Иван Жолтовский. Опыт жизнеописания советского архитектора - Илья Евгеньевич Печёнкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, рождение Жолтовского как архитектора пришлось на последнее десятилетие XIX века, а состоялось не без воли случая. Для того чтобы завершить эту главу биографии нашего героя, следует добавить еще пару фактов: в 1900 году он женился и покинул Петербург – именно в такой последовательности, причем отбыл в Москву без супруги[36].
Шафером на бракосочетании Жолтовского выступил гражданский инженер и тоже поляк Стефан Галензовский[37], в соавторстве с которым Иван Владиславович создал несколько конкурсных проектов[38] и который, по-видимому, способствовал ему затем обосноваться в Москве, устроив в Технический надзор по достройке гостиницы «Метрополь»[39].
Другим – и основным – местом службы Жолтовского в Москве стало Строгановское училище технического рисования[40], где протекцию ему составил однокашник и соплеменник Станислав-Витольд Ноаковский, занимавший должность инспектора классов учебного заведения (фактически вторую после директорской). Преподавание рисунка в училище не было чересчур обременительным занятием, оставляя достаточно времени и сил для попыток утвердить себя в реальном проектировании. Сравнительно скоро, в марте 1904 года, Жолтовский был вынужден покинуть ряды педагогов из-за конфликта с директором училища Николаем Глобой. Но к этому времени он уже имел репутацию практикующего зодчего: вблизи Санкт-Петербургского шоссе полным ходом возводилась его дебютная самостоятельная постройка – дом Скакового общества.
Глава вторая, в которой герой обретает свою духовную родину
Уже за Сен-Готардом, пока летишь еще Швейцарией, начинается это играние в груди: скоро уж, скоро она. Вот Беллинцона, средневековые кастеллы – крепости, в лицо дует светлый итальянский ветер; в церквах с узенькими кампанилами звонят итальянцы звучно и нежно; белеют виллы, рыжеют крыши черепичные…
Борис Зайцев. Италия [41]
Как уже было сказано, на рубеже 1890–1900-х годов творческая активность Жолтовского концентрировалась в сфере конкурсного проектирования. Эта форма работы не только являлась наиболее доступной для начинающего архитектора, не располагавшего нужными социальными связями для появления реальных заказчиков, но и хорошо соответствовала его личной трактовке миссии зодчего. Рутинные аспекты профессии, связанные с инженерно-технической стороной проектирования и собственно стройкой, явно противопоставлялись Жолтовским творческой составляющей, вполне реализуемой на стадии эскизного проекта. Примечательно также, что практически все конкурсные проекты были выполнены Жолтовским в соавторстве: первоначально с гражданским инженером Стефаном Галензовским, о котором упоминалось в предыдущей главе, затем – с архитекторами Леонидом Браиловским[42] и Георгием Косяковым[43]. Все эти замыслы характеризуются неопределенностью стилевых предпочтений, что, с одной стороны, закономерно для авторов, сформировавшихся в период поздней эклектики, но с другой – совсем не похоже на зрелого Жолтовского. Различия между этим этапом невнятных поисков и тем, что можно назвать его самостоятельным творчеством, могут быть объяснены только внутренним озарением, подобным религиозному обращению, полностью меняющему оптику мировосприятия.
Нами уже было отмечено, что для поляка и католика Жолтовского было естественно считать себя наследником западнохристианской культуры. Резонно продолжить эту мысль, указав, что высшим художественным олицетворением классической западной цивилизации служила Италия. Когда именно Жолтовский впервые ступил на итальянскую землю, мы не знаем. Художественную стезю он выбрал в период, мрачно охарактеризованный Павлом Муратовым как время «наибольшего отчуждения нашего от Италии да, кажется, и вообще от всяких культурных ценностей»[44]. В стенах Академии, разумеется, это «отчуждение» никогда не бывало полным, но повторим, что и в раннем творчестве своем Жолтовский вовсе не предстает италофилом.
Кажется, он искренне стремился уловить новейшие тенденции, стать современным архитектором. Рубеж столетий – пик популярности модерна, известного в мире под множеством имен, но неизменно подчеркивавших новизну и молодость этого искусства: Art Nouveau, Jugendstil и т. д. Прорваться в новое прямо из Академии, исправно служившей оплотом традиционализма, было весьма затруднительно. Интерьеры для «Метрополя» и фасад для дома Бессера демонстрируют попытку освоить новые принципы формообразования, не отступая при этом от классического лексикона. Результаты, однако, трудно назвать вполне убедительными; вероятно, это было понятно и самому Жолтовскому.
