Лесной царь - Марина Сергеевна Айрапетова

все опять повторилось. Наташа после второй неудачной попытки сильно изменилась. Хождение по врачам, вспомогательное лечение, все это подорвало ее силы, истощило нервную систему. Наташа замкнулась, перестала задорно смеяться, а когда Николай пытался шутить или же приходил домой в веселом настроении, смотрела на него враждебно, как на предателя. А вот это ужасно угнетало уже Николая. Он все еще продолжал нежно любить Наташку и переживал вместе с ней, но по-своему, по-мужски, наверное.

Так как у Николая отпуск был длиннее Наташиного, он на это время ездил в свой любимый поселок на краю леса. Пока был жив дед, ездил навестить своего старика. Отец Николая умер раньше своего отца. «Злая болезнь его съела», — как говорил дед. А мать, погоревав немного, вышла замуж и зажила новой жизнью. У Николая остался дед, ну как его бросишь. А когда дед умер, то Николая все равно тянуло туда. Он будто корень туда пустил, вот и не мог оторваться теперь. И писалось там ему легко и просто. Вот и теперь, когда отношения с Наташей зашатались, ему еще больше хотелось съездить туда, проведать, жив ли еще его корень. Наташа отнеслась скорее безразлично, чем недовольно к его желанию. В общем, мешать не стала. И Николай поехал на край земли, где душе его дышалось вольно. Как всегда, он остановился у Хромоножки, которая рада ему была аж до слез. Но своим присутствием он старую не стеснял, он все в лес ходил, целые дни там проводил и только к ночи возвращался. А так как лето выдалось очень жаркое, то иногда и ночлег себе там устраивал. Этому его еще дед обучил. И в этот раз он добрел до реки, встретил там рыбаков, возвращающихся с уловом назад, в поселок. Они рыбой его угостили и спросили, не встретил ли он по дороге Вальку Зинкиного пацана. Пробежал он мимо них, как бешеный, на оклики не ответил. Николай никого не встретил по дороге и не слышал ничего. Но рассказ этот его как-то неприятно взволновал.

Знал он этого мальчишку, хороший паренек, сообразительный, вот только нервный очень. Хотя это и не удивительно. Жил парнишка в этом поселке с матерью вдвоем. Больше у него никого и не было. Вот только мать его пила ужасно. Почти каждый день с работы пьяной возвращалась, так в поселке говорили. Иногда домой мужиков каких-то приводила, собутыльников своих. И тогда парнишка спать уходил в сарай. В любую погоду там отсиживался. Николай знал этого мальчика, когда он был еще несмышленышем, он обращал внимание на его большие и внимательные глаза. Знал Николай и про грустную и мрачную историю его бытия. Потом малыш этот подрос. Однажды Валька, шатаясь без дела по поселку, остановился у забора Хромоножки. Во дворе перед домом Николай мастерил новую лавку, старая, что делал дед за долгие и многочисленные зимы подгнила. Варвара и без того увечная могла ненароком свалиться с нее. Валька засмотрелся на ловкую работу москвича. Он смотрел, удивлялся и одновременно завидовал. Николай позвал мальчика, тут же придумал и для него работу, походя, обучая самым простым вещам. С этого дня Валька часто проходил мимо этого двора и почти всегда получал приглашение войти. Потом его даже Хромоножка начала приглашать в дом, часто усаживала за стол поесть. Валька внимательно следил за всеми движениями Николая во время работы, с готовностью помогал и выполнял любые поручения. А Николай, вспоминая своего деда, все подробно объяснял парнишке и делился своими обширными знаниями. Иногда они вместе ходили в лес. И Николай чувствовал свою схожесть с дедом и гордился этим сходством. У него в памяти засела одна фраза деда. На вопрос Николашки, как он не устает так много и подробно рассказывать обо всем ему, дед спокойно ответил, как-то загадочно улыбаясь: «А я хитрый дед, подпитываюсь тобой, твоим молодым и свежим любопытством. Я, как леший, живые души ищу.». Николай привязался бы к этому мальчишке, да и Валька тянулся к нему. Но отпуски были недлинными, в их общении наступали продолжительные паузы. А за это время пацан взрослел, а жизнь его проще и краше не становилась. Но последнее время мать Валькина начала держаться, в трезвых стала ходить. Сыну обещание дала. Валька мечтал после девятого класса в город уехать, учиться хотел, профессию пораньше получить. И вот наступило заветное лето, подходил срок его отъезда, уж у него даже вещички все были сложены в рюкзак. А мать возьми и сорвись опять. Раз пришла выпивши, другой, третий. Ну а в довершение всего приволок ее совсем пьяную какой-то мужик. Приволок и посадил на порог дома пьяную, грязную и с подбитым глазом. Валька прибежал веселый домой, а тут мать на пороге, да еще в таком виде. В другой раз он бы помог ей встать, умыл бы ее, спать бы уложил. А тут все подкатило у него аж прямо к горлу, выть хотелось. От злобы он сам шарахнулся лбом об столб крыльца да так сильно, что бровь себе в кровь рассек. Затащил ее все же в дом, да так и оставил на коврике у двери. А сам, как был, так и выбежал из дома да со двора и рванул прямиком в лес.

Вот такого Вальку рыбаки и видели по дороге с реки. Всего того, что произошло в этот день, Николай конечно не знал, но в душе все-таки что-то защемило. Он тоже решил возвращаться пораньше, но пошел не за рыбаками, а другой дорогой, дедовской, укромной. Сначала тропа вела на откос, нависающий прямо над Чусовой. В этом месте река хороша. И вид оттуда великолепный открывается на реку, на живописный противоположный берег. Сюда он и Вальку иногда приводил, делился с ним своим восторгом от картины. Говорил, что здесь природа говорит с ним о счастье бытия. Говорил, что здесь он подпитывается энергией. Когда Николай вскарабкался на знаменитый откос, солнце собиралось в сторону заката. Жаркий день готовился к желанной прохладе. Наступил тот самый момент тишины. Николай стоял и любовался картиной, что великий художник выложил перед ним. Как вдруг ему послышалось чьё-то тяжелое и прерывистое дыхание, может быть даже стон. Николай стал озираться кругом. Рядом никого не было, он пошел к отлогому спуску, что вел назад к лесу и в поселок, но тут порыв проснувшегося ветра принес какие-то звуки сзади, а значит от реки. Николай опять вернулся на прежнее место. Стало ясно, что звуки шли снизу. Он лег животом на край откоса