Дубль - Николай Ивеншев

— Посо? Посо? — радостно спрашивал он по — гречески. А ответ киоскеров не понимал. «Посо» — сколько стоит? И еще он одно слово знал: «Эвхаристо!» («Спасибо!»)

«Эвхаристо!» — за то, что Бог послал ее. Зевс? Магомед? Иисус? Наверное — первый. Он один — грешник.

«Эвхаристо!» Вот сейчас бы попробовать написать это. слово русскими буквами. Получится. Ясно, что получится! Но Володя не хотел этого делать, растягивал удовольствие. Да и суеверничал. А вдруг мимо?!

Но ведь отошел от первой своей болячки, все исполнил, как наказывал ему Альтшулер: море, влюбленность и даже олеандр.

Наташа читала мысли:

— Мне сказали наши девушки, что олеандр нельзя близко к носу держать — ядовитое растение, будет болеть голова.

— Я слышал наоборот, оно — лекарственное.

— Нет — нет, — с жаром запротестовала она. — Вот я нанюхалась и теперь хожу, как чумная, ничего не соображаю. А мне еще на свидание надо.

Она ждала, что Королев задаст вопрос. Но Володя промолчал.

— Да он… ничего… Я с ним не сплю. — И заспешила: — Он — грек, в американском универе стажировался. С ним английский учу. Ты знаешь, какие он пирожные печет? Обалдеть!

Володю не волновали пирожные. Он почуял, что‑то противно горячее заворочалось внутри. И стал натыкаться на прохожих.

— Он мне целую стопку учебников отдал. У него машина японская.

«Жалкие слова. Зачем она говорит? Хоть бы помолчала».

Он заглянул в ее глаза и не увидел вишневого цвета, карие — краска для половиц.

За Наташей к гостинице подкатила «Тойота». И Наташа легко упорхнула. Легко она делала все: брала за локоток, говорила: «Я люблю тебя». Все понарошку.

Со зла Володя со Степаном Ивановичем Бублейником суматошно сбегали в магазин электроники, купили Королеву магнитофон. Просто для того, чтобы потратить деньги и не думать о подарке жене. Словно он мстил своей жене за другую, за измену, которую сотворила дублерша Наташа. Вот ведь как паршивенько переплелось.

В коридоре гостиницы он встретился с бородатым во- логжанином Евгением Синицыным, копией писателя Белова. Он оказался довольно милым человеком, уже никого не ругал. Он затащил Королева к себе в номер. Там, в номере, на тумбочке стояла огромная, с саму эту тумбочку, бутыль вина. То, что надо для смертельно раненых мужчин.

Женя Синицын сообщил Королеву последние новости.

— А ты знаешь, почему у нас не все ездят на экскурсии? Не все были на мысе Сунион? К примеру, вот эта… Рая? Да — да — эта конь — баба? Ну и тихоня Таня?

— Откуда знать?

— От верблюда. Шубки зарабатывают!

— Как? Позволь… Коим образом?

— Известно коим. Они же привыкли душу продавать, а тело, тело проще. — Именно так — с, — по — старорежимному ответил Женя Синицын. — Отдались понтийским грекам.

Королеву стало обидно, почему, черт знает. За державу! Понтийские греки — это эмигранты с берегов нашего Черного моря, Понта Эвксинского. О них в Греции анекдоты травят, как в России о чукчах.

— Зарабатывали наши девочки. И теперь по шубке себе. Дешево и сердито.

Мужики любят сплетничать.

Володя довольно ясно представил крохотную Таню, игрушечку на блескучем шубном меху. И вообразил рядом с ней почему‑то голого чукчу. Наверное, Королев начал пьянеть.

Королев сказал: «Врешь», хотя знал точно, что было

все.

В номер заглянул Пермский Казак с порнографическими картами. И сели играть. От обилия голых тел на ярких картах Королев окончательно закосел. Он долго прицеливался пальцем к шейному платку — галстуку еще одного игрока, Валеры. Владелец платка презирал Володю. Это ясно.

Но были секунды, когда Владимир думал трезво. Он верил, что Наташа исправится, что Наташа — приличный человек, не шубу же она зарабатывает. Она с этим ученым греком уплетает домашнее пирожное и учится английскому точному произношению.

В своем номере Бублейник разговаривал на украинской мове. Все матрешки он продал, будильник реализовал понтийцу. Все «гарно». Степан Иванович спел украинскую песню на слова Шевченко. Или Володе это снилось.

В сегодняшнем экскурсионном репертуаре прогулки по трем островам. Гидра… Эгина… Название третьего острова Володя не запомнил. Шарахало их кораблик то в одну сторону, то в другую. Володя не выдержал всего этого, побежал блевать. Помнил одно: на морском языке помещение называется ватерклозет и обозначается двумя нулями. Словно кто‑то жестокий запустил всю пятерню в горло и выдирает кишки. Натурализм. У — у-ух, у — у-ух! Коридором вниз. Может, на палубу, к ветру? Так‑то лучше. И море успокоилось, полегчало, пожалело. Легче подкидывает? Клешня выползла. Кто‑то похлопал Володе по плечу.