Как все архитекторы тех лет, он внимательно изучал зарубежную профессиональную прессу. Но этого мало. Летом 1902 года, используя долгий отпуск преподавателя Строгановского училища, Жолтовский отправился в Турин, где была развернута Первая международная выставка современного декоративного искусства, этапная для истории европейского модерна. О том, что экспозиция была детально осмотрена московским гостем, свидетельствует сохранившийся путевой блокнот, заполненный быстрыми зарисовками выставочных интерьеров и отдельных предметов обстановки. Листы испещрены записями на польском языке.
Намерение Жолтовского ощутить причастность к большому интернациональному движению современного искусства выразилось в конце того же 1902 года в его появлении в качестве экспонента московской Выставки архитектуры и художественной промышленности нового стиля. Организованная Ф. О. Шехтелем, только что прославившимся своими павильонами в Глазго[45], она прошла с участием западных знаменитостей – Й.-М. Ольбриха и Ч. Р. Макинтоша. Жолтовский показывал варианты конкурсного проекта дома Скакового общества, выдержанные в стиле английских коттеджей поздней Викторианской эпохи. Можно увидеть здесь реверанс в адрес того же Макинтоша. Кроме того, конный спорт, увлекавший и самого архитектора, вообще ассоциировался с досугами британской аристократии. Поэтому выбор именно этих форм вполне рационален. Однако, получив одобрение заказчика и промелькнув на выставке, «викторианский» проект Скакового общества так и остался на бумаге. Жолтовский радикально переделал его, фактически представив новую работу, которую можно описать как компендиум цитат из классической архитектуры разных эпох – от Античности до Ренессанса и XVIII века.
Эта метаморфоза на стадии проектирования дебютной постройки нашего героя стала поворотным моментом всей его творческой биографии. Он решительно отверг соблазны модернизации во имя вечной красоты, воплощенной в старой итальянской архитектуре, и в наибольшей степени – у Андреа Палладио. «Надо было бы быть таким тонким палладианцем, как наш Жолтовский, чтобы раскрыть в каждом здании мастера глубоко обдуманную композицию масс и комбинацию уровней, игру интервалов и расстановку окон, с помощью которой достигается непогрешимое, безупречное, никогда и никем не достигнутое в такой мере, зрительное впечатление единства», – писал П. П. Муратов[46].
В воспоминаниях одной из сотрудниц Жолтовского, работавших с ним в 1940–1950-х годах, приведены его собственные слова: «О Палладио я узнал от Гете. Так несколько ярких, умных страниц великого поэта и мыслителя открыли мне новый мир в искусстве, дали направление всей моей творческой жизни»[47]. За этим признанием проступает удивительная история:
…По окончании Академии Жолтовский путешествовал по Италии. Он ехал в поезде из Милана в Венецию и читал произведение Гете «Путешествия по Италии». Именно благодаря этой книге и великолепным текстам немецкого поэта он вдруг решает изменить свой маршрут и направляется в Виченцу, на родину Палладио[48].
Стоит сказать, что единственным иностранным языком, которым Иван Владиславович овладел еще в реальном училище, был немецкий, так что гетевское Italienische Reise он вполне мог использовать в качестве путеводителя для первой своей поездки на Апеннины. Даты ее можно лишь предполагать, ведь «по окончании Академии» – это очень неточное обстоятельство времени. Согласно официальным документам, Жолтовский был за границей 36 раз – в различных странах Европы. Какая доля пришлась непосредственно на Италию, неизвестно. Однако упомянутый маршрут из Милана в Венецию позволяет считать, что речь могла бы идти о путешествии 1902 года: посетив индустриальные, пульсирующие современной жизнью Турин и Милан, наш герой действительно мог направиться поездом в Венецию как в еще один очевидный туристический пункт северной Италии и порт – например, для отплытия в австро-венгерский тогда Триест. Спонтанный визит в Виченцу и испытанное там потрясение от творений Палладио, как думается, могли бы объяснить кардинальный пересмотр Жолтовским своих
