Мое лоскутное одеяло. Размышления о книге и чтении - Владимир Алексеев

Книга в жизни русского человека, пришедшего осваивать сибирские просторы, зачастую занимает едва ли не главное место — она выполняет роль духовного окормителя. Внушительная коллекция рукописных и старопечатных книг средневековой традиции, имевших хождение в Сибири на протяжении нескольких веков, собрана в ГПНТБ СО РАН — сибирской академической библиотеке. Русские люди с XVI века осваивали восточные территории, и при отсутствии священства, в обстоятельствах сурового сибирского бытия оказалось, что книга брала на себя обязанность поддерживать дух человека и разделять его радости и заботы. В связи с этим в сибирских рукописях средневековой традиции часто уделяют особое внимание описанию самого акта чтения. Здесь сибиряки следуют обычаям и приемам древнерусских книжников, хорошо известным по книгам «Измарагд» (греческий драгоценный камень смарагд), «Златая цепь», «Маргарит» (по-гречески — «жемчужины») — литературным сборникам для «душеполезного чтения», многочисленным учительным сборникам. Это превосходные, исполненные в жанре классических аллегорий «этюды» о чтении как абсолютной ценности бытия.

В начале XVIII века составляется в Сибири огромный рукописный фолиант под названием «Цветник», где мы обнаруживаем новый вариант известной в древнерусской книжной традиции аллегории: чтение — рай:

Сладостен убо цветник и рай — много же сладостнее книжное почитание и разум: тамо убо цветы увядающе, зде же — разумения возрастаема, тамо зефир дыша, зде же — духовно прохлаждение; тамо терние заграждающее, зде же — Божий промысл утверждающи; тамо щурове поюще, зде же пророцы воспевающе; тамо — красование от зрения, зде же — польза от прочитания. Рай на единем есть месте — писания же всюду по вселенней. Рай работает временным нуждам — писания же и в зиму и в жатву растят листвие, тяжуще плоды — внимаем убо книжному прочитанию.

Это Слово дает ответ на поставленный в рукописи вопрос: «Что есть существо Писания и что приносит человеку пользу».

В другой рукописи составитель и переписчик, рассуждая на тему «Какая причина того, что все единое Писание читают, а врозь толкуют», дает собственное поучение, в котором создает свою аллегорию чтения как приобщения к Священному Писанию в греховном мире, облеченное к тому же в форму стихов-виршей:

Знанию Святаго Писания несть края,А Святое Писание много сладчайши рая.А особенно ныне со слезами нужно тое прочитатиИ прелесть Антихристову познавати.Видите ли како вси на мирскую жизнь прельстились,Антихристу яко Богу поклонились.…Аще бы жили со святым согласно,Тогда бы и Писание нам казалось ясно.А мы ныне Писание читаем,Токмо людей поучаем,А Церковь на части яко звери раздираем.

Чтение сибиряка прошлых времен, сохранившего средневековый принцип отношения к книге, — это попытка гармонизировать свои отношения и с «миром земным», и с «миром божественных сущностей». А образ этого идеального мироустройства складывается в процессе освоения той культурной традиции, того культурного опыта духовных предшественников, который кумулируется исключительно в книгах.

Р. говорит: «Я никогда не собирал книг — книги всегда сами ко мне приходили. Вот эти — от моих родителей, вот эта — от сестры, а вот эту мне подарил Пётр Авксентьевич, наш сосед по деревне. Мне часто снятся книги — огромные, мудрые — поскольку мои предки постоянно читали их, без этого у них не мог пройти ни будний, ни тем более праздничный или воскресный день. Лет 30 видел я во сне то, что сегодня вижу наяву у себя на полках: книги, вместившие жизнь и мудрость моих предков — родителей, дедов и прадедов. Их жизни — долгие, трудные, наполненные тяжким каждодневным трудом ‘‘ради хлеба насущного’’— поэтому и книги толстые, тяжелые, многомудрые.

И рядом с этим сном всегда соседствует другой: я плыву по реке — медленно и радостно, и двигаюсь легко, будто нет у моего тела никакой тяжести, нет веса. Восторг охватывает мою душу… Какая-то неземная радость захлестывает все мое существо».

«Боже правый, — думаю я, — да ведь эти сны видели и Лаврентий, один из первых составителей русской летописи, и собиратель Изборника князя Святослава 1076 года! А тут — человек, казалось бы, самых земных устремлений, но имеющий глубокие традиционные корни, осознанные с детства и впоследствии сохраненные, оказывается единомышленником древнерусских книжников!» Образ мудрости, заключенной в книге, с древнейших времен олицетворялся речным потоком — таким же полноводным, бесконечным, держащим на себе человека!

