Судоверфь на Арбате - Владимир Александрович Потресов

— А чьи?

— Есть сестер Берри, есть Пресли, даже одна Поля Анки.

— Сестер Берри я бы взял, — сказал Филя.

— А чего, бери еще Пресли, — классные роки.

— Пресли у меня уже есть. А впрочем, давай…

— Тогда бери и Анку. Его самый знаменитый рок-н-ролл года. Называется «Разговор с девушкой».

И Гарик, повернувшись спиной к милиционеру, внимательно наблюдавшему за нами с другой стороны улицы, извлек из-под полы пиджака несколько гибких пластинок, записанных на рентгеновских снимках.

В то время любительская магнитофонная техника делала еще первые робкие шаги, поэтому невероятно распространилась подпольная граммофонная запись эстрадной музыки на старых рентгеновских пленках, отсюда и название — «кости» или «ребра». Милиция усердно боролась с ними, однако большого успеха не имела, поскольку потребность в записях росла, да и стоили они недорого. И хотя высоким качеством не отличались, да ведь выбора-то не было.

Приобретя записи, Филя загорелся их тут же послушать. Я в принципе тоже, но мы должны были еще купить концентраты. На счастье, их как раз завезли в соседний магазин «Консервы».

— Знаешь, давай зайдем к Александру Сергеевичу. Славка просил помочь отнести его байдарку, — предложил Филимон.

Завернув за угол Арбатского переулка, возле родильного дома Грауэрмана с одной стороны и дровяного склада с другой, мы вышли на Большую Молчановку.

Александр Сергеевич напоил нас чаем. Байдарка была уже упакована, и мы собрались отнести ее в школу, откуда отправлялись в путешествие.

— А что это у вас? — обратился Александр Сергеевич к Филимону, заметив покупку.

— А, это так… музыка.

Александр Сергеевич извлек проигрыватель-чемоданчик с пластмассовой белой ручкой.

— Давайте послушаем.

Филимон установил пластинку сестер Берри. Раздался треск и пощелкивание, а затем низкий глубокий женский голос со странным акцентом запел:

И вдруг к нему присоединился более высокий, нежный:

И потом вместе:

Затем мы слушали пульсирующие «заводные» рок-н-роллы Пресли, его меланхолические блюзы, когда, казалось бы, пел совсем другой человек с низким глуховатым голосом, удивительно щемящим.

Рок-н-роллы Александру Сергеевичу не понравились, а сестер Берри слушал с удовольствием.

— У меня с этими «костями», как вы их называете, связаны совсем другие, неприятные истории, — сказал Александр Сергеевич.

— С пластинками?

— Нет, с рентгеновскими снимками. Дело в том, что на сто восьмом парашютном прыжке я поломал себе позвоночник…

— Как, ведь вы же…

— Да, я не инвалид. Мне повезло, хотя когда это произошло, мне уже было далеко за сорок. Однажды меня пригласили дублировать одного киноактера. Я должен был совершить прыжок, самолет, несущий кинокамеру, — сопровождать меня с момента выхода на плоскость до приземления, а оператор — фиксировать все мои действия.

День выдался ненастный, дул порывистый ветер, однако метеослужба обещала улучшение погоды.

Но только успели набрать высоту, с которой я должен был покинуть самолет, ветер задул с такой силой, что на аэродроме вместо посадочного Т — фигуры, расположение которой показывает направление ветра, был выложен «крест» — запрещающий спортивные полеты и прыжки.

Летчик, вывозивший меня на прыжок, чудесный человек, Виктор Васильевич Воронков, увидев знак на летном поле, сообщил:

— Александр Сергеевич, иду на посадку. Прыжки запрещены.

— Виктор Васильевич, — взмолился я, — уже высоту набрали, да и ветер терпимый.

— Я вам запрещаю покидать машину!

— Но ведь смотрите, кинооператор рядом болтается, давайте рискнем.

Действительно, второй самолет летел справа чуть ниже, а оператор время от времени нацеливал на нас поблескивающую в прорывающихся сквозь тучи лучах солнца кинокамеру.

— Ладно, прыгайте, но попадет мне от начальника аэроклуба.

— Виктор Васильевич, у меня к вам большая просьба. Погода все же ветреная — возьмите, пожалуйста, часы, чтобы не пострадали при приземлении.

И я, находясь уже на плоскости, передал Воронкову вот этот старый швейцарский хронометр, а к часам у меня был прикреплен брелок с изображением святого Бернара, основавшего монастырь в Альпах. Святой был в плаще с капюшоном, на лыжах, а около него стояла большая собака — сенбернар. Надпись на оборотной стороне брелока сообщала, что это «святой Бернар — покровитель лыжников и альпинистов». Как вскоре выяснилось, он покровительствовал также и парашютистам.

Едва раскрыв купол, я ощутил всю силу ветра. Он выл в стропах, раскачивал подвесную систему. Представьте себе качели, подвешенные на высоте восьмисот метров, раскачивающиеся, да еще и летящие вниз со скоростью пять метров в секунду. Снесло меня здорово к юго-востоку.

Землю я встретил жестко. Сказалась моя дурная привычка — оставаться на ногах при приземлении, хотя курсантов мы всегда учили падать, чтобы смягчить удар о землю. Почувствовал резкую боль в спине, однако нашел силы сложить парашют, кое-как запихать в ранец и донести его — а это все же сорок с лишним килограммов — до аэроклуба.

К вечеру поднялась температура, и меня доставили в подольский инвалидный госпиталь. Вот тут-то мне и пришлось встретиться с этими «костями». Сделав рентгеновские снимки, врачи определили, что у меня ушиб позвоночника. Мне предложили полежать дней десять, но я решил все же вернуться домой.

— Это было не совсем так радужно, как рассказывает Александр Сергеевич, — вмешалась в разговор жена Александра Сергеевича, Тамара Мироновна. — В тот ужасный день дома раздался резкий звонок. На пороге стоял мужчина в пальто и шляпе, но