цвета (цвет уже порядочно потускнел, и на боку эмаль отбилась) – якобы в этом кофейнике Агриппина Ивановна варила кофе и поила Иннокентия Павловича. Все может быть. И прочие богатства. Фарфоровый сервиз, украшенный золотым ободком и тонким прихотливым рисунком – точно не советский, а импортный – прежде подлинное богатство, не одна хозяйка душу бы отдала за подобную красоту. Или шикарная хрустальная ваза фруктовница на ножке, стальной электрический самовар. Редкая диковина – юбилейное блюдо с целой расписной картиной на нем – внизу красовались цифры 193…-195…, а над цифрами дружно сцепились буквы КМК на схематичном фоне цехов, домен, труб. Произведение социалистического искусства! Юлия не доставала блюдо – неподъемное оно. Все это наследство большой, дружной семьи. Конечно, уже не употребишь по назначению – кощунственно есть и пить из перечисленного. Вещи словно хранили тепло от прикосновений рук прежних владельцев, звонкий хрусталь заключил в себя их голоса, смех. Нет, Максим почувствовал