— Ну, что, старик? — улыбнулся ему крепкий Женя Синицын. — Чего зеленеешь? Пойдем по пивку?

Они плюхнулись за ресторанный столик, как по команде, с двумя гетерами — Раей и Таней.

После банки пива Володя Королев оклемался и стал пристально разглядывать то одну гетеру, то другую. Ничего не поймешь. Вчерашние? Позавчерашние? Одинаковые. Ничего с этими женщинами не делается, хоть бы хны. А если бы так: согрешила — и ухо приняло другую форму, пусть не уродливую, другую. И так — ухо, нос, губы. Ах, как бы все изменилось! И знакомые не узнавали бы друг друга. Прошел год и из‑за грехов своих ты совершенно иной человек, отличаешься от того, прошлогоднего, как скандинав от эфиопа.

Володя оправдал двух подруг. Зарабатывали себе, своим телом — не воровали же? Это ведь была у них последняя попытка воплотить жизненную мечту, приобрести модные шубы. Как у гоголевского Башмачкина — новая шинель. Башмачкин мог поднатужиться и заработать себе еще на одну, взамен уворованной, а тут: накось выкуси, когда еще к дешевым шубам приедешь, когда в загробное царство, в Аид, переселишься. При здравом рассудке и мужья бы их поняли. От жен не убудет.

Гетеры выпили все пиво и заговорили с Женей Синицыным о каких‑то проблемах. А Володю Королева совсем отпустило похмелье и морская болезнь. Он пошел разыскивать розовощекую Эос — Наташу. Она сразу поняла, что с Володей что‑то происходит, и наклонила его голову, подставив колени. Он лежал у нее на коленях и вроде бы спал. Но он не спал, а впитывал в свое тело и в память всю тугость этих ног. А они и в самом деле были то упругими, то податливыми. Он боялся открыть глаза и спугнуть чужую женщину, у которой муж любит разрисовывать зажигалки.

Королев думал, что Наташа усвоила, что теперь‑то она живет в другом мире, тут все по — другому, нежели в ее Орле. Тут можно вообразить жизнь с другим мужчиной. И не только вообразить. Дома — кухня, работа, стирка в облупившейся, с битым кафелем ванной. И однообразные разговорчики с мужем о знакомых. Резинки сплетни. Политическая ахинея. А здесь — каждый день — новое платье, город, который не затихает. Здесь — предусмотрительный официант показывает винную этикетку, мило улыбается. Здесь даже наши русские мужики интересны.

И покупки, покупки, покупки. На скудные деньги. Хоть трусики себе, но из такого нежного шелка, чудную зажигалку — пусть муж тешится. Женщины — милые, невозможно милые папуаски!

Теплоходик пристал к одному из островов, кажется, к Гидре. А может, — к Эгине. Все ринулись купаться. Только они вдвоем минули людный пляж, нарочно толкуя о том, что купаться в таком лазурном море надо начисто нагими. Купаться они не стали, зашли в воду по колено. И Королев, как бы шутя, оттянул вырез ее розовой майки. Дорогие мои! Но ведь у всех женщин там одно и то же. Одно, да не одно. Он почувствовал щемящую нежность к уже увядающему соску. Если бы это была глупая, самодовольная, упругая грудь? Нет, не то. А тут? Еще год, два, три — и все уйдет. И грудь эта мало кого будет интересовать, кроме мужа. Да и то по привычке.

В этой груди Володя увидел и собственное старение. Да, помаялся, покуролесил, поглупил, полюбил, поненави- дел на своем веку. Ему не хотелось остывать, хотелось сжать в объятиях Наташу Мельникову. Только она может приостановить старение, смерть. Он было попытался обнять, получилось пошло и неловко, как когда‑то с креслом, на мысе Сунион. Теперь, может, ему заплакать? Бухнуться на колени и рассказать о том, что творится у него на душе? Вместо этого он затараторил о нелепом предприятии: хорошо бы остаться на острове жить, хорошо бы опоздать к теплоходику. Идиотский инфантилизм.

Они и вправду опаздывали, еле добежали до своей прогулочной посудины.

Это была последняя ночь в Греции. Сознание того и придало храбрости. Володя на палубе, когда дул ветер и пахло горьковато — легким, предложил:

— Давай сегодня вечером останемся одни?!

Наташу Мельникову не упрекнешь в неумении владеть собой:

— Давай! Но у меня свидание.

— Опять с этим? — как же не сделать голос обиженным.

— Опять. Я обещала. А когда удастся вернуться, кто его знает? Но я приду. Я стукну в твою дверь три раза… А зачем нам с тобой встречаться?