Лиловые люпины - Нона Менделевна Слепакова

Пожар, сидевшую в первом ряду, мгновенно взметнуло за стол сильным, почти зримым порывом ее обычно стиснутого внутреннего МОЕГО. Она встала на место Наташки, тут же ушедшей на ее освободившийся стул, и с обострившимся лицом и надвисочными кудряшками, точно отдутыми назад тем же пламенным вихрем, вытягиваясь вперед и вверх, начала говорить:

— Все вы знаете, девочки, что у нас в 9–I есть ОДЧП. Оно организовалось давно, еще в прошлом учебном году, еще до моего приезда сюда. Тем удивительнее, что вы показали себя такими медлительными, такими безразличными к этому явлению, такими, извините, инертными. — Пожар легко и привычно выговорила взрослое слово. — Неужели нужно было ждать меня, новенькую, чтобы разоблачить это общество? Неужели вас ни капельки не обижало, что вами пренебрегают и скрывают от вас какие-то тайны? А они ведь совсем простые и, к счастью, почти безопасные. ОДЧП, к вашему сведению, это Опера, Драма, Частушка и Песня. Четыре девочки, активные комсомолки и хорошие ученицы, — Валя Изотова, Лена Румянцева, Таня Дрот и Лора Бываева— зачем-то решили организовать тайное общество для того, чтобы собирать и записывать, например, новые частушки и песни. Частушка — Лора Бываева, Песня — Лена Румянцева.

— А что делают Оупера и Драма? — поинтересовалась небрежно Тома.

— Опера, Таня Дрот, и Драма, Валя Изотова, ходят на оперы и на просто пьесы, без пения…

— На драматические спектакли, — вставила Тома.

— Да-да, на драматические, собирают программки и фотокарточки известных артистов, даже использованные билеты копят, и ведут тетрадку с кратким содержанием опер. Все, что узнали и достали, они рассказывают и показывают Частушке и Песне, а те им читают или поют новые достанные слова песен и частушек. Для этого они и собираются в Зеленинском садике после уроков, а потом идут к кому-нибудь домой, чаще всего к Лоре Бываевой. И не стесняются называть эти свои посиделки таким красивым научным термином — кол-ло-кви-ум, — с трудом на этот раз выговорила Пожар, — что означает собеседование.

— Но откуда, — твердым голосом, раздельно и веско, будто бронзовую каплю, роняя каждый звук, спросила Валя Изотова, — откуда, спрашивается, она все это берет? Кто дал ей эти сведения? Она ни разу не ходила с нами к Бываевой.

Наша староста и сама казалась бронзовой, увесистой: невысокая, крепкая, словно в гирьку слитая, со смуглым лицом волевой мужской складки, с бронзовыми проволочками жестко вьющихся волос между пробором и тяжким медным замком косичек; даже губы, сейчас сильно вбираемые вовнутрь суровым движением, представлялись тоже бронзовыми. Веская сила и собранность этого лица и сумрачно-золотистый его оттенок были по-своему привлекательны.

Лорка Бываева приподнялась со стула навстречу этим грозным, как начиненные порохом старинные бронзовые ядра, но одновременно беспомощно сознающимся вопросам Изотовой.

— А помнишь, у нас в комнате на дверях такие зеленые бархатные портьеры? — сказала она. — Так Пожарова за ними пряталась и французскими булавками к ним изнутри прикалывалась: устанет подслушивать, повисит на булавках и отдохнет.

9-I захихикал готовно: Лорка состояла его признанной и неизменной клоуншей.

— Не время, Бываева, — снова бронзово и четко уронила Изотова. — Не до булавок и всех этих твоих штучек.

Широкая, круглая и бледная рожица Лорки, покрытая до того сухой кожей, что мельчайшие ее частицы порой осыпались на черные лямки передника, обмякла под взглядом старосты. Исчезла, не успев разрезать лицо от уха до уха, и ее простодушно-лукавая, лунообразная, заготовленная уже улыбка, не раз выручавшая владелицу.

Как только в пожаровской обвинительной речи рядом с именем Бываевой прозвучали слова «собирают» и «копят», я поняла, что Пожар говорит чистую правду. Лорка всегда копила и собирала: книги, открытки, маленькие дешевые статуэтки зверюшек, даже отростки комнатных растений, которые она воровала вечерами в пустой школе, ощупью пробираясь по темным классам к окнам, где стояли горшки, и заготовив на случай встречи со сторожихой объяснение, будто ищет забытый в парте синий шарфик, — «за него жуть как попало дома!». Когда-то в 7–I она приглашала и меня в свои авантюрные походы, и это звучало так: «Сегодня, Никандра, идем искать синий шарфик» (или зеленую шапку, — код варьировался). Я не помню, правда, чтобы хоть одна ее коллекция осуществилась по-настоящему: желанной домашней оранжереи, например, ей развести так и не удалось, отростки стояли в баночках по всему дому, пуская худосочные корни, семена лежали в блюдечках на мокрых промокашках, обреченно прорастая. Лорка легко меняла увлечения и много раз на моей памяти переходила от одного коллекционирования к другому. Но и лет через двадцать пять, в семидесятые годы, она не оставит собирательских страстей, копя все: иностранные языки, с полдюжины которых изучит без последующего применения; занятия различными видами спорта, что не помешает ей после тридцати рыхло располнеть; мужей, коллекция которых последовательно разбежится или будет растащена подругами; полезные знакомства (нужников), каковые никогда и ни в чем ей серьезно не помогут; импортную одежду, обувь и украшения — они выстарятся и выйдут из моды от долгого лежания; фарфор, красное дерево и припасы: в прихожей ее квартирки взгромоздятся штабеля ящиков с кетчупом, закупаемых оптом через поклонника, ресторанного официанта; на что Ларисе Николаевне, живущей весело, азартно, безмужно, бездетно и безбедно, все эти кетчупы и сапожки-дутики, останется для меня тайной.

Между тем Таня Дрот, со стуком сбросив с колен портфель, вскочила и, резко перешвырнув с груди за спину толстую длинную золотую косу, слезным срывающимся голосом закричала на всю Пионерскую:

— Ну и что ты тут видишь плохого, Пожарова? Да, ходим в театр, да, записываем песни! Да, собираем карточки и программки! Это же культура, если ты знаешь такое слово! Что тут надо разоблачать, что тут может кого-нибудь обидеть?

— Полегче, Дрот, — вмешалась Тома, — это же не ариозо Ярославны! Но все же, Пожароува, уместно было бы разъяснить Дрот, в чем все-таки нежелательность тайного оубщества в условиях вашей коумсомольской группы?

Создавалось впечатление, что Тома, умиряя рыдательный и негодующий крик Тани Дрот, по сути дела разделяет ее недоумение и как бы подыгрывает ей.

— Чем тебе не понравилось это, как ты говоришь, «явление»? — продолжала Дрот уже тише, но все еще плачуще. — Чем оно тебя так зацепило?

— Как гвоздь в фанере, — не удержалась Лорка Бываева, вызывая смешки.

— Дело не в фанере, а в манере, — неожиданно срифмовала Пожарова. — Если хочешь знать, /фот Таня, мне не нравятся здесь тайны, которыми вы все это окружали, что вы близко никого не подпускали и даже завели особенные слова и гербы.

— Гербы — это символы каждого члена ОДЧП! Полумаска — символ Драмы, а поверх нее три дудочки: Опера, Песня и Частушка! Что в них страшного?!