Стихотворения (С иллюстрациями) - Василий Жуковский

На кончину Ее Величества королевы виртембергской[2]

Ты улетел, небесный посетитель;Ты погостил недолго на земли;Мечталось нам, что здесь твоя обитель;Навек своим тебя мы нарекли…Пришла Судьба, свирепый истребитель,И вдруг следов твоих уж не нашли:Прекрасное погибло в пышном цвете…Таков удел прекрасного на свете!

Губителем, неслышным и незримым,На всех путях Беда нас сторожит;Приюта нет главам, равно грозимым;Где не была, там будет и сразит.Вотще дерзать в борьбу с необходимым:Житейского никто не победит;Гнетомы все единой грозной Силой;Нам всем сказать о здешнем счастье: было!

Но в свой черед с деревьев обветшалыхОсенний лист, отвянувши, падет;Слагая жизнь старик с рамен усталыхЕе, как долг, могиле отдает;К страдальцу Смерть на прах надежд увялых,Как званый друг, желанная, идет…Природа здесь верна стезе привычной:Без ужаса берем удел обычный.

Но если вдруг, нежданная, вбегаетБеда в семью играющих Надежд;Но если жизнь изменою слетаетС веселых, ей лишь миг знакомых веждИ Счастие младое умирает,Еще не сняв и праздничных одежд…Тогда наш дух объемлет трепетаньеИ силой в грудь врывается роптанье.

О наша жизнь, где верны лишь утраты,Где милому мгновенье лишь дано,Где скорбь без крыл, а радости крылатыИ где навек минувшее одно…Почто ж мы здесь мечтами так богаты,Когда мечтам не сбыться суждено?Внимая глас Надежды, нам поющей,Не слышим мы шагов Беды грядущей.

Кого спешишь ты, Прелесть молодая,В твоих дверях так радостно встречать?[3]Куда бежишь, ужасного не чая,Привыкшая с сей жизнью лишь играть?Не радость – Весть стучится гробовая…О! подожди сей праг переступать;Пока ты здесь – ничто не умирало;Переступи – и милое пропало.

Ты, знавшая житейское страданье,Постигшая все таинства утрат,И ты спешишь с надеждой на свиданье…[4]Ах! удались от входа сих палат:Отложено навек торжествованье;Счастливцы там тебя не угостят:Ты посетишь обитель уж пустую…Смерть унесла хозяйку молодую.

Из дома в дом по улицам столицыСтрашилищем скитается Молва[5];Уж прорвалась к убежищу царицы,Уж шепчет там ужасные слова;Трепещет все, печалью бледны лицы…Но мертвая для матери жива;В ее душе спокойствие незнанья;Пред ней мечта недавнего свиданья.

О Счастие, почто же на отлетеТы нам в лицо умильно так глядишь?Почто в своем предательском привете,Спеша от нас: я вечно! говоришь;И к милому, уж бывшему на свете,Нас прелестью нежнейшею манишь?..Увы! в тот час, как матерь ты пленяло,Ты только дочь на жертву украшало.

И, нас губя с холодностью ужасной,Еще Судьба смеяться любит нам;Ее уж нет, сей жизни столь прекрасной…А мать, склонясь к обманчивым листам,В них видит дочь надеждою напрасной,Дарует жизнь безжизненным чертам,В них голосу умолкшему внимает,В них воскресить умершую мечтает.

Скажи, скажи, супруг осиротелый,Чего над ней ты так упорно ждешь[6]?С ее лица приветное слетело;В ее глазах узнанья не найдешь;И в руку ей рукой оцепенелойОтветного движенья не вожмешь.На голос чад зовущих недвижима…О! верь, отец, она невозвратима.

Запри навек ту мирную обитель,Где спутник твой тебе минуту жил;Твоей души свидетель и хранитель,С кем жизни долг не столько бременил,Советник дум, прекрасного делитель,Слабеющих очарователь сил —С полупути ушел он от земного,От бытия прелестно-молодого.

И вот – сия минутная царица,Какою смерть ее нам отдала;Отторгнута от скипетра десница:Развенчано величие чела:На страшный гроб упала багряница,И жадная судьбина пожралаВ минуту все, что было так прекрасно,Что всех влекло, и так влекло напрасно.

Супруг, зовут! иди на расставанье!Сорвав с чела супружеский венец,В последнее земное провожаньеВеди сирот за матерью, вдовец;Последнее отдайте ей лобзанье;И там, где всем свиданиям конец,Невнемлющей прости свое скажитеИ в землю с ней все блага положите.

Прости ж, наш цвет, столь пышно восходивший,Едва зарю успел ты перецвесть.Ты, Жизнь, прости, красавец не доживший;Как радости обманчивая весть,Пропала ты, лишь сердце приманивши,Не дав и дня надежде перечесть.Простите вы, благие начинанья,Вы, славных дел напрасны упованья…

Но мы… смотря, как наше счастье тленно,Мы жизнь свою дерзнем ли презирать?О нет, главу подставивши смиренно,Чтоб ношу бед от промысла принять,Себя отдав руке неоткровенной,Не мни Творца, страдалец, вопрошать;Слепцом иди к концу стези ужасной…В последний час слепцу все будет ясно.

