Работа для гробовщика - Марджери Аллингхэм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Люк покопался во внутреннем кармане.
— Врач получил ещё одну анонимку. Тот самый почерк, та же марка, та же бумага. Только содержание несколько иное. Он задумчиво поковырял в носу. — Но по-прежнему проявляется тот же самый милый характер. Автор надеется, что мы будем живьём гореть в аду.
Листок бумаги, — как подумал Кэмпион, — был выбран так, чтобы не оставить следов. Бумага тонкая, обычная, сероватая и без водяных знаков. Такой сорт можно найти в любом магазине канцелярских товаров Лондона. Даже характер почерка ничем особенным не отличался.
Но при внимательном рассмотрении листок вызывал любопытство. После ряда непечатных слов, беспорядочных и нескладных, хотя и выбранных со знанием дела, автор становился более вразумительным.
"Ты, старый дурень, пока вывернулся, потому что все врачи — трусы, но нажиться по-крупному на покойнице не сумел, я скажу тебе почему, так-то, старый дурак.
Брат старый дурак жадина и скупец но себе на уме, забрал то, что она оставила дурню капитану, который беден и туп, как сапог. Я за тобой слежу, все это твоя вина, все эти беды и несчастья. Господь все видит. Аминь. Стекло говорит правду, не забывай, такие дураки как ты прикидываются добренькими и помогают полиции, а другие из-за них страдают. Полиция всегда готова брать наличными и тянет руки к деньгам. всем вам гореть в аду, и тебе тоже. Ты хуже всех, дурак, дурак, дурак."
— Милая дама, верно? — Чарли Люк заглянул через плечо Кэмпиона. — Но умеет и ещё покруче, и реже повторяется. Когда в хорошей форме. Вижу, вас это заинтересовало?
Кэмпион развернул листок на ночном столике и начал подчёркивать некоторые слова карандашом. А когда закончил, осталось короткое сообщение:
«Брат себе на уме. Забрал то, что оставила капитану, который беден и туп.»
— Здорово, если только это правда, — буркнул он.
— О чем речь? — Люк едва не свернул шею.
— Мисс Рут в глубочайшей тайне оставила в наследство капитану, которого терпеть не могла, восемь тысяч первоклассных акций. — Кэмпион широко улыбнулся и пригласил: — Садитесь, я вам расскажу кое-что по-секрету.
Но прежде его карандаш, путешествуя среди несвязных оскорблений, подчеркнул ещё несколько слов.
Глава 19.
ЛАБИРИНТ
Большая комната сразу налево от входа в Портминстер Лодж вела своё происхождение из тех времён, когда считалось, что застольям надлежит отводить максимум мыслей, времени и прежде всего пространства.
Отец Лоуренса Палинода, чей портрет висел над камином, обставляя этот небольшой банкетный зал, исходил из лучших образцов викторианских вкусов. Теперь его сын работал в одном конце комнаты, а спал в другом.
Узкая кровать Лоуренса втиснулась между двумя довольно милыми постаментами красного дерева с бронзовыми вазами, и не могло быть сомнений, что одежду жилец хранит в буфете, ставшем слишком просторным для послевоенного частного дома.
Комната однако производила — как ни странно — весьма неплохое общее впечатление. Просиженное кресло у камина было аккуратно прикрыто гобеленом; длинный, солидный стол с закруглёнными углами, стоявший на потёртом ковре, был старательно разделён на три части: первая выполняла роль бюро, вторая-картотеки, а третья — стойки с бутербродами.
Повсюду лежали книги, но ни одной покрытой пылью или затрёпанной; книги заполняли полки и столики, громоздились на шкафах, возвышались стопками на стульях.
И все же это была самая ухоженная комната, какую только Чарли Люк встречал в своей богатой карьере. Он обратил на это внимание Кэмпиона, пока они изучали жилище Лоуренса.
Войдя без приглашения, они произвели"беглый осмотр", как это назвал Люк. У рабочей части стола помещался столик на колёсиках, заставленный часто употребляемыми книгами, аккуратно сложенными корешками кверху.
Кэмпион склонился над ними. Первое название, которое бросилось ему в глаза, оказалось «Судебной медициной» Сиднея Смита, затем обнаружилась «Токсикология» Бьюкенена. Пробегая по корешкам, взгляд его становился все более непроницаемым. Был тут и неизбежный Гросс-"Materia medica","Судебная химия" Лукаса и очень старый учебник Квейна. Начав поиски других старых знакомых, он с удовольствием обнаружил Глейстера, Кейта Симпсона и Х. Т. Ф. Родса, наравне с богатым выбором обзорных работ, таких как Стрекер и Эбот, или «Преступление и психические отклонения».
Это была небольшая, но исчерпывающая библиотечка из области криминалистики.
