Мириад островов - Татьяна Мудрая

— Своим скарбом он перед судом не отвечал, хотя и выкупиться при случае не имел бы права. Только вы ведь знаете, что ваше с ним нажитое имущество через границу не особо перекинешь. Это достояние земли, как у нас говорят. Собственно, ни один житель Верта толком не понимает, что за корысть рутенцам гнаться за прибылью, если унести даже при самых благоприятных обстоятельствах можно лишь то, что надето на них самих.

«Я не вникаю тоже. Но что-то большее меня самой, всех моих сопланетников говорит, что так нужно было не одному моему отцу», — продолжает в мыслях Галина.

— Ведь никто из рутенцев доныне не изъявлял желания укорениться в наших землях.

«Ещё бы. Вот провести роскошные каникулы…»

И вслух:

— Никакие богатства не дороже самой жизни. Но тогда отчего…

— Отчего ваш батюшка отринул такой простой и очевидный выход, скажете вы: уйти нагим, как и явился в наш мир? И вместо этого склонил голову под удар меча?

Теперь, когда самое страшное было произнесено и спало напряжение, оба собеседника стали держаться друг с другом чуть мягче.

«Могу ли я выдать постороннему человеку то, что папа скрыл от меня самой? Что лучше бы мне ходить с колокольчиком и клюкой по Верту, чем гнить взаперти на Земле? Ведь генно-модифицированная лепра, если она выползет наружу, никакому излечению не поддастся. И угроза слишком страшна».

— Вы хотите сказать, что отец хотел оставить мне… и меня… здесь?

— Судя по всему — да.

«Как мину замедленного действия. А собственно, почему бы и нет? Насчёт меня и то вилами по воде писано. А если другие гости… Зараза не очень липнет к человеку. Мыться как следует антисептиком и не вступать в контакты третьего рода».

— Я хотела бы похоронить отца и поставить хотя бы нохрийский крест. Мы кремируем своих, если хотим отправить на родину.

— Считаете такое скверным, — сьёр Мариньи согласно кивает. — Что же, наша земля охотно его примет — я уже, собственно, отдал распоряжения. Мы никогда не наказываем родню преступившего закон, хотя нередко забиваем гроб наглухо, прежде чем отдать.

— Но потом я попытаюсь уйти одна по морю. Если получится, то вместе со всем своим приданым. И если выйдет — не пересекая насквозь все области.

Эти слова вырываются у Галины словно по наитию.

А благородный пожилой господин тоже видит её насквозь — будто она стеклянная. Словно лишь он для неё чужак, а самому сьёру Мариньи, что держит от короля град Лутению и блюдёт его главный закон, такие непоседливые особы прямо оскомину в мозгах набили.

— Ну отчего же не потянуть время, девочка, — отвечает вполголоса. — Известное дело: человеку везде лучше, чем там, где он сейчас. Глядишь, и выгадаем тебе отсрочку или послабление судьбы.

«Глядишь», но не наверняка — ибо он сам тоже стоит ни на чём. На зыбком основании стоит.

…Потому что земля Вертдом и для своих истых обитателей мало предсказуема и курьёзна. Вроде бы и половинка перевёрнутой ленты — да куда короче другой. Вроде бы остров, да не совсем. Четыре земли — в центре Вестфольд, с западного краю Готия и чуть южнее Франзония, с восточного — Сконд. Омывает их безымянный океан, делимый на три моря. В Готийском море стоят близ берега крутые радуги, дуют мягкие ветры, во франзонских водах шальная волна бьёт о берег, нагоняет рыбу, вымывает янтарь и агаты с сердоликами. Скондия впадает в солёную воду мутными от ярости реками, укрывает взморье чистым белым песком, крупитчатым буро-алым. На самом дальнем востоке Сконда высятся горы и замки — и отчего-то видно их со стороны солёных вод, а достичь нельзя. И те, кто с гор этих спускался, не в воду падали, а на склон рутенской вершины — Эльбруса там, Килиманджаро или Кайлата. Какой кому жребий выпадет.

А ещё есть в самом сердце Верта, у самого Вольного Дома такая невозвратная река, течёт ниоткуда и впадает в никуда, один берег здешний, другой — рутенские Блаженные Поля, и открывается путь по мосту через неё, когда сам захочет…

Галина вздёрнула голову, очнулась. Оказывается, спала — сидя и в присутствии старшего мужчины, вот стыд-то какой!

— Оттого не годится вам странствовать одной, — тем временем говорил сьёр Мариньи, видимо, не заметив её состояния. — Хоть и считал один из рутенских гостей, что здесь как в древнем Эраншахре: девственница с куском золота на голове может пройти весь его от одной границы до другой и не будет никем ни на йоту обижена. Я, как сказал, отправлю с вами Орихалхо: безупречный воин, стоит не десятерых простых землянцев, но доброй двадцатки. Через неделю сумеете собраться?

— Проводить отца думаю послезавтра. А что до самой — уже давно на тюках сплю.

«Жду ареста, высылки или чего похуже».

— Тогда решено. Ждите.

Судя по всему, Галину ни за что не отпустили бы плутать в одиночку. Кисни и чахни на сундуках, словно раб-кощей или скупой рыцарь, по выбору. Служанки взяли расчёт сразу же, как объявили о смертном приговоре, коллеги отца ещё раньше нашли себе дело за пределами города. Поэтому паковать имущество пришлось ей самой, попутно выбирая кое-что поневзрачней на продажу. Надо было продержаться те две недели до исполнения и сколько-нисколько после.

Внутри сундуков, которые попутно работали скамейками, были полотняные чехлы для одежды, такие же, но с поперечными перегородками — для обуви, плоские расписные шкатулки для драгоценностей: не любоваться, прятать в белье. Но и любоваться тоже. Как и расшитыми чехлами, глубокой резьбой на боках сундука, узором древесных жил — на плоской крышке. Даже холстина, которой Галина обтягивала упакованное и запертое, была добротна едва ли не напоказ. Еле иглой насквозь протыкалась.

Все эти хлопоты успокаивали, мешали прокручивать наяву картины, обступающие Галину во сне.

…Гулкое толпище народа на площади Лутении, кое-кто познатней и побогаче занимает ступенчатую трибуну. Проход к помосту, где возвышается некто в тёмно-красном. Вдоль прохода и самого эшафота растянулось чёрное оцепление: попеременно лицом к народу — лицом к церемонии. Странно высокие существа, узкая кость, хрупкие с виду плечи, и вооружены несолидно: короткие сабли за поясом, почти детского вида луки и колчаны за спиной. Моряне, говорят в толпе. Полудикие морские воины. Иной народ.

Безумие, но отец, которого ведут с несвязанными руками, раскланивается не столько с людьми, сколько с наёмниками. Партнёры по торговым делам, соображает Галина сквозь нервный озноб. Вытягивает шею, чтобы лучше видеть.

Алека возводят, помогают стянуть джеркин и дают осмотреться по сторонам. «Чуженину оказана честь», — бормочет некто позади девушки. «Ага, отпустили по вольной волюшке, — соглашаются сбоку. — И господина самолучшего вызвали».