Озеро Радости: Роман - Виктор Мартинович

Ей нравятся палаты, заставленные койками с колючими одеялами, где по рыжим пескам бредут белые верблюды. Нравится фактура матрасов и санитарная белизна выдаваемых раз в две недели проштампованных простыней. Нравится, что возле каждой койки стоит тумбочка, в которую дети складывают передачи, а она – свой гербарий, свои камешки и шишки, свои каштаны и цветные стеклышки.

В пятницу с восемнадцати до двадцати – приемные часы или, говоря человеческим языком, «забор». Возле проходной у ограды собираются все младшие классы и спорят, за кем приедут первым. На шлагбаум облокачиваться нельзя, за попытку прокатиться на нем лишают полдника даже отличников. Особенно удачлив Олег Буевич – его родители работают неподалеку, в поселке Сокол, а потому появляются без пятнадцати.

Они всовывают нос машины под шлагбаум, захлопывают дверь за впрыгивающим на ходу Олегом и дают по газам, разворачиваясь и уносясь прочь, к свободе, к маминой запеканке и папиной игровой приставке (и о первом, и о втором будет много разговоров в понедельник). Все это – до того, как ленивая стрелка шлагбаума успевает подняться и застыть в зените. Потом спасающие и спасаемые мельтешат перед глазами, как верхушки деревьев, когда катаешься на плохо центрированной карусели, установленной за бассейном. Карусели, раскрутить которую можно только вдвоем, сидя друг напротив друга, иначе она скребет креслами по песку.

Последней везет Верке Рыбаковой, за которой в половину восьмого приходит одышливая косолапая бабуля с остановки семьсот шестого. К моменту появления старой медведицы Верка успевает разувериться в своем спасении и с такой радостью кивает Ясе на прощанье, что той хочется, очень хочется прикинуться кем угодно – хоть Веркой, хоть ее едва переставляющей ноги бабушкой, лишь бы свалить за пределы Санаторно-лесной школы. Они скрываются за соснами, и Яся остается у шлагбаума с чувством, что она проводила всех своих в армию, замуж или на Марс. Позже, практикуясь в метафорах, она уточняет ощущение: все умерли, она – последняя на Земле. Ощущение апокалипсиса становится особенно сильным когда она проходит мимо карусели, на которой невозможно кататься в одиночку. Еще позже, среди вымерших корпусов, в пустой палате, рассчитанной на шестерых, она убеждается: нет, умерла как раз она, все остальные – живы среди живых. И воскресенье произойдет утром понедельника.

– Можно я пройдусь с вами? – предлагает она однажды медведице.

– Куда? – пугается старуха, увлекая Верку за руку – так, будто они две красавицы, за которыми после дискотеки увязался алкаш.

– Только до остановки семьсот шестого! – обещает Яся, втайне надеясь, что ее посадят в автобус и заберут на выходные в берлогу, угостят медом и варениками.

– А у тебя что, своих родителей нет, девочка? – спрашивает старуха строго. Как можно быть такой вредной, непослушной школьницей, без родителей!

– Нету, – честно отвечает Яся. – Только папа и тетя Таня.

Медведица некоторое время обдумывает эту мысль, делает несколько шагов прочь от шлагбаума, затем останавливается, оборачивается и переспрашивает не менее строго:

– А чего папка тебя не забирает на выходные?

– Потому что у него есть тетя Таня. – Ясе удивительно, что взрослый человек может не понимать таких простых вещей.

Старуха вздыхает, отходит от ограды еще дальше, затем останавливается и бросает через плечо:

– Храни тебя, девочка, Царица Небесная и Земная.

Яся волнуется:

– А кто это – Царица Небесная и Земная?

Однако старой медведице с внучкой нужно спешить на автобус. Последний семьсот шестой, вы же сами понимаете. Яся выбегает за ограду, хотя это делать запрещено, и кричит свой вопрос в шерстяную спину медведицы:

– А она добрая?

– Самая добрая, – уверенно отвечает бабуля, не останавливаясь. – Она всех жалеет, кого больше некому жалеть.

– Как мама? – спрашивает Яся, но ей уже не отвечают.

Самое интимное место в лесной школе – библиотека, где пахнет крашеными полами и книжной пылью, а посетителей не бывает совсем, ибо кому интересно нюхать пол и пыль, когда рядом еловый лес. Ясе нравится ощущение моментального перемещения в другой мир, которое дарит соединение писанных букв в слова: проходишь сквозь портал чужого воображения, и именно там, внутри Кэрролла, Мавра или Купалы, отныне развертывается твой внутренний диалог, что делает его защищенным – не только от окружающих, но и от тебя.

