Ребенок на заказ, или Признания акушерки - Диана Чемберлен

В тот вечер в моей берлоге Ноэль сбросила сандалии и поджала под себя ноги.

– Это правда? – спросила она меня. – Ты действительно распадаешься на части?

– Может быть.

Она долго говорила со мной, проводя меня сквозь лабиринт эмоций как опытный консультант. Я рассказывала о своей потере и своей скорби. О своей совершенно иррациональной злости на Сэма за то, что он покинул нас, проложив новые морщины у меня на лбу. За то, что мое будущее оказалось теперь под вопросом.

– Тебе не приходило в голову найти группу взаимной поддержки вдов? – спросила она. Я отрицательно покачала головой. От одной мысли о такой группе меня бросило в дрожь. Я не хотела оказаться в окружении женщин, которым было так же плохо, как и мне. Я еще глубже ушла бы в депрессию, из которой уже было бы не выбраться. Внутри у меня держались шлюзы, открыть которые я боялась.

– Забудь об этой идее, – поправила себя Ноэль. – Это не для тебя. Ты общительна, но не открыта. – Один раз она уже говорила мне это, и такое описание меня встревожило.

– С Сэмом я была открыта, – возразила я.

– Да, – сказала она, – с Сэмом это было легко.

Она смотрела в темноту за окном, словно погрузившись в свои мысли. Я вспомнила, как она превозносила Сэма на поминальной службе. «Сэм умел слушать как никто».

Что верно, то верно.

– Мне так не хватает разговоров с ним.

Я посмотрела на кипу бумаг на полу. На степлер на столе. На чековую книжку Сэма.

– Мне его просто не хватает.

Ноэль кивнула.

– Ты и Сэм… мне не хочется употреблять выражение «родственные души», потому что оно избитое, и вообще я в это не верю. Но у тебя был исключительный брак. Он был тебе всецело предан.

Я коснулась пальцами клавиатуры его компьютера. Буквы «Е» и «Д» были затерты и выступали слабо. Кончиками пальцев я пробежала по гладкому пластику.

– Знаешь, ты можешь по-прежнему разговаривать с Сэмом, – сказала Ноэль.

– Ты что? – засмеялась я.

– Только не говори мне, что не можешь. Наверняка ты говоришь с ним, когда бываешь одна. Это же так естественно – сказать: «Черт возьми, Сэм! Ну зачем тебе нужно было меня оставить?»

Я снова взглянула на клавиатуру, боясь за свои шлюзы.

– Я с ним не говорю, честно, – солгала я.

– А могла бы. Ты могла бы рассказать ему, что ты чувствуешь.

– Зачем? – Я ощутила прилив раздражения. Ноэль любила навязывать свои идеи. – Какой цели я этим достигла бы?

– Нельзя сказать наверняка, что на каком-то уровне он не может тебя услышать.

– Но я-то знаю, что он не может. – Скрестив руки на груди, я раскрутила кресло в ее сторону. – По науке это невозможно.

– В науке постоянно совершаются новые открытия.

Я не могла сказать ей, что иногда за завтраком или в машине по дороге в школу слышу его голос так отчетливо, как будто он сидит рядом, и мне не раз приходило в голову, что он пытается найти со мной контакт. Когда вокруг никого не было, я вела с ним долгие громкие разговоры. Мне было приятно чувствовать его рядом. Я не верила, что люди из мира иного могут приблизиться к нам. А что, если они могут и он старается вступить со мной в контакт, а я не пойду ему навстречу? Но когда я разговаривала с ним, я все-таки чувствовала себя ненормальной, а я так боялась сойти с ума.

– Ты всегда боялась психиатрических проблем, как это было у твоей матери, – сказала Ноэль, словно читая мои мысли. Эта ее способность пугала меня. – Я знаю, ты больше всего этого опасаешься, но ты одна из самых здравомыслящих людей, каких я знаю. – Она встала и высоко вытянула над головой руки. – У твоей матери это было органическое поражение, – сказала она, снова опуская длинные тонкие руки. – У тебя такого нет. И никогда не будет.

– Шлюзы… – Я подняла на нее взгляд. Я не хотела, чтобы она уходила. – Я боюсь их открыть.

– Ты не утонешь, – сказала она, – это не в твоей природе. – Она наклонилась и обняла меня. – Я люблю тебя, и я от тебя на расстоянии всего лишь телефонного звонка.

Я протирала стойку, пока на ней не заиграли лучи от верхнего света. Только тогда я осмелилась снова взглянуть на нашу фотографию на холодильнике. В эту жаркую июльскую ночь Ноэль помогла мне во многом разобраться. Только одно чувство осталось у меня неподконтрольным: страх, что я не могу оказать помощь моей дочери.

На фотографии Грейс стояла, улыбаясь, между Сэмом и мной, и только очень наблюдательный взгляд мог бы заметить, что она отклоняется к Сэму и в сторону от меня. Он оставил меня одну с ребенком, которому я не умела быть матерью. С ребенком, которого я стремилась узнать ближе и который не подпускал меня к себе. С ребенком, который обвинял во всем меня.

