Москва. Лица улиц. Продолжение легенд - Олег Фочкин

Земляные работы по объекту «Дороги и инженерные коммуникации для объекта “Многофункциональный жилой комплекс и реконструкция стадиона «Труд»”», где и были найдены плиты, приостановлены. Материалы по указанным фактам переданы в Инспекцию по контролю за соблюдением законодательства в области государственной охраны объектов культурного наследия Департамента культурного наследия Москвы. Специалистам предстоит проанализировать, как соблюдались правила во время работ, и, возможно, наказать хозяев стройки. Но для них этот штраф, как дробинка для слона. И это касается практически любого нарушения в застройке и изучении, а точнее, не изучении города. Да и не только Москвы.

Как пишет в известном всем историкам труде «О государстве Русском» (1591) английский поэт и дипломат Джильс Флетчер, «Василий III позволил немецким наемникам, жившим в слободе в Замоскворечье, открыть у себя первый в России кабак с продажей вина». Свой труд Флетчер написал на основе личных впечатлений от путешествия в Россию во время торговых переговоров, использовав при этом часть сочинений уже живших в России англичан и более ранних записок Герберштейна. «Со времени осады города татарами и произведенного ими пожара (что случилось в 1571 году) земля во многих местах остается пустой, тогда как прежде она была заселена и застроена, в особенности же на южной стороне города, где незадолго до того царь Василий построил дома для солдат своих, позволив им пить мед и пиво в постные и заветные дни, когда другие русские должны пить одну воду, и по этой причине назвал новый город Налейка, то есть наливайка. Когда в 1550 году по соседству была основана стрелецкая слобода, новые государевы слуги с радостью воспользовались питейным заведением наемников. Входя в кабак, они говорили: “Налей-ка!” Иностранцы, слабо понимавшие русскую речь, называли все Замоскворечье “Налейки”». Позже это название превратилось в «Наливки».

Об этом же писал и флорентийский купец Тедальди, неоднократно бывавший в России в 1551–1565 годах. Записанная с его слов книга называлась «Известия Джиованни Тедальди о России времен Ивана Грозного».

Отсюда, по одной из версий, и пошло название слободы, а потом и иноземного кладбища. Кирхи на территории кладбища и слободы, по сохранившимся документам, не было.

Как упоминают в своих записках и Флетчер, и Тедальди, как минимум с XVI века рядом с иноземной слободой находилось кладбище, где хоронили неправославных христиан и других иноземцев. Оно занимало площадь от нынешней Мытной улицы до Шаболовки. Носило первое из известных нам московских иноземных кладбищ то же название, что и поселение, – Наливки.

Однако не все ученые согласны с таким толкованием происхождения Наливок.

С точки зрения одних, Наливки (Naliffky) известны по документам с 1560-х годов как место расположения «немецкого» кладбища, где хоронили иноземцев западноевропейского происхождения. На кладбище в Наливках найдено надгробие Каспара фон Эльферфельдта 1562 года. Каспар фон Эльферфельдт был захоронен в заранее приготовленной им гробнице за городом, на кладбище, где хоронили неправославных христиан. Это позволило идентифицировать некрополь между улицами Мытной и Шаболовкой с древнейшим кладбищем иноземцев, которое располагалось близ слободы Наливки. Иноземная же слобода располагалась к северо-западу от Наливок.

Другие считают, что рощи («рощения») в летописях и иных документах регулярно указываются наряду со священными источниками как места языческих молений и празднеств. С язычеством название Наливки позволяет связать текст одного из постановлений Стоглавого Собора 1551 года: «В первый понедельник после Петрова поста в рощи ходят и в наливки бесовские потехи деяти. Чтобы в рощи не ходили и в наливках бесовских потех не творили, понеже все то прелесть бесовская, а православным христианам не подобает тако творити».

Третьи уверены, что в этом месте хоронили плененных во время ливонской войны и глав ордена тевтонских рыцарей, которых привезли в столицу и отрубили им головы. Здесь же похоронены и сотни других иноземцев. Возможно, на этом кладбище находились могилы известных итальянских архитекторов и художников. Например, построившего Успенский собор Кремля Аристотеля Фиораванти.

Кладбище закрыли в XVII веке. К тому времени и иноземцы по большей части переселились в Кукуй, он же Немецкая слобода. Старое кладбище потихоньку забылось, ну а местные жители растаскивали надгробные белокаменные плиты для своих нужд. О своем существовании кладбище вновь напомнило в веке девятнадцатом.

Первый раз каменную плиту с иноземной надписью нашли в 1823 году. А затем находки пошли одна за другой. И не где-нибудь, а на территории Данилова монастыря. Изучение этого некрополя началось, когда был опубликован доклад о происходящем с Конной площади камне с могилы Берндта фон Белля, ком-тура Голдинга.