Земная жизнь небесного наследник;Несчастье нам учитель, а не враг;Спасительно-суровый собеседник,Безжалостный разитель бренных благ,Великого понятный проповедник,Нам об руку на тайный жизни прагОно идет, все руша перед намиИ скорбию дружа нас с небесами.

Здесь радости – не наше обладанье;Пролетные пленители землиЛишь по пути заносят к нам преданьеО благах, нам обещанных вдали;Земли жилец безвыходный – Страданье:Ему на часть Судьбы нас обрекли;Блаженство нам по слуху лишь знакомец;Земная жизнь – страдания питомец.

И сколь душа велика сим страданьем!Сколь радости при нем помрачены!Когда, простясь свободно с упованьем,В величии покорной тишины,Она молчит пред грозным испытаньем,Тогда… тогда с сей светлой вышиныВся промысла ей видима дорога;Она полна понятного ей Бога.

О! матери печаль непостижима,Смиряются все мысли пред тобой!Как милое сокровище, таима,Как бытие, слиянная с душой,Она с одним лишь небом разделима…Что ей сказать дерзнет язык земной?Что мир с своим презренным утешеньемПеред ее великим вдохновеньем?

Когда грустишь, о матерь, одинока,Скажи, тебе не слышится ли глас,Призывное несущий издалека,Из той страны, куда все манит нас,Где милое скрывается до срока,Где возвратим отнятое на час?Не сходит ли к душе благовеститель,Земных утрат и неба изъяснитель?

И в горнее унынием влекома,Не верою ль душа твоя полна?Не мнится ль ей, что отческого домаЛишь только вход земная сторона?Что милая небесная знакомаИ ждущею семьей населена?Все тайное не зрится ль откровенным,А бытие великим и священным?

Внемли ж: когда молчит во храме пеньеИ вышних сил мы чувствуем нисход;Когда в алтарь на жертвосовершеньеСосуд Любви сияющий грядет;И на тебя с детьми благословеньеТоржественно мольба с небес зовет:В час таинства, когда союзом теснымСоединен житейский мир с небесным, —

Уже в сей час не будет, как бывало,Отшедшая твоя наречена;Об ней навек земное замолчало;Небесному она передана;Задернулось за нею покрывало…В божественном святилище она,Незрима нам, но видя нас оттоле,Безмолвствует при жертвенном престоле.

Святый символ надежд и утешенья!Мы все стоим у таинственных врат:Опущена завеса провиденья;Но проникать ее дерзает взгляд;За нею скрыт предел соединенья;Из-за нее, мы слышим, говорят:«Мужайтеся: душою не скорбите!С надеждою и с верой приступите!»

Сельское кладбище[7]

