Психология масс. С предисловием Николая Старикова - Гюстав Лебон

Во всех этих случаях мы можем наблюдать действие тех самых факторов убеждения, о которых мы говорили раньше; мы снова встретимся с этими факторами при обсуждении действия слов и формул, обладающих, как известно, магической силой. Оратор, который умеет пользоваться ими, поведет толпу за собой, куда хочет. Существуют выражения, которые всегда производят одно и то же действие, как бы они ни были избиты. Такой кандидат, который сумел бы отыскать новую формулу, хотя лишенную вполне определенного смысла, но отвечающую самым разнообразным стремлениям толпы, разумеется, может рассчитывать на безусловный успех. Кровавая испанская революция 1873 года была произведена посредством нескольких таких слов, имеющих сложное значение и которые каждый может объяснять по-своему. Один из современных писателей рассказывает следующим образом происхождение этой революции:

«Радикалы пришли к убеждению, что унитарная республика — не что иное, как замаскированная монархия, и кортесы, чтобы доставить им удовольствие, провозгласили единогласно федеральную республику, причем никто из вотировавших не мог бы сказать, что в сущности они вотировали. Но объявленная формула всех восхищала и приводила в восторг. Все думали, что основали на земле царство добродетели и счастья. Один республиканец, которого враг его не захотел величать титулом федералиста, обиделся, точно ему нанесено было смертельное оскорбление. На улицах друг друга приветствовали словами: “Salud у republica federal!” и распевали гимны во славу отсутствия дисциплины и автономии солдата. Чем же на самом деле была эта “федеральная республика”? Одни понимали под этим словом эмансипацию провинций, учреждения, подобные тем, какие существуют в Соединенных Штатах, или децентрализацию администрации; другие же думали об уничтожении всякой власти, о предстоящей великой социальной ликвидации в будущем. Социалисты в Барселоне и Андалузии проповедовали абсолютное господство общин и предполагали создать в Испании десять тысяч независимых муниципальных городов, управляющихся своими собственными законами, и отменить при этом одновременно и армию, и жандармерию. Скоро возмущение распространилось по всем провинциям юга, из одного города в другой, из одной деревни в другую. Как только какая-нибудь община проделывала “prononciamiento”, то первым делом она уничтожала телеграф и железную дорогу, чтобы прервать все свои сношения с соседями и с Мадридом. Не было ни одной самой маленькой деревушки, которая бы не действовала отдельно. Федерализм уступил место самому грубому “кантонализму”, сопровождавшемуся пожарами и убийствами и ознаменовавшемуся кровавыми сатурналиями».

Что касается влияния, которое могли бы иметь рассуждения на ум избирателей, то достаточно прочесть протокол любого избирательного собрания, чтобы составить себе на этот счет вполне определенное мнение. В таком собрании раздаются утверждения, ругательства, иногда доходит дело до тумаков, но никогда не приходится слышать никаких рассуждений; если на время и восстанавливается тишина, то это бывает лишь тогда, когда кто-нибудь из присутствующих со сварливым характером заявит, что он желает предложить кандидату один из тех трудных вопросов, которые всегда приводят в восторг аудиторию. Однако радость оппонентов длится обыкновенно недолго, так как скоро противники их заглушают своим ревом того, кто первый подает голос. Типом всех публичных собраний подобного рода можно считать те, протоколы которых я выбираю здесь из сотни других подобных же протоколов, печатающихся чуть ли не ежедневно в разных газетах:

«Организатор попросил присутствующих выбрать президента, и этого было достаточно, чтобы разразилась гроза. Анархисты бросились вперед, чтобы взять бюро приступом; социалисты же с жаром старались отразить их, толкались, ругали друг друга продажными шпионами и т. д., и в конце концов один из граждан удалился с подбитым глазом.

Наконец кое-как удалось составить бюро среди всеобщего шума, и на трибуне остается компаньон X. Он начинает развивать настоящий обвинительный акт против социалистов, которые прерывают его криками: “Кретин! бандит! каналья!” и т. д. — эпитеты, на которые компаньон X. отвечает изложением теории, изображающей социалистов “идиотами” или “шутами”.

…Партия Аллемана организовала вчера вечером в зале торговли на улице Фобург дю Тамил большое подготовительное собрание к празднику рабочих первого мая. Лозунгом было: “тишина и спокойствие”».

«Компаньон Г. обозвал социалистов кретинами и обманщиками; тотчас же ораторы и слушатели стали осыпать друг друга бранью, и дело дошло до рукопашной схватки, на сцену появились стулья, скамьи, столы и т. д.»