Объясняется все просто. Строители использовали старые плиты при строительстве башен монастыря. Когда в 1869–1870 годах случилась разборка оснований башен ограды и подвалов церкви Покрова Богородицы, надгробия с надписями на английском, армянском, латинском, итальянском и других языках нашел на территории монастыря архимандрит Амфилохий. Как сегодня считают археологи и историки (да и ученые XIX века сходились на том же мнении), плиты с надписями попали в монастырь в последней четверти XVII века в период сооружения каменной ограды.

В 1989 году при земляных работах в районе Конной площади, между Мытной улицей и Шаболовкой, были обнаружены фрагменты перенесенных с изначального места надгробий с надписями на немецком языке. Всего с тех пор найдено 25 таких плит.

Что касается семьи Келлерманов (в русских текстах также «Келдерманы»), плиты с именами которых найдены в апреле 2015 года, то она отлично известна русским источникам. Генрих Келлерман, как полагают, попал в Москву во времена войны в Ливонии в период 1558–1583 годов. Генрих (в русских текстах Андрей) Келлерман числился среди «московских торговых иноземцев» и выполнял функции переводчика, а отчасти и дипломата – он был в Англии в составе посольств в 1613, 1614 и 1617 годах, занимался продажей пушнины в Риге для пополнения средств казны.

Главой семьи затем был голландский купец, переводчик и дипломат Томас Келлерман. В 1668 году русский царь даже отправил его послом в Венгрию главным образом по вопросу о совместной борьбе с турками.

По предварительным данным, одна из найденных плит находилась на могиле его сына Андрея, проучившегося в европейских университетах 17 лет и получившего степень доктора. Он врачевал в Москве, предлагал сделать новый перевод Евангелия на русский язык.

В журнале «Русская старина» за 1895 год опубликована статья Ш. Арсеньева «Очерки из быта докторов-иноземцев в древней Москве». В ней говорится:

«“Торговый иноземец”, “гость”, живший, по всем видимостям, в Москве десятки лет, Томас Келлерман (или, как иногда его именовали, Келдерман), торговавший, должно быть, не безприбыльно, отправил в 1661 году своего сына Андрея, родившегося в Москве, в иностранные земли для ученья. Отправил он его по указу царя Алексия Михайловича.

Уехав отроком, он воротился зрелым мужчиною, достигнув высшего ученого звания доктора медицины и философии через 17 лет. 1678 года, декабря 2-го, из Архангельска в Новгород известили о приезде в Московское государство новаго доктора, а 22-го того же месяца об этом отписали из Новгорода в Аптекарский приказ в Москву. Тотчас велено было переслать нововыезжаго доктора в Москву».

Андрей Келлерман приехал на праздники в Москву к отцу и семье после долгой разлуки. Приезд его был очень кстати и для Аптекарского приказа: в это же самое время царскую службу навсегда оставил опытный и любимый доктор Яган Розенбург, просившийся на покой за старостью.

И далее цитирую статью Арсеньева: «Когда прошли праздники Рождества и немецкаго новаго года (русский год начинался с 1-го сентября), купец Томас Келлерман написал царю челобитную о принятии сына на службу:

“Посылал я <начало выпущено> сынишка своего Андрюшку за море для дохтурской науки и для наученья разных язык учитца. И был сынишко мой в той науке за морем в разных государствах и школах семнадцать лет; и в итальянской, государь, земле, в городе Падуве (Падуе), в высокой школе, от дохтурских учителей философскому и врачебной науки разными вопросы доспрашиван, и ево в той дохтурской науке достойно признали и дохтуром учинили, и свидетелстенной лист за своими руками и печатми дали. И для той, государь, дохтурской науки сынишка мой, те семнадцать лет учася, издержал многия деньги – несколько тысячей рублев. И те деньги я, х. т., за него займываючи, платил, – проча ево вперед годнаго быть в вашу, в-го г-ря, службу. А он сынишко мой, твой, в-го г-ря, холоп природной и прочнее иных выезжих дохтуров, которые выезжают на малое время и вашим Государским жалованьем обогатясь (намек на отъезд Ягана Розенбурга, скопившаго в России деньги) отъезжают опять в свои страны. Да он же, сынишко мой, ныне в молодых летех и славенской грамоте и русскому языку может вскоре изучиться, – и от него чаять больше службы, как от иных дохтуров, которые все свои дела совершают через толмача. Милосердный Государь пожалуй меня, х. т., для моего вернаго подщания и многих проторей, которые издержал я в учение того моего сынишка, проча ево в вашу, В-го Г-ря, службу, вели, Г., ево, сынишка моего, принять в свою, В. Г., службу в оптекарскую палату и учинить ему свое жалованье против иных дохтуров, его братьи или как тебе, В-му Г-рю, об нем Бог известит”.