Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 15. Лев Новоженов - Алексеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как напоминание о том, что все мы, несмотря на телевизионность и прочую продвинутость, в принципе из прошлого века.
Марина СМИРНОВСКАЯ-РОССЕТ
На похмелье нет времени
(фрагменты автобиографии)
Я родился в 1946 году, в год Собаки, на нее, наверное, и похож. И добродушный, и могу укусить. Думаю, что я не такса и не бульдог. Скорее всего «кавказец», тем более что такой же лохматый. Родился рядом с Таганкой, на Большой Андроньевской, в старом мещанском доме, в коммунальной квартире, где соседей — как семечек в арбузе.
Когда я был маленьким, то думал, что по радио передают одни только аплодисменты, а в газетах печатают всего одну фразу: «Лучше надо работать, товарищи!»
Взрослые приходили домой очень поздно, потому что задерживались на собраниях. Они приходили с опухшими от «бурных и продолжительных оваций» ладонями. Может быть, потому у нас сейчас руки не очень-то лежат к делу, что в свое время их отбили аплодисментами?
Мои папа и мама родили меня случайно. Родителям не было двадцати, и я им, студентам, конечно, очень мешал. Они передавали меня по бабушкам, дедушкам. Родственники очень спешили выпихнуть меня в большую жизнь и отдали в школу в шесть лет. Я ничего не мог усвоить, а когда началась таблица умножения — просто обалдел. Школа для меня — непроходящее отчаяние. Я не мог понять, что такое тригонометрия, химия, что от меня все хотят… И за чем все это? С трудом дождался восьмого класса, когда появилась возможность сказать: я дальше учиться не хочу, я пойду работать. В панике собрался семейный синклит. На котором дедушка, бывший военный, работавший инженером по технике безопасности (тогда все отставники были или инженерами по технике безопасности, или кадровиками), сказал: «Черт с вами, он пойдет ко мне на завод учеником слесаря».
На заводе слесаря посылали меня за бутылкой, заставляли вытирать фикус и отправляли к какой-то Вальке-инструментальщице за банкой менструации. Простые приколы тех лет.
Я бросил дневную школу и учился в вечерней. Которую закончил только благодаря слезам матери.
В детстве я думал, что заграница — это одна большая страна. Что если долго морщить лоб, то будешь очень умным. Что дружба народов — это просто такой фонтан на ВДНХ. Что каждый человек в берете и с фотоаппаратом — американский шпион.
Мы спали и видели, как поймаем каждый по шпиону, а один мой знакомый мальчик был уже на пороге осуществления заветного желания: он подозревал в шпионаже собственного папашу. Справедливые подозрения вызывало то, что батяня допоздна что-то писал. Слава богу, приятель вовремя повзрослел и не успел заложить своего предка.
Со словом «финка» я познакомился раньше, чем с женщиной одноименной национальности.
У нас во дворе никто не мечтал быть ни учителем, ни врачом, ни космонавтом. Все мечтали попасть в тюрьму. И надо сказать, многим удалось.
Помню песенку: «Берия, Берия, потерял доверие, а товарищ Маленков дал нам хлеба и блинков». В школе мы вымарывали его портрет карандашами, бывший товарищ Берия стоял на трибуне Мавзолея с безжалостно затушеванным лицом.
Наручные часы были только у богатых. Авторучки — тоже. Телевизоры — у баснословно богатых.
В институте, помню, на перилах вырезано перочинным ножом: «Обожаем Кешу Смока. Люда П. Вера К. Алла М.». Это они про Смоктуновского.
Настоящая фамилия моего деда была Новзен. Он русифицировал ее, вступая в армию, потому что даже в Красной Армии плохо быть солдатом Рабиновичем. Солдатская биография другого дедушки, отца матери, начиналась в Первую мировую, начиналась трудно — он тонул в Мазурских болотах с армией генерала Самсонова, выбирался из окружения в том несчастном августе 1914 года; и выбрался. Великая Отечественная грянула, когда он был уже пожилым человеком, в действующую его не брали, зато взяли в рабочий батальон, ну а кто знает что это такое, поймет, что свой военный хлеб мой дедушка ел не даром.
Один из дядьев, курсант танкового училища, погиб, прикрывая отход наших из Пятигорска, в 42-м, другой, помкомвзвода разведки, получил тяжелое ранение в ногу при форсировании Десны, ногу ему ампутировали. Помню, как маленьким мальчиком я боялся никелированного протеза моего дяди, стоящего у кровати и охраняющего беспокойный дядин сон.
Ну а мой отец… Отец не воевал. Когда-то это было одним из самых тяжелых детских переживаний, и попробуйте объяснить тогдашнему пацану, что в 45-м его отцу исполнилось всего только семнадцать, что работал он на тракторе в далеком среднеазиатском колхозе плюс сильнейшая близорукость и начинающийся туберкулез легких. Но такие извинения не принимались моралью моего детства, проходившего в одном из московских дворов и в некоторых других местах в начале пятидесятых годов XX века…
Отцовские глаза достались мне по наследству. В придачу к кое-каким еще дефектам здоровья. Фрунзенским райвоенкоматом города Москвы я признан негодным к службе в армии в мирное время и годным к нестроевой во время военное.
У матери фамилия Сорензон. Она с Украины, из Полтавы. Корни предков уходят в еврейские местечки, сплошь населенные мелкими ремесленниками, в шоломалейховскую голытьбу…
Отец и мать выбились в интеллигенцию, мама в Москве закончила Полиграфический институт, художественный факультет. А отец, родившийся в Москве, как ни странно, — Литературный институт. После чего его распределили в Брянск, где он работал в газете «Брянский комсомолец», кстати, вместе с Фазилем Искандером.
Там, в Брянске, отец написал и выпустил книгу рассказов. А потом почему-то ударился в кулинарию. Любил ходить на базар, выбирать продукты и вообще был докой по этой части. В этом есть что-то национальное. Практика базара. На Востоке, на Юге базар — это все, это жизнь, это способ существования, это мироощущение, это удовольствие. Это средство массовой информации.
Потом мать от нас ушла, мы остались вдвоем. Мое детство — с восьми до четырнадцати — Брянск.
Брянск — это театр с колоннами, овраги, колокольни, рынок у самой Десны-реки. Я помню в детстве в Брянске на 7 Ноября на площади перед обкомом партии натягивали экран и показывали «Ленин в 1918 году», «Ленин в Октябре». Стоит огромная толпа на морозе и смотрит, как на бледном экране перемещаются плохо различимые тени…
Знаете ли вы, как обидно, когда тебе не верят, что ты родился в Москве? Мне не верили.
Жизнь в маленьком городке очень мне потом помогла: было легко знакомиться и разговаривать с разными людьми.
Я не
