Фламандские легенды - Шарль де Костер

– Ишь ты, красавчик кузнец! – отвечала госпожа Астарта, – сейчас ты прячешь свои коготки, а как попадешь в наше жилище, так сразу их выпустишь. Ты нам покажешь, как ты зол и коварен, и всех нас убьешь: меня, моего доброго супруга, моих друзей! Поворачивай назад, Сметсе, поворачивай!

– Сударыня, – сказал Сметсе, – вы самая красивая дьяволица из всех, мною виденных, но это еще не дает вам основания так дурно судить о намерениях ближнего.

– Послушайте только этого добряка! – возмутилась госпожа Астарта, – как он умеет прятать свою низость за медовыми речами! Гоните его, бесы, только не причиняйте ему большого вреда!

– Сударыня, – сказал Сметсе, – благоволите меня выслушать!

– Поворачивай, кузнец! – заорали черти и стали кидать в него горящими углями, раскаленными докрасна камнями и всем, что попадало им под руку. И Сметсе пустился от них наутек.

Через некоторое время он очутился у стен чистилища. Напротив вела вверх лестница с надписью внизу: «Эта дорога ведет в рай».

И Сметсе, очень обрадовавшись, начал подниматься по лестнице, сплетенной из золотых нитей, где местами выпирали острые шипы, подтверждая тем самым слова господни: «Широка дорога в ад, трудна и мучительна дорога в рай».

И правда: Сметсе очень скоро ободрал себе ноги в кровь. Но он все-таки шел неустанно все вверх и вверх и остановился лишь, когда насчитал тысячу тысяч ступенек и уже не видел ни ада, ни земли. Тут ему захотелось пить; но пить было нечего, и он уже помрачнел, как вдруг рядом с ним проплыло облачко, и он с радостью его проглотил. Облачко это показалось Сметсе не столь восхитительно вкусным, как кружечка брёйнбиира, но он утешился, подумав, что нельзя же всюду и везде жить в свое удовольствие. Поднимаясь по ступенькам, он вдруг заметил, что с трудом придерживает на голове свою шапку. То задул коварный осенний ветер, который мчался на землю, чтобы сорвать последние листья с деревьев, и так сильно тряхнул Сметсе, что бедняга чуть не свалился вниз. Едва буря унялась, как Сметсе почувствовал, что проголодался, и очень пожалел о добром куске говядины, копченном на сосновых шишках, – спасительной пище бездомных странников. Но он несколько приободрился при мысли, что не может ведь человек все предусмотреть.

Неожиданно он заметил страшного орла, который летел к нему с земли. Орел, вероятно, принял Сметсе за жирного барана и теперь парил над ним, собираясь устремиться на него, как пуля из мушкета. Но славный кузнец был не трусливого десятка: он вовремя отскочил и, схватив птицу, проворно свернул ей шею. Продолжая свой путь, Сметсе ощипал с нее перья и съел несколько кусочков сырого мяса, хотя нашел его жестковатым. Однако, вооружившись терпением, он доел мясо до конца за неимением другого. И вот так, терпеливо и мужественно, он шагал все выше и выше много дней и ночей, не видя ничего, кроме синевы небес и бесчисленных солнц, лун и звезд над головой, под ногами, справа и слева, словом – везде. И ему чудилось, что он находится в центре прекрасного шара, внутренние стенки которого окрашены дивной лазурью, усеянной всеми этими солнцами, лунами и звездами. И великое это безмолвие и беспредельность испугали его.

Но тут внезапно Сметсе охватило сладостное тепло, он услышал благозвучные голоса, отдаленную музыку, шум работ и увидел огромный город, окруженный стенами, над которыми возвышались дома, деревья и башни. И ему показалось, что он, помимо своей воли, стал подниматься быстрее; сойдя с последней ступеньки, он оказался у ворот города.

– Клянусь Артевелде! – сказал Сметсе, – передо мною рай.

И он постучал в ворота. Святой Петр вышел отворить.

Сметсе немножко оробел, глянув на исполинскую фигуру доброго святого, на его густые волосы, рыжую бороду, широкое лицо, высокий лоб и пронизывающие глаза, которые, казалось, видели человека насквозь.

– Ты кто? – спросил святой.

– Святой Петр! – сказал кузнец, – я Сметсе Смее, проживал раньше в Генте, на Луковичной набережной, а сейчас прошу вас позволить мне войти в ваш рай.

– Нет, – отвечал святой Петр.

– Ах, сударь, – жалобно сказал Сметсе, – если это потому, что я при жизни продал душу дьяволу, то смею вас уверить, что я глубоко раскаялся, вырвался из его когтей и ничего из богатств его себе не оставил.

– Кроме мешка, полного золотых, – отвечал святой Петр, – и посему ты сюда не войдешь!