В библиотеке значится библиотекарша, похожая на портрет Крупской, но библиотекаршу можно не принимать в расчет, так как она все время занята сосредоточенным переворачиванием страниц газеты «Жизнь» и тем, действительно ли у Валерия Леонтьева есть жабры. Она, как дракон, который сидит на сокровищах, но питается жабами.

Книгам про путешествия отведена отдельная полка. Яся выдергивает из частокола корешков пожелтевший, с манящим названием «За моря, за океаны». Старомодно выполненная обложка изображает корабль, который пятьдесят лет назад сошел бы за мечту подростка, погнавшись за которой тот мог закончить беспросветной шестилетней службой на советском линкоре.

Шрифт, заставляющий задуматься об автомате с газировкой, сообщает, что автор «заморей» – Степан Звенящий. В аннотации говорится, что он является «не только журналистом-международником газеты “Известия”, стипендиатом ВПШ и обладателем почетной грамоты “За правду и объективность в освещении XIX съезда ВКП(б) – КПСС”», но и «пристальным летописцем приключений, через которые прошла команда крейсера “Верный” на полном опасностей пути к Гаване». Яся раскрывает книгу на середине, и Крупская, газета «Жизнь» и жабры Валерия Леонтьева остаются в другом королевстве.

Море полыхало багрянцем заката, когда с кормы раздался крик одного из матросов: внизу, беспомощно дрейфовала шлюпка, с которой, увидев над «Верным» советский флаг, яростно жестикулировали их спасать. Мы подняли на борт нескольких истощенных бедолаг, одетых в жалкие обрывки тельняшек и, как это явственно просматривалось на их лицах, не евших уже несколько дней. Все они были неграми. В процессе разговора выяснилось, что их зафрахтовала крупная французская фирма, перевозящая уголь. Они бросили семьи и детей, чтобы, погнавшись за длинным долларом, уйти в рейс, а вернувшись, купить детям велосипед, выхлопотать место в университете. Как часто это бывает, контракт оказался кабальным, денег не то что не платили, но даже кормить стали не в достаточной мере. Преследуемые страхом голодных болезней, моряки решились на отчаянный поступок: ночью, когда капиталисты спали, сняли с кронштейна спасательную шлюпку, спустили ее на воду и устремились на веслах через воды Юкатанского пролива в сторону Кубы в надежде, что их спасут. Вы бы видели, как расплылись они в улыбках, когда мы пригласили их в камбуз и Петрович наплюхал им по два черпака ароматных, дымящихся паром макарон с мясом. Один из них, однако, так и остался лежать на палубе. Когда у него спросили, почему он лежит, а не ест ароматные макароны с мясом, тот знаками показал, что ему нездоровится, сильно болит живот. Бедняга весь горел, крупные как горошины капли пота стекали по подбородку. Мы сразу поняли, что у него гнойный аппендицит. Нужна была срочная операция. Капитан приготовился вызвать катер, который доставит больного в кубинский госпиталь. Но когда негр услышал слово «доктор», глаза в его орбитах завращались. «Ноу доктор! Ноу доктор!» – кричал он и страшно трясся всем телом. Тотчас же пришел наш корабельный специалист по переводу и начал терпеливо выяснять, почему негр отказывается от госпитализации. Оказалось, что тот вообразил, будто в больнице с него возьмут денег. Мы обступили моряка и дружно рассмеялись. «В советских больницах не нужно платить денег за помощь!» – «Вообще?» – уточнил негр. «Вообще!» – уверили мы его, и тогда, чтобы его вполне успокоить, мичман взял гитару и начал петь песню «А когда на море качка и бушует ураган», после чего все пустились в пляс.

«Какая глупость! Не может быть в мире мест, где нужно платить за то, чтобы тебе спасли жизнь», – хмыкает Яся и откладывает книгу. Она приходит к выводу о том, что нельзя верить обладателям почетной грамоты «За правду и объективность в освещении XIX съезда ВКП(б) – КПСС». Так Яся впервые сталкивается с политикой.

На плановом медосмотре главврач Степан Николаевич, похожий на доктора Айболита, которого сильно обидели спасенные им звери, интересуется, как часто Яся пользуется ингалятором. Она спрашивает: «Что такое ингалятор?». Айболит начинает кричать, назначает проверку. Спирометрия не выявляет похожих на бронхиальную астму аномалий. Степан Николаевич кричит еще громче, требует немедленного перевода в обычную среднеобразовательную школу по месту жительства. Ясю вызывают к директору и вроде даже действительно готовят к выписке. А потом что-то случается, громкий Степан Николаевич притихает и начинает при виде Яси жаться к стеночке и отводить глаза. А потом он сам куда-то девается – видно, за ним все-таки приходят спасенные им звери, – и в санаторно-лесной школе появляется Лариса Евгеньевна, полноватая, добрая и полностью согласная с Ясиной астмой.