Петр Великий как законодатель. Исследование законодательного процесса в России в эпоху реформ первой четверти XVIII века - Н. Воскресенский

Подвижническое упорство проявил Николай Алексеевич и в преодолении тех затруднений, с которыми он столкнулся, пытаясь опубликовать результаты своих изысканий по истории законотворческого процесса в России петровского времени. Между тем затруднения эти были весьма серьезны и обуславливались очень разными причинами.

Для начала стоит повторить, что на всем протяжении 1920–1930‐х годов Воскресенский не состоял в штате ни того или иного академического учреждения, ни какого-либо учреждения высшего профессионального образования. По этой причине все свои исследования он осуществлял самодеятельно, внепланово, тематика его работы никем не утверждалась. Это была формальная сторона проблемы.

Неформальная сторона заключалась в том, что в течение почти всего межвоенного периода Николай Алексеевич трудился изолированно, при отсутствии сколько-нибудь ощутимой поддержки (хотя бы моральной) со стороны представителей научного сообщества. Иными словами, коллеги-историки на протяжении долгих лет Воскресенского по существу игнорировали.

Следует вспомнить и общий контекст эпохи. Очевидно, что занятия отечественной историей XVIII века были в тогдашней Советской России, мягко говоря, не особенно конъюнктурными (если, конечно, не касались событий классовой борьбы или развития «торгового капитала»). Так что не ко времени увлекшийся сюжетом о законотворческой деятельности Петра I беспартийный учитель Н. А. Воскресенский заведомо не мог рассчитывать на содействие и со стороны властей.

Необходимо коснуться еще одной грани ситуации с развитием исторической науки в России постреволюционного пятнадцатилетия. Как хрестоматийно известно, на протяжении 1920‐х годов идеологическое давление на отечественных ученых непрерывно усиливалось – во все более жестких формах им навязывалась «передовая», универсально истинная марксистско-ленинская методология[32]. Апогеем этого давления стало уголовное преследование большой группы «буржуазных» историков в рамках фальсифицированного ленинградским постпредством ОГПУ многоэпизодного «академического дела»[33].

Это давление и навязывание не могло не сопровождаться разрушением высоких исследовательских стандартов, сформировавшихся в гуманитарной науке России к началу ХХ века. И без того поредевшая за годы революционных потрясений и Гражданской войны когорта ученых «старой школы» все более разбавлялась как профессионально некомпетентными (но зато надлежаще подкованными в марксистско-ленинской догматике) «красными профессорами», так и лицами, хотя и успевшими получить образование в императорских университетах, но избравшими затем путь ультраконформизма, безудержного приспособления к изменчивой политической конъюнктуре.

В качестве примера упадка исследовательских стандартов – применительно к истории государства и права России первой четверти XVIII века – уместно упомянуть статью доцента кафедры истории СССР Московского государственного университета Г. Н. Анпилогова «Сенат при Петре I», опубликованную в апреле 1941 года[34]. Несмотря на привлечение (впрочем, сугубо иллюстративное) архивных документов, выпускник Института красной профессуры, бывший сотрудник ОГПУ Григорий Анпилогов подготовил крайне поверхностную, примитивно обзорную статью об учреждении и первоначальной деятельности Правительствующего сената. Академический уровень этой статьи значительно уступал не только изданному в 1911 году пространному очерку А. Н. Филиппова о петровском Сенате, но и магистерскому исследованию на ту же тему С. А. Петровского, защищенному на юридическом факультете Императорского Московского университета в 1875-м[35]. По уровню работу Анпилогова можно сравнить разве что со статьей П. И. Иванова «Сенат при Петре Великом», вышедшей в свет еще в 1859 году[36]. Иными словами, в данном случае исследовательские стандарты оказались отброшены почти на столетие назад.

Ко всему этому необходимо добавить и характерное для 1920‐х – начала 1930‐х годов нигилистическое, откровенно пренебрежительное отношение к историческому прошлому России, в частности к истории государства и права. Дело дошло до того, что остракизму был подвергнут сам термин «русская история». Как в декабре 1928 года, на открытии I Всесоюзной конференции историков-марксистов, веско заявил первенствующий деятель советской исторической науки М. Н. Покровский, «мы поняли… что термин “русская история” есть контрреволюционный термин, одного издания с трехцветным флагом и “единой неделимой”»[37]. В такой-то вот обстановке Н. А. Воскресенский продолжал неустанно изучать законотворческую деятельность царя и императора Петра I.

