Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р. - Павел Фокин

Для певицы такого плана немаловажную роль играет внешность. У Изы Кремер внешность была несколько неблагодарной. Но когда она пела, мы забывали и о ее внешности, и о ней самой. Она владела великим уменьем – целиком погрузить слушателя в свою песню, проникнуть ему в самую душу и найти в ней горячий и взволнованный отклик.

Кремер обладала приятным, очень выразительным, хотя и не очень сильным меццо-сопрано. Голосом своим она владела в совершенстве. Но не это главное. Вокал в чистом виде не являлся для нее самоцелью. Кремер была не просто певицей, но поющей актрисой – и актрисой замечательной. В песне она видела не только музыкальное произведение, не только вокальную партию, но и сюжет, образ, определенный человеческий характер с его мыслями, переживаниями и чувствами. И все это она доносила до своих слушателей.

Иза Кремер никогда не пользовалась штампами. Они ей попросту не были нужны. Артистка не заламывала рук, не прижимала их судорожно к груди, не металась по сцене, не закатывала глаза. Ее исполнительская манера отличалась очень хорошим вкусом, была чрезвычайно сдержанной и, я даже сказал бы, не по-эстрадному строгой. Кремер не изображала переживание, она переживала; не иллюстрировала чувство, а по-настоящему чувствовала, когда пела. Потому-то ее пение производило такое сильное впечатление на слушателей, захватывало и покоряло их.

Ко всему сказанному мне хочется еще добавить, что Иза Яковлевна была хорошим, добрым товарищем, очень скромным, отзывчивым и чутким человеком. Она помогала нуждавшимся актерам, делая это тактично и благородно» (И. Нежный. Былое перед глазами).

КРЕЧЕТОВ Сергей Алексеевич

Поэт, критик, издатель, владелец издательства «Гриф»; редактор журналов «Искусство» (1905), «Перевал» (1906–1907). Стихотворные сборники «Алая книга» (М., 1907), «Летучий голландец» (М., 1910), «Железный перстень» (Берлин, 1922); книга очерков «Сжелезом в руках, с крестом в сердце. Записки офицера» (М., 1915). Муж Н. Петровской. С 1920 – за границей.

«С. Кречетов, будущий редактор К[нигоиздательст]ва „Гриф“, очевидно, влек… импонирующей внешностью, любовью к пышным фразам, умением при случае блеснуть ораторскими способностями и, вообще, явной своей приверженностью к так называемому „декадентству“. Это слово вошло тогда в употребление повсюду, судилось вкривь и вкось и одним своим боком даже въезжало в улично-популярное ницшеанство, но у Кречетова оказался соперник – не помню его фамилии, – какой-то прыщеватый молодой человек в фантастическом ярком галстуке. Он претендовал на редакторский трон в намечающемся журнале, где должны были процвести непризнанные и полупризнанные таланты, и вел себя крайне развязно.

Но будущему издателю „Грифа“ не пришлось прикладывать никаких усилий, чтобы прыщеватый молодой человек провалился в люк, как театральный призрак…Название журнала „Маяк“, предложенное им, было осмеяно, а избранники перебрались к нам и плотно осели в гостеприимных башнях на Знаменке.

…У С. Кречетова, кроме указанных его преимуществ, было одно и главное: не считая подмосковного „угодья“, 40 тысяч рублей остались после продажи владимирского имения и ждали наилучшего употребления» (Н. Петровская. Воспоминания).

Сергей Кречетов

«Я, вглядевшись в Соколова, увидел, что – слишком пухлявые у него руки для кречета; и точно под кожу набили ему гагачьего пуха; такого же пуха набили под щеки; глуповато торчали они пузырем; глаза были – пуговки; с дамских ботинок; а лоск сюртука точно вакса.

…Имел дар: был – делец, достающий деньгу для издательства и перекидывающий с руки на руку, точно брелоки, журналы: „Искусство“, „Руно“, „Перевал“ – были сфабрикованы им, как и издательство „Гриф“; но умел добывать себе рукописи: средь талантливых юнцов…

„Гриф“ был не умен и не добр; простоватая стать, стать „поэта“ и стать Демосфена – лишь видимость; пошлость и грубость, которую он невзначай обнаруживал, были не видимостями» (Андрей Белый. Начало века).

«Он был издателем „Грифа“, выпустившим „Громокипящий кубок“ Северянина и видевшим во всех поэтах-футуристах конкурентов.

Этот самый коммерсант Кречетов должен войти навсегда в русскую поэзию, конечно, не своими стихами, а замечательной рецензией о стихах.

Одно время Кречетов заведовал редакцией „Золотого Руна“, и вот группа поэтов, не любивших Кречетова, послала ему стихи Баратынского, выдав их за стихи начинающего поэта. Кречетов отверг стихи и в ответном письме объяснил, что „стихи не оригинальны. В них очень сильно чувствуется влияние… Брюсова“.

Этот ответ доставил много удовольствия мистификатору Владиславу Ходасевичу и был неприятен и Кречетову, и Брюсову» (В. Шершеневич. Великолепный очевидец).

КРИВИЧ Валентин Иннокентьевич

Поэт, прозаик, критик, мемуарист. Публикации в журналах «Искорки», «Весь мир», «Пробуждение», «Вестник Европы» и др. Стихотворный сборник «Цветотравы» (М., 1912). Сын И. Ф. Анненского.

«В Анненском-Кривиче прочно связались в единое целое хорошие литературные традиции, сокрушительное острословие, „вечера Случевского“ и ранний „Аполлон“. (Наперекор Хроносу, отпустившему ему уже полвека, сохранил он сочность чувств и военную выправку, – опекун рукописных писателей, амфитрион литературных чаепитий, кладезь анекдотов и рог сатирического изобилия, энтузиаст российского слова и верный блюститель „заветов милой старины“, – он, чей графический пробор, коллекция трубок и матерая шинель сочленены с Царским Селом столь же тесно, сколь его „Смоленская плясовая“ с литературными вечерами в городе муз.)» (Э. Голлербах. Город муз).

«Как многие русские люди, Валентин был богаче и своеобразнее, больше высказывался в беседах и общении, чем в своих произведениях, да и весь строй и быт Анненских был каким-то невиданным островом на фоне советского океана. Он был действительно русский барин старых времен, и мне больше всего хочется сравнить его с чудом уцелевшим екатерининским вельможей по утонченности манер и речи, по шарму, забавным недостаткам и той поистине детской беспечности и презрению к деньгам и ко всему, что касалось какого-то практического смысла и устройства жизни…Революции Валентин не признал, не изменился, не применился, ни к чему не приспособился и до конца дней сохранил тот широкий барский размах, к которому привык с детства…Валентин Иннокентьевич действительно и во всем был барином старых времен: большой эрудит в области литературы русской и иностранной и тонкий ценитель искусства всякого рода, он в совершенстве владел давно исчезнувшим искусством изящно-остроумной causerie [франц. болтовни. – Сост.], а кроме того, и сам был замечательным рассказчиком: какой-нибудь пустяковый и совсем неинтересный с виду случай обращался у него в замечательный эпизод, полный юмора и наблюдательности…Дом Анненских был последним литературным салоном Царского Села» (Л. Голлербах. Воспоминания).