Не следует, однако, думать, что такой способ обсуждения был свойствен только какому-нибудь известному классу избирателей и находился бы в зависимости от их социального положения. Во всяком анонимном собрании, какое бы оно ни было, хотя бы оно исключительно состояло из ученых, прения всегда облекаются в одну и ту же форму. Я говорил уже, что люди в толпе стремятся к сглаживанию умственных различий, и доказательства этого мы встречаем на каждом шагу. Вот, например, извлечение из протокола одного собрания, состоявшего исключительно из студентов, заимствованного мною из газеты «Temps» от 13 февраля 1895 года: «Шум все увеличивался по мере того, как время шло и я не думаю, что нашелся бы хоть один оратор, который мог бы сказать две фразы и при этом его не прерывали. Каждую минуту раздавались крики то из одного места, то из другого, а то изо всех мест сразу; аплодировали, свистели, между различными слушателями возникали яростные споры, размахивали угрожающим образом тростями, мерно стучали в пол, кричали: “Вон! На трибуну!”. М. С. начал расточать по адресу ассоциации самые нелестные эпитеты, называя ее подлой, чудовищной, продажной и мстительной и т. д., заявляя, что стремится к ее уничтожению…»

Спрашивается, как же при подобных условиях избиратель составляет себе свое мнение? Но такой вопрос может явиться у нас лишь тогда, когда мы пребываем в странном заблуждении насчет свободы такого собрания. Толпа ведь имеет только внушенные мнения и никогда не составляет их путем рассуждений. В занимающих нас случаях мнения и голоса избирателей находятся в руках избирательных комитетов, где вожаками чаще всего бывают виноторговцы, имеющие влияние на рабочих, так как они оказывают им кредит. «Знаете ли вы, что такое избирательный комитет? — спрашивает один из самых мужественных защитников современной демократии, г. Сегерер. — Это просто ключ ко всем нашим учреждениям, главная часть нашей политической машины. Франция в настоящее время управляется комитетами».

Комитеты, каково бы ни было их название: клубы, синдикаты и проч., составляют, быть может, самый главный элемент опасности надвигающегося могущества толпы. Они представляют собой самую безличную и, следовательно, самую угнетающую форму тирании. Вожаки, руководящие комитетами, имея право говорить и действовать от имени какого-нибудь собрания, избавляются от всякой ответственности и могут все себе позволить. Ни один из самых свирепых тиранов не мог бы никогда и помышлять о таких предписаниях, какие издавались, например, революционными комитетами. Они истребляли Конвент и урезали его, и Робеспьер оставался абсолютным властелином до тех пор, пока мог говорить от их имени. Но в тот день, когда он отделился от них, он погиб. Царство толпы — это царство комитетов, т. е. вожаков, и нельзя даже вообразить себе худшего деспотизма.

Действовать на комитеты не трудно; надо только, чтобы кандидат мог быть принят и обладал достаточными ресурсами. По признанию самих же жертвователей, довольно было трех миллионов, чтобы устроить множественные выборы генералу Буланже.

Такова психология избирательной толпы; она не отличается ничем от психологии толпы других категорий и нисколько не лучше и не хуже ее. Но из всего вышесказанного я все же не вывожу заключения против всеобщей подачи голосов. Если бы от меня зависела судьба этого учреждения, то я бы оставил его в том виде, в каком оно существует теперь, руководствуясь практическими соображениями, вытекающими непосредственно из изучения психологии толпы. Без сомнения, неудобства всеобщей подачи голосов достаточно бросаются в глаза, и отрицать это невозможно. Нельзя отрицать также, что цивилизация была делом лишь небольшого меньшинства, одаренного высшими умственными способностями и занимающего верхушку пирамиды, постепенно расширяющейся книзу по мере того, как понижается умственный уровень различных слоев наций. Конечно, величие цивилизаций не может зависеть от голосов низших элементов, берущих только численностью; без сомнения, подача голосов толпы часто бывает очень опасна, и мы уже не раз расплачивались за это нашествиями. Весьма вероятно, что мы еще дороже поплатимся в будущем ввиду приближающегося могущества толпы. Но все эти возражения, совершенно верные в теоретическом отношении, в практическом теряют всю свою силу в наших глазах, когда мы вспомним о непоколебимом могуществе идей, превращенных в догматы. Догмат верховной власти толпы не подлежит защите с философской точки зрения, совершенно так же, как и средневековые религиозные догматы, но тем не менее он обладает абсолютной силой в настоящее время; этот догмат, следовательно, столь же неприкосновенен, как были некогда неприкосновенны наши религиозные идеи. Представьте себе современного свободного мыслителя, перенесенного магической силой в средние века. Вы, может быть, думаете, что, удостоверившись в верховном могуществе религиозных идей, господствовавших тогда, от стал бы пробовать с ними бороться? Или, попав в руки судьи, желающего сжечь его вследствие обвинения в заключении договора с дьяволом или же посещении шабаша, он стал бы оспаривать существование дьявола или шабаша? Но ведь оспаривать верования толпы — это то же, что спорить с ураганом. Догмат всеобщей подачи голосов обладает в настоящее время такой же силой, какой некогда обладали религиозные догматы. Ораторы и писатели отзываются о нем с таким уважением и таким подобострастием, какие не выпадали даже на долю Людовика XIV. Поэтому-то и надо относиться к этому догмату, как ко всем религиозным догматам, на которые действует только время.