Была ли альтернатива? (Троцкизм: взгляд через годы) - Вадим Роговин

Касаясь содержавшихся в «Ответе членов Политбюро» обвинений в бонапартизме, в сосредоточении в своих руках «неограниченных полномочий в области военного ведомства», Троцкий отмечал, что во главе почти всех военных округов стоят сторонники большинства Политбюро, «только в Москве случайно руководит округом ужасный «троцкист» — Муралов»[266].

Говоря о содержании, которое вкладывалось в слово «троцкист», широко пущенное в обиход триумвиратом и его сторонниками (понятие «троцкизм» тогда ещё не употреблялось), Троцкий заявлял, что «троцкистами» называют сейчас тех, кто не борется активно против Троцкого. Ибо, что такое иное «троцкист»? Я не знаю никакого другого объяснения. Я никогда не выносил из стен ЦК разногласий, которые в нём были, никогда не сообщал их партийным товарищам, не пытался их объединить, организовать группу, фракцию»[267]. Между тем за последнее время имел место ряд перемещений и смещений так называемых «троцкистов», прежде всего из руководящих военных органов. «Всякий работник, работающий со мной, и просто, без всяких там групповых или политических соображений, просто могущий со мной работать, сейчас же тем самым берется под подозрение, как «троцкист»… И вот, товарищи, эта картина, когда убирают от меня людей, с которыми я могу работать, и окружают людьми, активно против меня настроенными, ведь это же картина полной изоляции»[268].

Останавливаясь на причинах того, почему он не обратился в Центральную Контрольную Комиссию по поводу ведущейся против него борьбы, Троцкий подчёркивал, что члены ЦКК знали о фактах преследований так называемых «троцкистов», об их смещениях и перемещениях, но никак на это не реагировали. «Как же я мог, зная всё это, переносить вопрос на решение ЦКК? У меня не было доверия к большинству ЦКК и нет его»[269]. Троцкий утверждал, что верхушка ЦКК во главе с Куйбышевым и Ярославским стала орудием Секретариата ЦК во внутрипартийной борьбе.

В заключительной части своей речи Троцкий пытался воззвать к разуму и совести участников заседания, предельно откровенно и с нескрываемой болью говоря как о невыносимых условиях, которые были созданы для него большинством Политбюро, так и о тяжёлых последствиях для судеб партии, которые может повлечь принятие предложенного пленуму постановления: «Товарищи, я буду говорить начистоту. У нас есть в Политбюро товарищи, которые хотят это дело довести до конца — в смысле постоянного углубления разногласий, стремятся к тому, чтоб… сделать невозможной дальнейшую совместную работу.

Я думаю, что большинство ЦК и партии этого не хочет. Но то одностороннее решение, которое здесь подготовляется и которое вам предложат вынести,., создаст опору для тех, кто хочет уничтожить почву для дальнейшей совместной коллективной работы.

Товарищи, прежде чем голосовать за него, постарайтесь продумать и понять моё положение… Товарищи, я был в отчаянно трудном положении, положении поистине трагическом. В то время, как эта сеть опутывала меня, я ничего не мог объяснить, не мог никому раскрыть, что правда, не мог принять бой. Но эту сеть разорвать было нужно…

Подумайте, товарищи, прежде чем принять решение. Если вы ступите на тот путь, на который вы как будто бы хотите вступить, вы сделаете огромную ошибку»[270].

Вслед за Троцким выступил Сталин. Его речь, как можно судить по черновой записи, отличалась крайней демагогией и бесчисленными передержками. По поводу слов Троцкого о том, что по национальному вопросу в Политбюро «были разногласия не только по линии преследования отдельных работников, но и в принципиальной стороне дела», Сталин лицемерно заявил: «Не понимаю: крупных разногласий не было»[271]. Ещё более фарисейски выглядели его объяснения по поводу колебаний членов Политбюро относительно публикации ленинской статьи о Рабкрине. Сталин объяснил их тем, что в этой статье «в 3-х местах было упоминание об опасности раскола», тогда как в Политбюро не было «и тени разногласий»; поэтому члены Политбюро «боялись, чтобы партия не была дезориентирована»[272].

Заявления Троцкого о том, что хозяйственный кризис объясняется бесплановостью руководства, его неспособностью овладеть рыночной стихией, Сталин парировал так: «Кризисы — необходимый элемент нэпа. Вы (т. е. Троцкий и «группа 46-ти»: — В. Р.) не понимаете нэпа. Вы завыли при первой заминке. Не то ещё будет… Улучшением Госплана дела не исправите»[273].

