Код довинчен… - Игорь Ушаков

Поменяв мне простынку, одна из девушек сказала: «А теперь немного потерпите. Мы должны помочь вам откашляться». Они повернули меня на бок, отчего я опять чуть не закричал, зажали меня с двух сторон, как в тиски. И вдруг через дикую боль я почувствовал, как две пары упругих девичьих грудей, которые были отделены от меня, как мне тогда показалось, только тонюсенькой перегородкой легкого материала медицинских блузок, жарко уперлись мне в спину с одной стороны и расколотую грудную клетку — с другой…

И вдруг почти вся боль ушла, а по моему телу растеклось приятное тепло. Их руки колотили меня по бокам, каждый удар отдавался болью, но я тогда еще удивился, как мужское начало выделяло на таком фоне бесчеловечных ударов прикосновения женской груди…

Тут я очнулся вновь. Я осознал, что то, что я видел было не де жа вю, а просто провал сознания, дрёма… Я окончательно очнулся. Открыв глаза, я сначала увидел только какой-то густой белесый туман. Вскоре я понял, что это потолок в комнате, где я лежу. Я хотел приподняться, но не смог. Где я? Когда я поднес руку к голове то, обнаружил, что она забинтована.

Тут ко мне начала постепенно возвращаться память. Я даже понял, что означало моё де жа вю! Последнее, что я помнил от прошлой жизни — было ощущение нежной и теплой женской груди. Поэтому я, наверное, и вернулся из беспамятства через воскрешение последнего физического ощущения. Но что это было? Может, тоже сон? Нет, нет… В памяти моей стала выплывать все более и более явственная картина того, что я видел в последние моменты моей предыдущей жизни… Фу, черт! Да никакая это не прошлая жизнь, а та же самая. Я просто тогда потерял сознание!

Я огляделся. Это госпиталь… Рядом с моей койкой, оборудованной капельницей, сидя на кресле, спала моя жена. Да, да… Я в Америке, здесь близких пускают к постели тяжелобольных в любое время суток практически без ограничений. Значит я уже вернулся из России… Ну, конечно, я припомнил свой полет и даже посадку в Сан-Диего… Да, да! Конечно же, была аварийная посадка!..

Я понял, что жена моя провела рядом с моей кроватью бессонную ночь, пока не свалилась в изнеможении. Сколько было времени, я мог только догадываться — за окном уже забрезжил рассвет.

Что со мной случилось? Значит, я выжил в самолетной аварии… Как? Кто меня спас?

Я пытался повернуться, но при этом невольно застонал. Моя жена, как встревоженная птица, тут же встрепенулась и тоже, видимо, ничего сначала не поняв, осмотрелась вокруг. Но тут же встала, наклонилась надо мной и прошептала: «Слава Богу! Наконец-то ты пришел в себя…» Она тихонечко поцеловала меня в лоб, как целуют засыпающих детей да еще покойников.

Да я и был для нее одновременно и постоянным ребенком, о котором она каждодневно пеклась, и «периодическим» покойником: ведь я перенес две операции на сердце, черепную операцию, дважды попадал в неотложку в бессознательном состоянии, почти в коме, по причине дикого кровотечения (я после установки искусственного сердечного клапана вынужден принимать разжижающий кровь препарат). Так что если я и жив все еще, то только благодаря моему доброму ангелу — моей жене. А вот теперь и новая напасть свалилась на ее голову — крушение самолета, в котором я летел!

Она гладила мою лысую голову, из которой торчали только иголочки редких коротко стриженых волос, и приговаривала: «Все будет хорошо… Все будет хорошо… Я помню, как ты говорил: „Пока я жив, я бессмертен“! Вот ты и жив! Все будет хорошо…»

И я сразу же понял глубиной души: что бы со мной ни произошло — в ее добрых и животворящих руках я выживу. Я понял, что моя «феминофилия», мое какое-то прямо-таки биологическое обоготворение женщины с самого детства, когда я воспитывался мамой, бабушкой и тетей, которая годилась мне всего лишь в старшие сестры — именно это и подарило мне в результате такую уникальную спутницу в этой жизни… (А впрочем, иной жизни ведь не будет!)

Потом, уже наступившим утром, вошла медсестра, излучавшая стандартную, но тем не менее приятную доброжелательную улыбку. (Я всегда говорил, что искусственная американская приветливость мне больше по душе, чем искреннее российское хамство!) Она сказал мне «Welcome back!» и дала какие-то таблетки. Я, как всегда безропотно, выпил все таблетки, а медсестра, как это положено в американских госпиталях, разъяснила, что к чему: «Это антидот. У вас сбыло сильнейшее отравление ядовитым газом».

