Жизнь зовет. Честное комсомольское - Агния Кузнецова

15

На выселке

На выселок Саша отправился на другой день к вечеру. Погода по-прежнему хмурилась, но дождя не было. Саша вышел за село и неторопливо побрел по грязной проселочной дороге. До выселка было всего три километра, и он прошел их быстро. Собственно, это был уже не выселок, а вновь застроившаяся деревня. Бревна большинства домов еще не почернели от времени, и единственная односторонняя улица казалась опрятной и уютной.

Вблизи новой деревни в молодом березнике на пригнутом к земле гибком березовом стволе сидел темнолицый, черноглазый парень, такой же кудрявый, как и Саша. Около него щипал траву оседланный красавец жеребец. Парень останавливал на себе внимание каждого не только тем, что был одет в широкие шаровары и ярко-красную рубаху, но и тем, что имел тонкую, как у девушки, талию, перехваченную поясом. Посадка головы у него была орлиная: гордо приподняв ее кверху, он, казалось, все время к чему-то приглядывается, прислушивается. По-орлиному был изогнут и его нос. В черных и быстрых глазах с синими белками горел недобрый огонек.

Это был Степан Петров, один из тех первых цыган, которых все же местным властям удалось сделать оседлыми. Многократные попытки посадить на землю кочевые семьи цыган долгое время оставались безрезультатными. Цыганам быстро надоедал труд земледельца, и, просидев осень и зиму в деревне, они ранней весной снимались и снова кочевали по проселочным дорогам и тракту, разбивая шатры у деревень, занимаясь ремонтом посуды, лудильным делом.

Несколько лет назад кому-то пришла в голову толковая мысль сделать цыган не земледельцами, а коневодами. Цыганам, и старым и молодым, это дело пришлось по душе. И они осели в районе Куды, в Погорюе и на выселке.

Саша подошел к Степану, поздоровался, сел на траву. Степан достал из кармана нераспечатанную пачку сигарет, предложил.

— Не курю.

— Напрасно, много теряешь. — Степан разорвал пачку, ловко щелкнул пальцем по ее дну, и несколько сигарет наполовину выскочило из пачки. Он еще раз поднес сигареты Саше, но тот отвел его руку.

Саша хорошо знал Степана, потому что его младший брат. Сережка Петров, учился вместе с ним.

— Степан, ты Ласкина молодого видел? — спросил Саша.

— Тут торчит, — ответил Степан, закуривая, — и Сенька-воин с ним.

— Что делают?

— Ну, что… В карты режутся, чего еще делать? — Степан сощурил глаза, усмехнулся.

Слово за слово, и Саша узнал, что, оказывается, Сенькина компания обставила Ласкина. Он у них в долгу теперь, как в шелку. Они кормят его, поят, ночлег предоставили и деньги авансом дали на игру. Отец его приходил, хотел было ремнем его взять, да сын ответил тем же. Такая драка разгорелась, что водой разливали.

— А ты агитировать пришел? — сощурил глаза и усмехнулся Степан. — Слова, брат, тут — что горох об стену.

Саша с грустью глядел вдаль.

Неподалеку на обширной поляне пасся табун Степановых коней. Вот среди них произошло какое-то движение. Несколько копен вырвалось вперед, за ними еще и еще, и вмиг табун косяком понесся по поляне к лесу.

В то же мгновение Степан бросился к коню, привязанному к дереву, ловко вскочил в седло и поскакал наперерез косяку.

Саша невольно залюбовался стройным всадником, его безупречной осанкой.

Степан подскакал к табуну, и тут произошло что-то необычайное. Сначала один, потом другой конь отделились от табуна и пошли за Степаном. Через секунду живая лавина уже неслась за Степаном туда, куда он направлял своего коня. Лошади скрылись за поворотом дороги, в кустах.

Саша поднялся с земли, не спеша отряхнул приставшие к одежде сухие листья и пошел в деревню, носящую старое название — «Выселок». Деревня эта была очень своеобразной и по своему молодому облику и потому, что в ней не было коренного населения.

Саша прошел мимо новых домов. Они были совершенно одинаковые, и поэтому он не нашел дома Петровых, хотя не раз в нем бывал. Вдруг кто-то окликнул Сашу. Это был Сережка. Он с ватагой черных кудрявых малышей гонял по улице мяч. Ребятишки, с любопытством поглядывая на Сашу, окружили его таким тесным кольцом, что Сережке пришлось прикрикнуть на них. Они не испугались, но все же сочли за благо расступиться, и Сережка, взяв Сашу под руку, повел его по дороге, предварительно искусно и угрожающе дрыгнув длинной ногой. Это означало, чтоб малыши не смели за ними идти.