Ограничения внутрипартийной демократии Сталин представил как «систему мер для ограждения партии от влияния нэпа». По поводу заявления Яковлевой о необходимости дискуссий в партии Сталин язвительно заметил: «Как чеховская дама: «дайте мне атмосферу». Бывают моменты, когда не до дискуссий… Партия ушла в огромную и важнейшую работу по мелочным вопросам. Выдумывать сейчас дискуссии преступно… Дискуссия в центре сейчас необычайно опасна. И крестьяне, и рабочие потеряли бы к нам доверие, враги учли бы это как слабость»[274].

Пользуясь тем, что большинству участников пленума были неизвестны бесплодные попытки Троцкого разрешить разногласия внутри Политбюро и ЦК, Сталин демагогически утверждал, что «если б Троцкий исчерпал все легальные возможности исправить «ошибки» ЦК, он был бы прав и был бы обязан через его голову обратиться к членам партии. Но он таких попыток и не делал, В этом суть вопроса, собравшего нас здесь»[275]. Исходя из этих заведомо ложных утверждений, Сталин обвинил Троцкого и «группу 46-ти» в том, что они «не использовали партией дозволенных путей и через голову ЦК обратились к членам партии»[276]. (Хотя письма Троцкого и «группы 46-ти» были обращены именно в ЦК и ставили ближайшей целью созыв совещания ЦК с инакомыслящими коммунистами для обсуждения спорных вопросов).

Заключительный аккорд сталинской речи состоял в предложении осудить обращение Троцкого с письмом в ЦК как шаг, создавший «обстановку, грозящую нам расколом». Сталин потребовал «обеспечить такой порядок, чтобы все разногласия в будущем решались внутри коллегии и не выносились во вне её»[277]. Таким образом, главная цель выступления Сталина состояла в том, чтобы не дать партии ознакомиться с выявившимися серьёзными разногласиями и запретить общепартийную дискуссию на спорным вопросам.

Опираясь на послушное большинство участников пленума, правящая фракция добилась отклонения проектов резолюций Гончарова и Преображенского, направленных на конструктивное решение возникших проблем и поиск компромисса между большинством Политбюро и «оппозицией». В основу принятого пленумом постановления был положен проект, предложенный одним из рядовых участников пленума, кандидатом в члены ЦКК Радченко. Это постановление, оказавшее огромное влияние на дальнейший ход внутрипартийной борьбы, было скрыто от партии. Впервые о нём было сообщено Сталиным на XIII конференции РКП(б) в январе 1924 года, причём Сталин тогда обнародовал лишь часть этого постановления. Полностью оно впервые было опубликовано лишь в конце 1990 года.

Постановление октябрьского пленума состояло из двух, по сути, противоречащих друг другу разделов. В разделе «б», носившем заголовок «О внутрипартийной демократии» и принятом единогласно, одобрялся «полностью своевременно намеченный Политбюро курс на внутрипартийную демократию, а также предложенное Политбюро усиление борьбы с излишествами и разлагающим влиянием нэпа на отдельные элементы партии»[278]. Таким образом, постановление представляло Политбюро инициатором курса на внутрипартийную демократию.

Положение об усилении борьбы с «излишествами» имело в виду циркуляр ЦК РКП(б) от 19 октября 1923 года, разосланный во все партийные комитеты. В нём говорилось о недопустимости использования государственных средств на благоустройство частных жилищ, дач и выдачу натуральных вознаграждений ответственным работникам. Предписывалось не допускать большого разрыва в заработной плате между «спецами», ответработниками, с одной стороны, и основной массой трудящихся, с другой. Указывалось, что ответственные работники не имеют права получать персональные ставки, премии и сверхурочную оплату. Этот циркуляр был последним партийным решением, направленным на ограничение аппаратных привилегий.

Несравненно более важное значение для всего последующего развития партийной жизни имел первый раздел постановления — «О заявлениях т. Троцкого и 46-ти товарищей», принятый 102 голосами против 2 при 10 воздержавшихся. Столь значительное количество голосов «за» объяснялось тем, что право голоса на пленуме, наряду с членами ЦК и ЦКК, было предоставлено приглашённым аппаратчикам, возглавлявшим местные партийные организации. Троцкий находился среди воздержавшихся при голосовании этого раздела.