Детали я узнал позднее, когда пришел врач и объяснил мне, что я надышался каким-то страшным современным ядовитым соединением — то ли гиперхлоратом ангидритбензола, то ли хлорбензолом гидрогиперзиума. Для меня все это было чистейшей воды абракадаброй, не имевшей никакого смысла: я никогда химию не знал и, более того, еще учась в школе, просто ее ненавидел.

Я спросил доктора, как я оказался в госпитале, на что он ответил, что меня и еще нескольких человек спасатели вытащили из уже погрузившегося на дно океана самолета. Я оказался единственным оставшимся живым из тех, кто не успел выбраться из самолета перед тем, как тот затонул в океане… Дело в том, что именно благодаря отравлению, у меня резко снизилось потребление кислорода, что и позволило мне выжить. А спасательный жилет поддерживал меня на плаву под потолком отсека в зоне небольшого воздушного пузыря…

Когда же врач объяснил, что этот ядовитый газ, который нашли в моих легких, имеет необычный и удивительно приятный запах, меня вдруг, как молнией, пронзило яркое воспоминание: разрез кофточки, ложбинка груди и туманящееся сознание… Нет, этого не может быть!

И тут же на память пришел другой эпизод, который произошел раньше, отчего по телу пробежали мурашки…

Это было в России, как раз во время того самого визита, после которого я и возвращался домой. Я там встретился с моим другом Львом Белопольским, одним из ведущих биологов в мире. Он занимался вопросами, связанными с происхождением жизни на Земле. Эта тема интересовала его еще с институтской скамьи. Мы с ним часто говорили на эту тему, и он снисходительно слушал мои «смелые гипотезы» по поводу возникновения жизни и откровенно подшучивал надо мной. Я на него не был в обиде, понимая шаткость и фантастичность своих предположений, хотя именно его идеи и были положены изначально в основу моей «теории». При этом моим основным аргументом была известная фраза Альберта Эйнштейна о том, что почти все с детства знают, что то-то и то-то невозможно, но всегда находится невежда, который этого не знает, а потому и он-то и делает открытие. На это Лев великодушно иронично замечал: «Тебе не хватает одного — ты не невежда…»

Я сам весьма скептически отношусь к тому, что можно придумать «истинную» теорию возникновения жизни. Слишком уж много здесь такого, что никогда не станет ясным, слишком мало фактов, но с лихвой хватает вымыслов.

Но если отказаться от «божественной» версии возникновения жизни, то останется все же две возможности: либо жизнь «рукотворно» создана некими «мета-силами», а тогда надо искать пути контакта с ними, чтобы узнать от них, как, а главное, зачем они нас сотворили. Либо же остается построить такую теорию, которая позволила бы и нам самим синтезировать жизнь, а заодно и доказать, что Бог вовсе и не нужен для создания жизни.

Я не биолог, и решение этой загадки для меня было просто хобби. Да и решением в прямом смысле это назвать было бы нельзя. Я просто собирал осколочки гипотез да обрывочки мыслей, рассеянных по безбрежной литературе и пытался из всей этой мозаичной смеси составить что-то цельное и логически более или менее непротиворечивое. Единственным моим оппонентом как раз был Лёва, поскольку я ни с кем больше не делился своими изысканиями, дабы не быть просто напросто осмеянным.

Именно Лёва Белопольский давным-давно, когда мы еще учились на первых курсах — он на биофаке МГУ, а я в МВТУ — поведал нам, его бывшим однокашникам, о новой и модной тогда теории — «теории биополя»… Но не того биополя, которым спекулируют шарлатаны типа Чумака или Кашперовского. Нет, речь шла о физическом поле типа магнитного или гравитационного. Это поле, которое в определенных условиях позволяет начать «кристаллизацию» жизни из неорганической материи.

По этой теории при определенных условиях каким-то образом — непонятно, каким — возникала жизнь. Всем казалась эта гипотеза дикой и нелепой: что за поле, как это из неорганики вдруг возникает жизнь? Лёва тогда задавал нам патологическим атеистам риторический вопрос: «Создал ли всю Вселенную и все живое в ней Господь-Бог?» И далее сам же отвечал на свой вопрос, приводя убедительные аргументы: Ведь не удивляемся же мы процессу кристаллизации в неживой природе и не ищем в этом какой-то «воли Божьей»? Ведь если взять солевой раствор, то при определенной концентрации и при определенной температуре начинают формироваться кристаллы соли! А алмазы? А горный хрусталь? А кварц? Ну, разве это не чудо?