Пирамида Мортона - Анатоль Имерманис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Город будущего! — подумал я с замирающим сердцем и тут же громко рассмеялся. В этом будущем я уже находился, для меня оно было настоящим.
Я был уже совсем близко. Здания расступились, сейчас я пролечу между ними, приземлюсь возле неонового фонтана и обниму первого попавшегося — ну хотя бы ту девушку, что подставляет смеющееся лицо пестрым световым брызгам.
Я уже видел ее совсем ясно, лицо приближалось, выросло до невероятных размеров, вертолет на полной скорости врезался в экран, я услышал предсмертный вой мотора, подо мной провалился пол кабины, я падал в темноту, мимо пронеслось исковерканное алюминиевое крыло, надо мной по-прежнему сиял праздничный город.
Навстречу мне зашумели кедры, я скользил вниз, цеплялся за ветви, и когда, весь израненный, приземлился, город стоял у меня над головой.
Внезапно он исчез, как мираж. Вместо него на том же месте возникли сияющие буквы в полнеба величиной: ТМ.
Они продержались около минуты, потом их поглотила темнота. Теряя сознание, я услышал громоподобный голос:
— Вы только что видели самый молодой город Соединенных Штатов — Новый Вашингтон, штат Малая Полинезия. Телемортон желает вам спокойной ночи!
Меня разбудил тот же громоподобный голос:
— Доброе утро! Сейчас шесть часов глобального времени. Телемортон передает сводку последних событий. Вчера государственный секретарь созвал в Пирамиде Мортона пресс-конференцию, посвященную тридцать третьей годовщине Стены…
Я повернул отчаянно болевшую шею и посмотрел наверх, надеясь увидеть огромное, в полнеба, лицо диктора.
Уже вчера я отлично понял на собственной шкуре, что колоссальный экран, не в пример телевизорам моего времени, изготовлен из сверхпрочного материала. Мой дюралюминиевый вертолет разбился о него, как яйцо о камень. Кругом лежали обломки самых различных размеров, от превратившегося в яичницу пульта управления до почти невредимого шкафчика, из которого вывалились навигационные карты. На них блестели капли росы, и когда косые лучи восходящего солнца ударили сквозь хвою, по плану Нью-Йорка рассыпались миниатюрные радуги. Но я не понимал, зачем в столь уединенном месте возводить вместо мотеля или хотя бы туристического ресторанчика такую информационную махину. Сейчас все стало на свои места. Мимо экрана шли вертолеты — смешные кузнечики, вчетверо меньше моего, а когда на нем появилось изображение какой-то диковинной пирамиды, затем нечто вроде гигантской телестудии, где проводилась пресс-конференция, некоторые из них неподвижно повисли в воздухе. Изображение снова исчезло. Над лесом, в желтовато-бурых горах, опять зияла черная дыра экрана, на котором уместилась бы целая площадь. Но на нем не было ничего, кроме двух исполинских сияющих букв: ТМ. Диктор продолжал говорить:
— Государственный секретарь напомнил нашим сотрудникам, что Стена принесла человечеству мир и процветание…
Я был потрясен. Стена? Что за Стена? Слишком много нового в этом непонятном мире! От старого остался один лишь Телемортон, но какой — беззубый, лишенный вкуса и цвета, голый информационный механизм. Я дивился вертолетной аудитории, но еще больше тому, как это они мирились с двумя буквами вместо прямой передачи события или хотя бы телепортрета смазливой дикторши. Позволь себе Телемортон подобное в мое время, болельщики наверняка закидали бы экран бомбами. Во мне боролись два противоречивых чувства. Я чувствовал себя как будто обворованным и в то же время понимал, что лучше показывать эти идиотские буквы, чем кровь и трупы.
Я поднялся на ноги и ощупал себя. Руки и лицо были в крови, одежда изодрана, но в общем я был невредим и цел. Я подумал, где бы найти воду и умыться, и только тогда до моего сознания по-настоящему дошли услышанные только что слова.
“Стена принесла человечеству мир и процветание…” “Глобальное время…” Это ведь означало, что не существует больше ни границ, ни раздоров, ни войн. Вместо сотни стран одна-единственная — земной шар, вместо десятков тысяч больших и маленьких народов — одинединственный. Человечество.
— Государственный секретарь подчеркнул, что Стабильная Система навсегда избавила мир от таких понятий, как голод, нищета, трущобы. За одну лишь последнюю неделю правительство выстроило десять новых городов, в которых свыше чем миллиону были предоставлены бесплатные комфортабельные жилища.