Взяв в руки «Materia medica», он взглянул на титульный лист, понимающе вздохнул и продолжал просматривать книги, пока не помешал инспектор Люк.
— Чтоб я сдох!
Кэмпион поражённо уставился на него и увидел, что глаза Люка полезли на лоб от удивления: в руке тот держал листок бумаги, взятый с каминной полки.
— Снова наша зловредная Пифия. Вы только посмотрите.
И они вместе прочитали точно такое же письмо, как у врача. Читая, Кэмпион почувствовал озноб, который пробирал его всегда, когда приходилось иметь дело с душевной болезнью. Это было свидетельство безумия рассчетливого и прогрессирующего. Суть, вытекавшая из массы грубых слов, была проста:
«— Ограбил дурака»
Конверт, который все ещё валялся на полке, был адресован Лоуренсу Палиноду, отчётливо читался штемпель местной почты.
— Отправлено вчера утром, — Люк положил письмо на место. — Не уверен, первое ли оно. Если нет, то почему, черт побери, он не не сказал об этом? Очень странно.
Он прошёлся по комнате, громко бренча монетами в кармане. Шедший следом Кэмпион буквально слышал, как работает его мозг.
— Ну что же, нужно будет с ним поговорить, — протянул инспектор, когда они оказались в другом конце просторной комнаты. — Должен признать, я не понял по меньшей мере половины из того, что он наговорил последний раз, но это видимо от нехватки образования. — Он беспомощно развёл руками. — Придётся ещё раз попробовать.
Кэмпион коснулся его плеча.
— И причём немедленно.
Из холла до них долетели явно возбуждённые голоса, которые перекрывал пронзительный голос Лоуренса. Двери хлопнули и после паузы они услышали:
— Входи! Немедленно!
Люк с Кэмпионом, скрытые створкой распахнутых дверей, даже не дрогнули. В тёмном углу они были почти незаметны.
Лоуренс торопливо вошёл в комнату и схватился за выключатель, настолько чем-то поглощённый, что даже не заметил, что свет уже горит. Высокий и костлявый, он казался более нескладным, чем обычно, и трясся при этом так сильно, что двери, о которые он опирался, заметно дрожали, а книжка из стопки на стуле сползла на пол.
Нагнувшись к ней, он уронил другую, сделал движение, чтобы поднять, но передумал и выпрямился, махнув с отчаянием рукой.
— Поди сюда! — повторил он, и голос заставил завибрировать струны фортепиано. — Поди сию минуту!
В комнату медленно вошла Клития Уайт, бледная, с тёмными кругами под глазами, иссиня-чёрные волосы, обычно гладко причёсанные, были растрёпаны, безвкусное платье сидело вкривь и вкось.
— Капитан пошёл наверх, — сказала она так тихо, что они едва расслышали.
— Меня это не интересует.
Он запер двери и опёрся о них спиной, скрестив руки на груди. Губы, обычно бледные и сжатые, теперь порозовели. Глаза без очков казались подслеповатыми. Он едва не плакал. И наконец не выдержал и крикнул:
— Несчастная!
Сцена из дурной мелодрамы казалась совершенно абсурдной и одновременно удивительно откровенной. Его муки казались неподдельными.
— Ты так похожа на мою сестру, — он акцентировал последние слоги, не отдавая себе в этом отчёта, а отрывистые слова и резкий тон превращали нотацию в суровые нападки. — Она была чиста, как ты. Но лгала. Бессовестно лгала. И убегала из дому, чтобы тайком заняться любовью в подворотнях, как девка.
Он не был ни актёром, ни красавцем, но все же вызывал скорее страх, чем смех. Кэмпион вздохнул. Чарли Люк переступил с ноги на ногу.
Клития замерла перед своим обвинителем. Её чёрные глаза смотрели внимательно и чутко, как глаза много пережившего ребёнка. Казалась она скорее измученной, чем испуганной.
— Она вышла замуж за моего отца, — неожиданно заявила девушка. — Вам никогда не приходило в голову, что виноваты вы? Не нужно говорить так ни о ней, ни обо мне. Мне тоже не нравится заниматься любовью в парке.
— А в больнице? — его слова были полны укора. — Ты совершаешь это, ибо не можешь противиться. В тебе сидит дьявол. Потные ладони в душной тьме и шаги любопытных прохожих. Ты знаешь, что мне дурно делается из-за тебя! О Боже, как ты мне отвратительна! Ты слышишь?
Девушка была потрясена. Она побледнела ещё больше и сжала зубы. Безвольно надломившееся тело выражало отчаяние неразумной молодости.
— Ну, что скажешь?
Слабая протестущая усмешка, которую она не могла удержать, скользнула по её лицу.
— Все не так, — заявила она. — Знаете, дядя, мне кажется, вы сами знаете об этом только по книгам.