Он оставил меня одну с жившим наверху посторонним человеком.

3

Эмерсон

Старенькая машина Ноэль стояла около ее дома, и я пристроилась сзади. В гаснущем вечернем свете я могла разглядеть стикеры, которыми эта развалюшка была облеплена сзади: «Сосуществуй», «Нет тропических лесов – нет морепродуктов», «Даешь тофу», «Верните акушерок!» Все увлечения Ноэль, а их у нее было много, красовались там напоказ всему миру. Когда парни тормозили вслед за ней у светофоров, они складывали пальцы пистолетом, а она в ответ приветствовала их, выставляя средний палец. В этом была она вся.

Примерно год назад она бросила акушерство, сосредоточившись на детской программе, хотя это означало, что ей пришлось жить на сбережения. В то время в нашем районе сокращали акушерок, и она решила, что пришло время уходить. Для Ноэль это было все равно, что отрубить себе правую руку. Не хватило бы и десяти жизней, чтобы осуществить все, что она хотела сделать. Иначе она не могла бы изменить мир на свой лад.

Тед и я перестали взимать с нее плату за дом, хотя, учитывая неблагополучную экономическую ситуацию и дополнительные расходы в связи с открытием кафе, у нас не хватало на то, чтобы платить за обучение ребенка в колледже. Вскоре после нашей свадьбы Тед купил полуразвалившееся бунгало постройки сороковых годов. Мне это казалось безумной затеей, хотя продавец отдал нам его практически даром. Похоже было, что с сороковых годов никто о нем не заботился, разве что завалили двор сломанной микроволновкой, парой велосипедных шин, унитазом и другим барахлом. Однако Тед был риелтором, и он предугадал, что Сансет-Парк ожидает возрождение. И, в конечном счете, догадки его оправдались. Окружающая обстановка преображалась, хотя бунгало Ноэль по-прежнему имело жалкий вид. Конечно, унитаз и микроволновка исчезли, но кустарник был при последнем издыхании. Если бы она съехала, нам пришлось бы все капитально отремонтировать, но у нас к тому времени был неплохой доход, так что позволить ей жить там и оплачивать только удобства было для нас не слишком обременительно.

Вначале Тед был не в восторге от идеи «бесплатного проживания Ноэль». Он вкладывал деньги в мое кафе, и нам приходилось туго. Я давно хотела открыть кафе. Я воображала, как люди будут выстраиваться в очередь, чтобы отведать изделия моей кухни. Хорошо, что теперь оно уже себя оправдывало. У меня появилась своя клиентура в городе, а в туристский сезон мне даже приходилось нанимать дополнительный обслуживающий персонал. Так что Тед смирился и с кафе, и с бесплатным существованием Ноэль в нашей собственности.

С поросшей травой дорожки я могла видеть уголок заднего двора, где Ноэль развела сад. Она обращала мало внимания на дом, но еще несколько лет назад удивила нас, устроив небольшое чудо в виде сада в углу двора. Это стало одним из ее увлечений. Она специально изучала растения, так что у нее круглый год что-нибудь цвело. Один ее друг, скульптор, создал в центре сада купальню для птиц, походившую на музейный экспонат. Это была обычная купальня, но рядом с ней стояла маленькая фигурка босой девочки, которая поднималась на пальчиках, чтобы дотянуться до воды. Ее платье и волосы развевались, словно на ветру. Об этой купальне стало известно. Несколько репортеров хотели ее сфотографировать и написать статьи о скульпторе, но Ноэль не позволила. Она боялась, что кто-нибудь украдет фигурку. Ноэль была готова расстаться со всем, что у нее было, чтобы кому-то помочь. Но она не желала, чтобы кто-нибудь забирался к ней в сад. Она поливала, подстригала и всячески обхаживала этот клочок земли и заботилась о нем, как другие женщины заботятся о мужьях и детях.

Стены бунгало были облезлые, светло-синие, как колени изношенных джинсов, и на фоне заката цвет их казался каким-то нездоровым. Когда я подошла к парадной двери, то увидела, что из почтового ящика торчит пара конвертов, и хотя было тепло, у меня по спине пробежал холодок. Что-то здесь не так. Ноэль накануне должна была прийти к ужину и принести материал для Дженни, шившей одеяла для программы помощи детям. Обычно Ноэль такое не забывала. Меня беспокоило, что она не отвечала на мои звонки и письма. Вчера вечером я написала ей: «Мы садимся ужинать. Я грею для тебя тарелку». Потом я написала: «Беспокоюсь. Я думала, ты приедешь, но, наверно, что-то не поняла. Дай мне знать, все ли в порядке». И наконец, сегодня утром: «Ноэль? От тебя нет ответа. Все нормально? Люблю тебя». Она не ответила, и теперь, поднимаясь по ступенькам крыльца, я не могла избавиться от тревожного чувства.