Вот что древнерусский книжник Лаврентий пишет в своем пергаменном фолианте:

Велика бывает польза от учения книжного; книги научают нас и наставляют на пути покаяния, потому что мудрость обретаем и воздержание в словах книжных. Книги — это реки, напояющие вселенную, это источники мудрости — ведь в книгах неизмеримая глубина; книгами мы в печали утешаемся; они — узда воздержания… Если поищешь в книгах мудрости прилежно, то найдешь великую пользу для души своей (Повесть временных лет, 1037 год).

А составитель Изборника князя Святослава начинает его полным поэзии «Словом некоего калугера о чтении книг»:

Добро есть, братие, почитание книжное… Узда коню правитель есть и воздержание; праведнику же — книги. Не составится корабль без гвоздия, ни праведник — без почитания книжного… Красота воину — оружие, и кораблю — ветрила; тако и праведнику — почитание книжное.

Сибирские старообрядцы до сих пор почитают книгу, как почитали ее в Древней Руси.

Расхожее ныне понятие «редкие книги» представляется мне неглубоким, годным только для самой грубой, приблизительной классификации книжных явлений прошлого и настоящего. Еще в 60-е годы ушедшего века, начиная собирать «редкие книги» для огромной сибирской академической библиотеки, задался вопросом: а что же это такое — «редкие книги»? Что так упорно поколениями собирали библиофилы, коллекционеры, библиотекари? Что хранится в самых труднодоступных библиотечных помещениях, гордо именуемых «отделами редких книг»?

Обратимся к справочнику. Н. Б. (Николай Березин-Ширяев), «Русские книжные редкости. Опыт библиографическаго описания редких книг с указанием их ценности», Москва, 1902. В двух выпусках. Самое издание — тоже большая редкость, найти не сумел, пользуясь лейпцигским переизданием 1973 г., выбираю очевиднейшие курьезы.

«Фирсов Н. Н. Политическое и финансовое значение колонизационной деятельности Ивана Ивановича Неплюева». Казань, 1893. Отпечатана в количестве 30 экземпляров.

Конечно же, интересно знать, кто такой «колонизатор» Иван Иванович Неплюев, в чем политическая и финансовая суть и значение для нас его деятельности, о которой поведано в Казани, но естественно закрадывается в душу сомнение, что все это — «в превосходных степенях». Иначе почему так негромко и вкрадчиво — всего в 30 экземплярах — сообщается об этом значении? Явление явно не мирового масштаба. Редкая книга — для избранных; 30 экземпляров — судьбу каждого легко проконтролировать, легко устроить, чтобы попали эти 30 в руки надежных людей, могущих по достоинству оценить и политическое, и финансовое значение деятельности И. И. Неплюева.

«В память столетия оренбургскаго магометанскаго духовнаго собрания, учрежденнаго в городе Уфе». СПб., 1892. Редка — отпечатано 15 экз.

Небольшое же было это духовное собрание, если за столетнюю историю его сумели обойтись пятнадцатью экземплярами…

«Цуриков А. Заметка о равнении кавалерии». Варшава, 1892. Отпечатана в количестве 34 экземпляров.

Не очень-то образцовое будет равнение, если 34 экземпляра не читали вслух поэскадронно. Подумаешь — и поймешь, что в русской армии такое занятие немного отдает сюрреализмом.

Глядя на описания таких и им подобных редких книг, хотелось придумать образ современной книги, которая будет цениться как редкая. И мы придумали. Наверняка, думалось в 60-х годах, в будущем веке чрезвычайно редкой книгой будет примерно такая: «Инструкция по тушению пожара на подводной лодке». Тираж не может быть большим — должен быть кратным числу имеющихся подводных лодок, поэтому, свято храня военную тайну, его никогда не укажут. Издание будет труднодоступно, редко и вожделенно для коллекционеров-собирателей — обязательно на обложке будет значиться что-нибудь подобное: «Для служебного пользования», «Продаже не подлежит», «Из части не выносить». Конечно же, редкая книга!

Ну а хотелось бы иметь такую книгу в библиотеке? А кому? Пожарным — для сравнения, сопоставления их сухопутного опыта с морским? А зачем? Пусть их библиотека (есть ли она? наверное, да) позаботится об этом, что же им еще делать?