– Сударь, я не так виновен, как вы думаете: мешок остался у меня в доме, потому что был освящен, и я решил, что могу его сохранить. Смилуйтесь надо мной, я не ведал, что творил. Благоволите также принять в соображение, что я пришел из дальней стороны, очень утомился и охотно отдохнул бы в вашем добром раю.

– Сматывай удочки, кузнец! – сказал святой Петр, держа ворота в рай полуоткрытыми.

Однако же Сметсе проскользнул в эту щель, быстро снял с себя кожаный передник, сел на него и заявил:

– Сударь, я сижу на своем добре, вы не можете согнать меня с него.

Святой Петр приказал отряду ангелов, вооруженных алебардами, прогнать кузнеца, что они незамедлительно сделали.

Однако же Сметсе не переставал громко стучать кулаками в ворота, жаловаться, плакать и кричать:

– Сударь, сжальтесь надо мной, разрешите, пожалуйста, войти, я раскаиваюсь во всех грехах, что совершил, и даже в тех, что не совершил. Сударь, дозвольте мне войти в благословенный рай, сударь…

Услышав его, святой Петр высунул голову из-за стены и сказал:

– Кузнец, если ты будешь еще так шуметь, я прикажу отправить тебя в чистилище!

И бедный Сметсе, умолкнув, уселся на свое место, и так провел несколько печальных дней, глядя на входящих в рай.

Прошла неделя, а он питался лишь хлебцами, которые бросали ему сверху праведники, да еще виноградинами с засохшей лозы, обвивавшей выступ райской стены.

И Сметсе затосковал от безделья. Он все время ломал голову, стараясь придумать себе какую-нибудь работу, чтобы немного развеселиться. И, придумав, он закричал так громко, что святой Петр высунул голову из-за стены:

– Что тебе надобно, Сметсе?

– Сударь, – отвечал кузнец, – не могу ли я с вашего позволения спуститься на землю на одну ночь, чтобы повидаться с моей доброй женой и привести в порядок мои дела?

– Можешь, Сметсе! – сказал святой Петр.

Глава восемнадцатая

Из которой мы узнаем, за что выпороли Сметсе

Наступил канун праздника всех святых; было очень холодно, и жена Сметсе готовила себе на кухне вкусную смесь из сахара, яичных желтков и брёйнбиира, чтобы излечиться от жестокого кашля, который беспокоил ее с того самого дня, как умер ее муж.

Сметсе постучал в кухонное окошко, и жена его очень испугалась.

– Муженек, – жалобно закричала она, – ты пришел меня мучить, чтобы я молилась за тебя? Я молюсь за тебя, сколько в моих силах, но могу еще больше молиться, коли так надо. Тебе нужны мессы? Ты получишь и мессы, и молитвы, индульгенции тоже получишь. Я куплю тебе индульгенции, поверь мне, муженек, только скорей возвращайся, откуда пришел!

Но Сметсе продолжал стучать.

– Мне не мессы нужны, не молитвы, а крыша над головой, и поесть, и попить; на дворе лютая стужа, сильный ветер, можно замерзнуть. Жена, отвори дверь!

Услышав эти слова, она закричала еще громче, потом начала молиться, креститься, бить себя в грудь, но дверь отворить не собиралась.

– Уходи, уходи, муженек, – только твердила она, – и мессы будут у тебя, и молитвы!

Кузнец тут приметил, что окно на чердаке было открыто: он влез через него в дом, спустился по лестнице и предстал перед женой; но, не желая напугать ее еще больше, так как она с громким криком, призывая на помощь соседок, пятилась все время назад, он не подошел к ней, а присел поодаль, на табурете.

– Разве ты не видишь, женушка, – сказал он, – что я на самом деле Сметсе и вовсе не думаю обидеть тебя?

Но она слушать ничего не хотела, спряталась в угол, и, лязгая зубами, выпучив на него глаза, делала ему знаки рукой, чтобы он удалился, – со страху она вовсе лишилась речи.

– Жена, – дружелюбно обратился к ней кузнец, – так-то привечаешь ты своего бедного мужа, так-то справляешь праздник по случаю его возвращения после долгой разлуки? Ох, ты уже позабыла, сколько лет мы дружно жили с тобой, душа в душу!

Услышав такой ласковый веселый голос, она тихо и робко ответила:

– Нет, господин покойник, не позабыла!

– Так отчего же ты так, испугалась? неужто не узнаешь жирное лицо своего мужа, его круглое брюшко, его голос, каким он когда-то с такою охотой здесь распевал?

– Узнаю, – прошептала она.

– А коли узнаешь, почему ты не смеешь подойти и дотронуться до меня?

– Ах, сударь, вот уж никак не смею, – сказала она, – говорят, что у того, кто дотронется до покойника, омертвеют руки и ноги.

– Подойди, жена, – молвил кузнец, – не верь этим вракам!

– Сметсе, ты и вправду мне не сделаешь ничего худого?

– Ровно ничего, – отвечал он и взял ее за руку.