Колокол поздний кончину отшедшего дня возвещает;С тихим блеяньем бредет через поле усталое стадо;Медленным шагом домой возвращается пахарь, уснувшийМир уступая молчанью и мне. Уж бледнеет окрестность,Мало-помалу теряясь во мраке, и воздух наполненВесь тишиною торжественной: изредка только промчитсяЖук с усыпительно-тяжким жужжаньем да рог отдаленный,Сон наводя на стада, порою невнятно раздастся;Только с вершины той пышно плющем украшенной башниЖалобным криком сова пред тихой луной обвиняетТех, кто, случайно зашедши к ее гробовому жилищу,Мир нарушают ее безмолвного древнего царства.Здесь под навесом нагнувшихся вязов, под свежею теньюИв, где зеленым дерном могильные холмы покрыты,Каждый навек затворяся в свою одинокую келью,Спят непробудно смиренные предки села. Ни веселыйГолос прохладно-душистого утра, ни ласточки раннейС кровли соломенной трель, ни труба петуха, ни отзывныйРог, ничто не подымет их боле с их бедной постели.Яркий огонь очага уж для них не зажжется: не будетИх вечеров услаждать хлопотливость хозяйки; не будутДети тайком к дверям подбегать, чтоб подслушать, нейдут лиС поля отцы, и к ним на колена тянуться, чтоб первыйПрежде других схватить поцелуй. Как часто серпам ихНива богатство свое отдавала; как часто их острыйПлуг побеждал упорную глыбу; как весело в полеК трудной работе они выходили; как звучно топор ихВ лесе густом раздавался, рубя вековые деревья!Пусть издевается гордость над их полезною жизнью,Низкий удел и семейственный мир поселян презирая;Пусть величие с хладной насмешкой читает простуюЛетопись бедного; знатность породы, могущества пышность,Все, чем блестит красота, чем богатство пленяет, все будетЖертвой последнего часа: ко гробу ведет нас и слава.Кто обвинит их за то, что над прахом смиренным их памятьПышных гробниц не воздвигла; что в храмах, по сводам высоким,В блеске торжественном свеч, в благовонном дыму фимиама,Им похвала не гремит, повторенная звучным органом?Надпись на урне иль дышащий в мраморе лик не воротятВ прежнюю область ее отлетевшую жизнь, и хвалебныйГолос не тронет безмолвного праха, и в хладно-немоеУхо смерти не вкрадется сладкий ласкательства лепет.Может быть, здесь, в могиле, ничем не заметной, истлелоСердце, огнем небесным некогда полное; сталаПрахом рука, рожденная скипетр носить иль восторгаПламень в живые струны вливать. Но наука пред нимиСвитков своих, богатых добычей веков, не раскрыла,Холод нужды умертвил благородный их пламень, и силаГением полной души их бесплодно погибла навеки.О! как много чистых, прекрасных жемчужин сокрытоВ темных, неведомых нам глубинах океана! Как частоЦвет родится на то, чтоб цвести незаметно и сладкийЗапах терять в беспредельной пустыне! Быть может,Здесь погребен какой-нибудь Гампден незнаемый, грозныйМелким тиранам села, иль Мильтон немой и неславный,Или Кромвель, неповинный в крови сограждан. ВсемогущимСловом сенат покорять, бороться с судьбою, обильеЩедрою сыпать рукой на цветущую область и в громкихПлесках отечества жизнь свою слышать – то рок запретил им;Но, ограничив в добре их, равно и во зле ограничил:Не дал им воли стремиться к престолу стезею убийства,Иль затворять милосердия двери пред страждущим братом,Или, коварствуя, правду таить, иль стыда на ланитахЧистую краску терять, иль срамить вдохновенье святое,Гласом поэзии славя могучий разврат и фортуну.Чуждые смут и волнений безумной толпы, из-за теснойГрани желаньям своим выходить запрещая, вдоль свежей,Сладко-бесшумной долины жизни они тихомолкомШли по тропинке своей, и здесь их приют безмятежен.Кажется, слышишь, как дышит кругом их спокойствие неба,Все тревоги земные смиряя, и, мнится, какой-тоСердце объемлющий голос, из тихих могил подымаясь,Здесь разливает предчувствие вечного мира. Чтоб прахаМертвых никто не обидел, надгробные камни с простоюНадписью, с грубой резьбою прохожего молят почтить ихВздохом минутным; на камнях рука неграмотной музыИх имена и лета написала, кругом начертавши,Вместо надгробий, слова из святого писанья, чтоб скромныйСельский мудрец по ним умирать научался. И кто же,Кто в добычу немому забвению эту земную,Милую, смутную жизнь предавал и с цветущим пределомРадостно-светлого дня расставался, назад не бросаяДолгого, томного, грустного взгляда? Душа, удаляясь,Хочет на нежной груди отдохнуть, и очи, темнея,Ищут прощальной слезы; из могилы нам слышен знакомыйГолос, и в нашем прахе живет бывалое пламя.Ты же, заботливый друг погребенных без славы, простуюПовесть об них рассказавший, быть может кто-нибудь, сердцемБлизкий тебе, одинокой мечтою сюда приведенный,Знать пожелает о том, что случилось с тобой, и, быть может,Вот что расскажет ему о тебе старожил поседелый:«Часто видали его мы, как он на рассвете поспешнымШагом, росу отряхая с травы, всходил на пригорокВстретить солнце; там, на мшистом, изгибистом корнеСтарого вяза, к земле приклонившего ветви, лежал онВ полдень и слушал, как ближний ручей журчит, извиваясь;Вечером часто, окончив дневную работу, случалосьНам видать, как у входа в долину стоял он, за солнцемСледуя взором и слушая зяблицы позднюю песню;Также не раз мы видали, как шел он вдоль леса с какой-тоГрустной улыбкой и что-то шептал про себя, наклонившиГолову, бледный лицом, как будто оставленный целымСветом и мучимый тяжкою думой или безнадежнымГорем любви. Но однажды поутру его я не встретил,Как бывало, на холме, и в полдень его не нашел яПодле ручья, ни после, в долине; прошло и другоеУтро и третье; но он не встречался нигде, ни на хо́лмеРано, ни в полдень подле ручья, ни в долинеВечером. Вот мы однажды поутру печальное пеньеСлышим: его на кладбище несли. Подойди; здесь на камне,Если умеешь, прочтешь, что о нем тогда написали:Юноша здесь погребен, неведомый счастью и славе;Но при рожденье он был небесною музой присвоен,И меланхолия знаки свои на него положила.Был он душой откровенен и добр, его наградилоНебо: несчастным давал, что имел он, – слезу; и в наградуОн получил от неба самое лучшее – друга.Путник, не трогай покоя могилы: здесь все, что в нем былоНекогда доброго, все его слабости робкой надеждойПреданы в лоно благого отца, правосудного бога».

Романсы и песни