— Неужели все братья и сестры? — с удивлением спросил Саша.

— Четыре штуки…

— А остальные тоже на тебя похожи.

— Цыганская кровь! — с гордостью сказал Сережка.

В нем действительно чувствовалась цыганская кровь: черные волосы, завитые в мелкие колечки, коричневый загар на лице, не сходящий и зимой, глаза иссиня-черные, нос с горбинкой, с тонкими выразительными ноздрями и густые черные брови, сросшиеся на переносье. Сережка был на удивление худой и длинный.

Ребята прошли до самого бойкого места деревни — до деревянного дома с широким крыльцом, где помещалось сельпо, а напротив в сарае торговали керосином. Сережка, не таясь, подчеркнуто важно курил и часто сплевывал, видимо не получая от курения особого удовольствия.

— Ты с Пипина Короткого глаз не спускай, — говорил Саша товарищу.

— Уговорить его в школу вернуться и домой? — спросил Сережка.

— Нет. В школе ему давно делать нечего. Пусть в колхоз или на завод идет работать, Домой ему тоже путь отрезан. Надо его от Сенькиной компании оторвать.

— Ну, и договорились, — рассудительно сказал Сережка. Он сразу понял, в чем дело. — Слышь, Санька, пойдем, я тебе Степановых коней покажу. Есть один — Ураганом зовется. Ой, конь!

— Пойдем!

Они вышли за деревню. Там на открытой поляне с желтой травой, выгоревшей от летнего солнца и высохшей от осенних ветров и заморозков, стояли продолговатые строения, в которых размещалась коневодческая ферма.

Сторож беспрекословно пропустил Сережку и Сашу. Они вошли в помещение и, несмотря на открытые окна и двери, ощутили едкий запах конского пота и одновременно острый запах прелого навоза. Справа и слева, разделенные легкими перегородками, стояли светлые конюшни с большими окнами и решетчатыми дверями. Везде было чисто и пусто, только в конце коридора слышалось негромкое, сдержанное ржание.

— Ураган! Ураганчик! — позвал Сережка и почти побежал на повторное тихое ржание. Глаза у Сережки блестели. — Вот посмотри, какой! — говорил он с гордостью.

Саша остановился как зачарованный.

Конь действительно был на диво. Сказочный сивка-бурка! Гордо подняв голову с черной гривой, нетерпеливо поглядывая на мальчиков огненными глазами, Ураган перебирал тонкими, с белыми отметинами ногами и, будто давая любоваться собой, с тихим ржанием повертывался то могучей грудью, то стройным лоснящимся боком цвета вороньего крыла.

— Ураган! Ураганчик! — восторженно твердил Сережка.

Саша с изумлением смотрел на товарища.

В школе считали, что Сережка лентяй, лежебока и плохой ученик, ничем не интересуется, а оказывается, он вот какой!

— Степану помогаешь? — спросил Саша.

— Помогаю. Ураган на моих руках…

Сережка отодвинул деревянный засов, вошел в конюшню.

— Ты не входи, — небрежно сказал он, — еще лягнет.

Саша остался за решеткой и попытался протянуть руку через решетку и дотронуться до гордых и топких трепещущих ноздрей Урагана. Но конь взмахнул головой и не принял Сашиной ласки.

Зато, как только подошел Сережка, конь спокойно положил голову на его плечо.

— Вот школу кончу — и сюда, уже договорился, — не шевелясь, сказал Сережка.

Ураган поднял голову, как бы считая, что достаточно наградил мальчика своим вниманием.

Сережка достал из кармана кусок сахара и на ладони протянул Урагану, Тот осторожно забрал сахар губами.

Сережка, провожая Сашу за деревню, нарочно свернул окольными путями к поляне, где пасся Степанов табун. Там его и оставил Саша. На Сережку он возлагал теперь большие надежды. Характером тот обладал настойчивым, к ребятам подход имел — ему и Ласкину сговориться друг с другом было вполне возможно.

16

Первый поцелуй

Немало слез пролила Стеша с тех пор, как Людмила Николаевна запретила Саше бывать у них. Можно было, конечно, протестовать, поговорить с отцом, который обо всем этом не знал, но Стеша молчала, стесняясь открыть отцу свои чувства.

Она видела, как оскорбил Сашу этот поступок Людмилы Николаевны, и ей казалось, что, будь Саша другим, он мог бы возненавидеть ее, Стешу. Чтобы как-то утешить его и выразить ему свое сочувствие и горе, она несколько раз писала ему записки. Писала и рвала: «Я люблю тебя, Саша, люблю больше всего на свете и не хочу скрывать этого от тебя. Думай что хочешь, Я сама удивляюсь своей смелости…»