Впоследствии Николай Алексеевич с горечью писал, что «тяжелее всего было ученое авторское одиночество… полное равнодушие к его [автора] труду… от 1929 до 1939 года»[38]. Впрочем, и до 1929 года ситуация складывалась для него мало чем лучше. Несмотря на упомянутый доклад в Археографической комиссии в 1925 году и на то, что 8 февраля 1927 года там же состоялось еще одно выступление Воскресенского («К постановке вопроса о характере и степени заимствований иностранных законодательств в эпоху Петра I»)[39], руководство комиссии в лице С. Ф. Платонова никак не поддержало докладчика. Последний не был приглашен на работу ни в одно из многочисленных научных учреждений, которые в то время возглавлял Сергей Платонов, работы Воскресенского не были включены ни в какие издательские планы[40].

Тем не менее даже беглый позитивный отзыв знаменитого академика, которым он удостоил труды безвестного учителя-энтузиаста в 1927 году, тот воспринял как значительное событие в своей жизни. Позже, уже полтора десятилетия спустя, Николай Алексеевич писал о «теплом участии» со стороны Платонова, о том, что отзыв Сергея Федоровича «вдохновлял и поддерживал» его в последующее «тяжелое» время[41]. Впрочем, минимальность интереса, который проявили во второй половине 1920‐х годов в Археографической комиссии к разысканиям Воскресенского, избавила его в дальнейшем от очень вероятных злоключений похуже «авторского одиночества». Ведь, если бы Николай Алексеевич вошел тогда в окружение С. Ф. Платонова (хотя бы и не самое ближнее), он рисковал оказаться в жерновах упомянутого выше «академического дела» 1929–1931 годов.

Да и начни Воскресенский работать в то время в каком-нибудь ином, не связанном с С. Ф. Платоновым, историческом научном учреждении, неясно, как сложилась бы его судьба. Известно ведь, например, что 31 марта 1937 года директор только что созданного Института истории СССР академик Н. М. Лукин (вскоре и сам репрессированный) воодушевленно констатировал: по числу разоблаченных «врагов народа» Институт занял почетное первое место в системе АН СССР. Только в Ленинградском отделении Института из двадцати сотрудников было арестовано четырнадцать[42]. Вот уж воистину, «не знаешь, где найдешь, а где потеряешь»…

Что бы там ни было, и сотрудники научных учреждений, трудившиеся в них до эпохи Большого террора, и их преемники с одинаковым упорством отказывались поддержать Воскресенского. Позднее Николай Алексеевич процитировал суждения, которые ему довелось услышать в 1930‐е годы, когда он искал возможность опубликовать «Законодательные акты Петра Великого»: «Это нас не интересует», «Это не входит в наши планы», «Нет бумаги для печатания», «Нет у нас штатных оплачиваемых рецензентов»[43].

Между тем предпосылки к признанию ученых изысканий Николая Воскресенского начали исподволь складываться в середине 1930‐х годов. Связано это было с состоявшимся 20 марта 1934 года совещанием в ЦК ВКП(б) по вопросам преподавания истории в средней школе. По свидетельству С. А. Пионтковского, на данном совещании И. В. Сталин внезапно обрушился с критикой на имевшиеся учебники истории (выстроенные в духе примитивно социологизаторской концепции умершего к тому времени М. Н. Покровского), заявив в частности, что «нужны учебники с фактами, событиями и именами. История должна быть историей». Вслед за этим глава партии и государства высказал уж и вовсе неожиданную фразу об исторической роли русского народа: «…Русский народ собирал другие народы, к такому же строительству приступил и сейчас»[44].

Итогом стало оживление исследований по отечественной истории досоветского периода, отказ от нигилистических трактовок многих ее событий, а также заметное смягчение официальной позиции в отношении уцелевших историков «старой школы». Заодно, всецело в духе времени, началось масштабное разоблачение «школы М. Н. Покровского». Официальный отказ от исторической концепции последнего изрядно вдохновил Н. А. Воскресенского (в том числе и как школьного учителя).