Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта - Елена Ивановна Майорова

Либеральные 60-е годы породили совершенно новое и необычное поколение «шестидесятников». Это были разночинцы, выходцы из небогатых слоев общества, которые оказались вне системы: они не шли на государственную службу, не желали идти и на военную, они не занимались торговлей и не служили Богу. Часто это были недоучившиеся студенты, осевшие в столице и зарабатывавшие на жизнь репетиторством или пробавлявшиеся случайными заработками. Их идеалами стали аскетизм и нигилизм. Либералов прежнего поколения они высмеивали, считая изнеженными слабаками. Они грезили не о свободе слова, а о революционном переустройстве мира на справедливых началах.

Именно они стали благодарной аудиторией новой поэзии Некрасова.

Первое стихотворение о народных страданиях, которое принесло ему поэтическую известность, называлось «В дороге»: история несчастной крепостной, воспитанной в барском доме как барышня и отданной в жены грубому крестьянину. Стихотворение вызвало громкий резонанс, но понравилось не всем. Приятель поэта литератор Василий Петрович Боткин советовал ему бросить «воспевать любовь ямщиков, огородников и всю деревенщину». Однако росло и количество его горячих сторонников. Еще Белинский в свое время восторгался сочувствием Некрасова к «людям низкой породы». Дмитрий Писарев уважал его за понимание страданий простого человека и за готовность «честное слово» замолвить за бедняка и угнетенного, Чернышевский впоследствии писал из Сибири, что слава Некрасова за его сочувствие угнетенным будет бессмертна, и называл его гениальнейшим и благороднейшим из всех русских поэтов.

Д.И. Писарев. Гравюра XIX в.

Более серьезные претензии предъявлялись к его нравственному и «моральному облику». Придя в юности к горькому заключению, что «люди одиноки, голы, босы, голодны и смертны; рассчитывать не на кого, ждать нечего, кругом горе и страдание, а впереди только смерть», он не особенно стеснял себя рамками нравственности. Правда, к шестидесятым годам и ценности литературной среды изменились, уменьшился набор запретов. Подчеркнутый практицизм перестал восприниматься как нечто аморальное и невозможное для человека искусства. Причем практическая смекалка оценивалась как правильная жизненная позиция именно в кругу «Современника»: по крайней мере такая репутация деятелей журнала сложилась в глазах посторонних наблюдателей.

Тем не менее Николай Успенский обвинял Некрасова в спекуляции рукописями, в корыстолюбии и денежной нечистоплотности, в том, что авторы получают мизерные гонорары. За его провинности оправдываться приходилось И.И. Панаеву. Он был вынужден опубликовать опровержение: «У меня ведь каждая копеечка, выданная из кассы журнала, записана. Достаточно огласить эти записи, и все увидят, как щедро оплачивал «Современник» своих сотрудников». Многим до такой степени бросалась в глаза скаредная сторона личности Некрасова, что они искренно изумлялись, когда знакомились с его произведениями. Тимофей Грановский был поражен, что такой, как он выразился, «мелкий торгаш» может быть столь «глубоко и горько чувствующим поэтом».

Имелись у Некрасова и горячие защитники; его стремление к красивой жизни считали обоснованным. «Наивный читатель представлял себе поэта-печальника о горе народном, бессребреником без вредных привычек, обладающим кротким и нежным сердцем, сидящим на чердаке и бряцающим на лире впроголодь или же бродящим по деревенским хатам и заливающимся слезами, слыша стоны народного страдания», – иронизировал критик А.М. Скабичевский.

Как же далек был этот образ от действительности!

С некоторых пор (1854) Некрасов сделался членом аристократического Английского клуба. Вступительный взнос в это время составлял 75 руб. серебром[17]. Официально это учреждение именовалось Санкт-Петербургским Английским собранием, но в обиходе чаще использовали другое название – Английский клуб. Под этим именем оно вошло в историю и литературу и просуществовало около полутора веков. Здесь можно было приятно провести время, обсудить последние политические и городские новости, светские сплетни, завести полезные знакомства, завязать связи в обществе, а также насладиться великолепной кухней и поиграть на бильярде, в карты. В столице система городского общения приобретала особое значение, а участие в клубной жизни являлось частью петербургского городского ритуала, демонстрацией принадлежности к привилегированному обществу.

Думал ли голодный подросток, с трудом окончивший четыре класса гимназии, снявший на последние пятаки комнату в клоповниках-меблирашках, что станет завсегдатаем такого фешенебельного, бонтонного заведения?

Панаева и после разрыва защищала любимого человека. «На моих глазах произошло почти сказочное превращение в наружной обстановке и жизни Некрасова. Конечно, многие завидовали Некрасову, что у подъезда его квартиры по вечерам стояли блестящие экипажи очень важных особ; его ужинами восхищались богачи-гастрономы; сам Некрасов бросал тысячи на свои прихоти, выписывал из Англии ружья и охотничьих собак; но нельзя, чтобы кто-нибудь видел, как он по двое суток лежал у себя в кабинете в страшной хандре, твердя в нервном раздражении, что ему все опротивело в жизни, а главное – он сам себе противен, то, конечно, не завидовал бы ему», – писала она в «Воспоминаниях».

Одной из главных страстей поэта была карточная игра. Ходили слухи, что Некрасов не всегда играет чисто – да и сам он, понтируя расчетливо и рассудочно, называл себя карточным головорезом. Во время игры Некрасов сохранял хладнокровие и трезвый ум. Он заверял: «В чем другом у меня не хватает характера, а в картах я стоик! Не проиграюсь!»

Тургенев, наблюдавший родственные Некрасову типы, говорил: «Некрасова не выигрыш тешит. Ему нужно или самому себе сломать голову, или в пух и прах разбить другого. Своего рода Малахов курган. Там благородная игра со смертью, а тут тоже, если хотите, смертельный риск остаться нищим». Достоевский говорил про то же, но иначе: «Дьявол, дьявол в нем сидит! Страстный, беспощадный дьявол!»

На Чернышевского произвела впечатление откровенность редактора «Современника» при их первой встрече: «Видите ли, я играю в карты; веду большую игру. В коммерческие игры я играю очень хорошо, так что вообще остаюсь в выигрыше. И пока играю только в коммерческие игры, у меня увеличиваются деньги. В это время я и употребляю много на надобности журнала. Но не могу долго выдержать рассудительности в игре; следовало бы играть постоянно только в коммерческие игры; и у меня теперь были б уж очень порядочные деньги. Но как наберется у меня столько, чтоб можно было начать играть в банк, не могу удержаться: бросаю коммерческие игры и начинаю играть в банк. Это несколько раз в год. Каждый раз проигрываю все, с чем начал игру».

Некрасов неукоснительно соблюдал счастливые приметы – например, ни за что не давать в долг накануне игры. Как-то раз у него попросил денег в счет будущего оклада молодой журналист из «Современника», Игнатий Пиотровский. Некрасов приказал прийти завтра. А молодой человек после этого застрелился.

Карточной теме посвящена «Забытая глава из воспоминаний А.Я. Панаевой»: «Часто из клуба Некрасов приезжал с гостями часов в 12 ночи, чтобы играть в карты. В клубе не хотели играть в большую игру, потому что