Заячьи побасенки - Александр Иванович Папченко

вдруг в густых кустах, окружавших поляну, раздался подозрительный шум. Тут, соревнуясь друг с другом в храбрости, зайцы вскочили – чтоб, значит, лицом к лицу встретить опасность…

Раздвигая спиной ветки, пятясь и ругаясь, на поляну выбрался заяц по имени Кеша. Сопя и спотыкаясь, этот новоприбывший заяц тащил по земле большие, в тяжёлой роговой оправе очки. Опустив дужки очков на землю, Кеша вытер пот со лба, отряхнулся и огляделся.

Там-сям из травы торчали длинные заячьи уши и мелко трепетали – наверное, на ветру…

– Гм-гм, – прокашлялся новоприбывший и сложил руки

за спину. – Я это – Кеша. Не видите разве?

Тут зайцы встали и спросили:

– Чё это ты, Кеша, приволок такое?

– Чё-чё – очки!

– Очки! – удивились зайцы. – А где же это такие хорошие дают? Кому? Почём продают такие важные?

– Где-где… Где дают, там уже нету. Это мне предложили как… как… Ну, не знаете разве, что очки носят самые умные? И если б я не был таким скромным – да, скромным! – я бы сказал, самые мудрые и дальновидные. Конечно, я вначале отказывался: зачем, мол, может, я не совсем самый, а они – носи! Нам виднее!

Зайцы почтительно притихли. Ушами перестали шевелить. Зайцам стало немножко завидно.

– Теперь, – продолжил Кеша, – я любую морковь за километр разгляжу. Или хоть даже за два. Километра. Я в очках морковь и под землёй разгляжу.

– Здорово! – восхитились зайцы.

– Да что морковь! – окрылённый поддержкой зайцев, разошёлся Кеша. – Я теперь любого охотника знаете как вижу? Он ещё дома морковку… тьфу!.. пельмени трескает, а я его уже вижу! Он ещё только в окно глянул на погоду посмотреть перед охотой, а я уже удираю. Да что там удираю! Ха! Я сквозь свои очочки гляну, и дерево – бах! Повалил. Или хоть Потапыча зашибить? Запросто! Потапыча запросто, а уж какую захудалую собаку или там лису… Только сквозь очочки посмотрю, напружусь… нет, напружинюсь весь, как пружина, – и пожалуйста, готово: лежит лиса кверху лапами, прощения просит. А я ещё подумаю, прощать или пусть так лежит. До весны.

Кеша замолчал. Ошалевшие зайцы отвесили челюсти.

И в этой полной тишине один шепелявый заяц, вдруг вспомнив, что он неверящий, – а стоит вместе со всеми развесив уши, как верящий, – сказал, иронически кривя губы:

– Хмы! Морковь – я ещё, может, как-нибудь и поверю, а фтоб самого Потапыча зафыбить – это ты, Иннокентий, привираешь. Потапыча – ни за фто не поверю.

– Как это? – даже обиделся Кеша от такой наглости.

– Хмы! А вот так! – неверящий заяц встал в позу, то есть гордо сложил на груди руки. – Ни-за-фто! – И попятился.

– Я вижу, мне здесь не верят, – протянул печально Кеша и с облегчением добавил: – В таком случае умываю руки. Мне остаётся сожалеть. Как это грустно… Я пошёл. Удаляюсь. Всё. Привет всем!

– Как это – привет?! – дружно возмутились зайцы. – Ты что, нашего Людвига не знаешь? Мы-то тебе верим! Утри Людвигу нос! Зашиби. Потапыча зашиби. Только не очень… Легонечко!

– Хмы! Ни за фто! Шарлатанство, – принялся скучно смотреть в небо Людвиг. – Не верю! Хоть вы тут крифите, хоть лопните вы тут все! Тут!

– Не стоит, пожалуй, зашибать Потапыча… – загалдели зайцы. – А то ещё обидится. Вон ёлка и шишка на нижней ветке. Так ты её срежь через очки. Докажи Людвигу.

– Ну, если шишку, – погрустнел Кеша.

– Хмы! – выдавил из себя как бы через силу, но в то же время с таким значением неверящий Людвиг, что Кеша зябко поёжился.

– Шиш-ку! Шиш-ку! Шишку! – заорали со всех сторон истосковавшиеся по зрелищам зайцы.

– Ну ладно. Шут с вами.

Кеша, пошатываясь, установил свои очки на трухлявом пне, раздвинул пошире дужки и, моля о чуде, которое спасёт его от позора, принялся сквозь пыльные стёкла глядеть на одиноко стоящую ёлку. И долго смотрел. Зайцы притихли. Они тоже во все глаза пялились на шишку, которая должна была вот-вот упасть…

И шишка упала! Ещё как упала! Вначале раздался страшный грохот. Ель пошатнулась. Злосчастная шишка полетела на землю, а вместе с ней на головы опешивших зайцев обрушился водопад шишек. И тут же из-за ели, держась за ушибленный лоб, на поляну вывалился медведь Потапыч. Вывалился, запнулся за пень, на котором лежали очки, и растянулся во весь свой могучий рост. Едва-едва хвастливый Кеша успел отпрянуть…

В следующее мгновение зайцы дружно рванули с поляны…

Потапыч приподнялся, поелозил лапами в траве и поднял из травы очки.

– Вот же мои очки! – обрадовался он. – Ведь помню: положил на пень, а на какой пень… Ну и растяпа я.

Любовно протерев стёкла и водрузив очки на нос, Потапыч огляделся и сказал:

– Удивительно – никого. А ведь своими ушами слышал, как меня звали. Мишку, Мишку… – и, почесав вздувшуюся на лбу шишку, добавил: – Всю жизнь в лесу, а стоит потерять очки, и на тебе – башкой в ёлку… Ну куда это годится? Никуда это не годится…

А тем временем зайцы бежали. Лидировал Кеша. Ему в затылок взволнованно дышал шепелявый Людвиг.

– Ты фто наделал?! – кричал Кеше Людвиг. – Тебя кто просил Потапыча зафыбать?! Тебя просили ма-а-аленькую фыфечку срезать! Фто теперь будет?!

– Фыфечку, фыфечку! – едва не плача, кричал ему шепеляво в ответ Кеша. – Кто тебя просил не верить?!

Клюквонька

Следует признать: если бы Потапыч так удачно не нашёл свои очки, то случилось бы непоправимое. Без очков, ясно каждому, Потапыч не смог бы играть в шахматы. А Клюквонька ждать бы его не стал. Такого обидчивого зайца ещё поискать! Впрочем, давайте по порядку. Прилепив на лоб пластырь и захватив шахматы, Потапыч бодрой трусцой устремился туда, где лесная речушка капризно выгибается петлёй и где ждал его Клюквонька.

– Опаздываете, сударь, опаздываете… Мы с вами как договорились? Что тень от берёзового сучка не коснётся ольховой ветки – так встретиться договорились. И что же я вижу?

– Что? – Потапыч торопливо расставляет на доске фигуры. – Что вы видите?

Потапыч волнуется. Лапы дрожат. Фигуры падают.

– А то, что тень уже на ветке, я вижу! Муравья уже можно поперёк положить на неё – вот сколько тени на ветке. Как раз, если муравей вытянется, ему от кончиков усов до пяток будет.

– Так уж и до пяток, – примирительно замечает Потапыч.

– До пяток, до пяток. И это я беру не чёрного, обратите внимание, муравья.

– Да?

– А рыжего. А рыжие, как известно, длиннее.