Я опять ни черта не понимал. Бесплатные квартиры — это прекрасно. Но в мое время государственным секретарем называли министра иностранных дел. Какое же отношение он имеет к жилищному строительству? А потом раз все государства объединились, зачем им министр иностранных дел? Разве что для сношений с другими планетами?
— Государственный секретарь заявил, что, несмотря на полную автоматизацию — одну из самых примечательных черт Эры Стены, число работающих неуклонно растет. За последние три месяца две тысячи триста четырнадцать человек нашли себе увлекательную и приятную работу.
Ну и мир! Я покачал головой. Вот отчего во вчерашнем телерепортаже из Нового Вашингтона меня удивило необычайное количество праздных людей. Я вспомнил слова одного философа моего времени. “Без пищя человек в крайнем случае может прожить две недели, без воды — одну неделю, без забот — ни одного дня! Лишите его забот — о хлебе насущном, об осуществлении эфемерной, бесконечно далекой мечты, на худой конец, даже о том, за кого голосовать на следующих выборах — и он покончит с собой!” Какая чепуха! Я вспомнил девушку, подставлявшую свои смеющиеся губы цветному неоновому фонтану. Видно, не так уж плохо получать бесплатные квартиры, жить в этих светлых, легких, насквозь застекленных домах, переходить улицу без боязни быть раздавленным изрыгающим дым и зловоние транспортным страшилищем, дышать в самом центре города неоскверненным воздухом и, самое главное, ходить под небом, с которого никогда, никогда не упадет радиоактивный дождь.
Я стряхнул с себя прилипшую к пропитанной кровью одежде хвою, на всякий случай засунул в оборванный карман целехонькую карту штата Колорадо и пошел искать ручей. Кедровый лес с его живительной тенью кончился. Я вышел на открытое пространство — полупустыню с редким кустарником. Солнце уже палило вовсю.
Как ни удивительно, я понятия не имел, какое сейчас время года, а тем более, в какой год я попал. Моя память по-прежнему представляла собой огромный зал со множеством наглухо запертых шкафов. Какая-нибудь случайная мысль или ассоциация сразу же отмыкала один из них. Все остальные остались на запсфе. У меня не было прошлого.
Экран исчез за могучими кедрами. Я прошел уже около мили, но голос все еще следовал за мной. Я жадно прислушивался к новостям, почти ничего не понимая.
Мир, в который я попал, был для меня крайне непонятным и сложным. И, должно быть, не так прост даже для тех, кто не знал иного.
— Экстренное сообщение! — прогрохотал вдали голос диктора. — Не отходите от экранов! Вчера в находящемся под Гудзоном депозитном хранилище бывшего Первого Национального Банка в присутствии главного кибернетика Кредимортона, журналистов, конгрессменов и сенаторов состоялось торжественное вскрытие личного сейфа Тридента Мортона, самого легендарного человека прошлой эпохи и самого могущественного нынешней, будь он жив. Как теперь стало известно, Тридент Мортон перед своим загадочным исчезновением оставил указание вскрыть его депозит ровно через пятьдесят лет. Сейф содержал не ожидаемое завещание, а величайшую сенсацию двадцать первого века! Тридент Мортон был первым человеком, погрузившимся в анабиоз! Для своего полувекового сна он избрал уединенное место пустынного колорадского плато. В случае, если он сам не вернется к назначенному для вскрытия сейфа дню, Тридент Мортон просил потомков разыскать его и оживить.
Была сразу же выслана экспедиция, в которой приняли участие виднейшие биокибернетики. Они пришли слишком поздно…
Я совершенно забыл о сейфе, и о том, что обещал явиться в этот день самолично. Забыл, как и о многом другом. Было, конечно, жаль ученых мужей, которых я оставил с носом. И в то же время мне стало до ужаса смешно. Представляю себе, какое впечатление у них сложилось по разбросанным повсюду полупустым банкам, бутылкам с отбитыми горлышками, отломанной у серворобота руке-манияуляторе, которой я варварски открывал консервы. Должно быть, решили, что анабиозный сон, начисто стерев из памяти цивилизованные навыки, отбросил меня на тысячи лет назад, к моим пещерным предкам.
Всего я провел в своем подземном убежище, постепенно акклиматизируясь и обучаясь заново давно забытому, около семи дней, половину из них в полубессознательном состоянии. Сейчас мне смутно вспоминалось, как я, неподвижно лежа в капсуле, ощущал волны — это был ультразвуковой массаж. Как чувствовал еле ощутимые уколы — это контрольная система ежечасно брала анализы. Как пульсировали присоски, собирая данные о работе нервной системы, сердца, легких. Но все это заслонило чудо медленно, час за часом усиливающегося cветa.