Прощай, оружие! Иметь и не иметь - Хемингуэй Эрнест

– Святой отец скучать. Он страдать без девочка.

– Я не страдаю, – отозвался священник.

– Святой отец страдает. Он хочет, чтобы войну выиграли австрийцы, – настаивал капитан. Все обратились в слух. Священник покачал головой.

– Нет, – сказал он.

– Святой отец не хочет, чтобы мы шли в атаку. Вы же не хотите, чтобы мы шли в атаку?

– Почему? Раз идет война, наверное, мы должны атаковать.

– Должны и будем!

Священник согласно кивнул.

– Оставьте его в покое, – вмешался майор. – Все нормально.

– Все равно от него ничего не зависит, – сказал капитан. Все встали и вышли из-за стола.

Утром меня разбудила батарея в палисаднике по соседству. Уже светило солнце, я встал с кровати и подошел к окну. Гравий на дорожках был влажный и трава мокрая от росы. Батарея дала два залпа, и каждый раз от движения воздуха дрожало оконное стекло и развевались полы моей пижамы. Орудий я не видел, но стреляли они как раз поверх наших голов. Иметь их под боком удовольствие ниже среднего, но хотя бы не самые большие, и на том спасибо. Пока я высматривал что-то в палисаднике, со стороны дороги затарахтел грузовик. Я оделся, спустился вниз, выпил кофе на кухне и пошел в гараж.

Под длинным навесом выстроились в ряд десять машин. Тяжелые тупоносые санитарные машины, выкрашенные в серый цвет и похожие на мебельные фургоны. Одну во дворе ремонтировали механики. Еще три «санитарки» дежурили в горах возле перевязочных пунктов.

– Эту батарею не обстреливают? – спросил я одного из механиков.

– Нет, синьор лейтенант. Она защищена холмом.

– Как дела вообще?

– Ничего. Эта машина убитая, а остальные на ходу. – Он прервал работу и улыбнулся. – Вы из отпуска?

– Да.

Он с ухмылочкой обтер руки о свитер.

– Хорошо отдохнули?

Остальные тоже заулыбались.

– Неплохо, – сказал я. – А что с ней?

– Убитая. То одно, то другое.

– А сейчас что?

– Старые кольца.

Я оставил их возиться с автомобилем, казавшимся обесчещенным и выпотрошенным, с мотором наружу и разложенными на верстаке запчастями, а сам вошел под навес, чтобы разглядеть машины поближе. Они были относительно чистые: какие-то недавно помыли, другие покрыты пылью. Я проверил, нет ли на покрышках порезов или вмятин от дорожных камней. Вроде в хорошем состоянии. Очевидно, ничего не меняется от того, устраиваю я проверки или нет. Мне представлялось, что состояние автопарка, вне зависимости от доступности запчастей, и налаженная эвакуация больных и раненых в горах из перевязочных в эвакопункт и их дальнейшее распределение по госпиталям, указанным в медицинских картах, во многом зависит от меня. А на деле никакой разницы, что я есть, что меня нет.

– Проблемы с запчастями? – спросил я у механика-сержанта.

– Никаких, синьор лейтенант.

– Где сейчас склад горючего?

– Там же.

– Отлично. – Я вернулся в дом и выпил в столовой еще одну кружку кофе. Кофе был бледно-серого цвета, сладкий от сгущенки. За окном чудесное весеннее утро. В носу появилась сухость, предвещавшая жару. В тот день я объезжал посты в горах и в город вернулся под вечер.

Без меня, кажется, дела шли лучше. Наступление, по слухам, должно было возобновиться. Нашей дивизии предстояло форсировать реку, и во время атаки я должен был по указанию майора проверять посты. Форсирование реки планировалось в узкой горловине с последующим восхождением на гору. Посты следовало устроить максимально близко к реке и замаскировать. В конечном счете подходящие места выберет пехота, ну а мы как бы отвечали за логистику. Тот самый случай, когда у тебя появляется ложное чувство, что ты кем-то руководишь.

Пыльный и грязный, я пошел умыться. Ринальди сидел на своей кровати с английской грамматикой Хьюго. Он был одет с иголочки, в черных ботинках, волосы блестели от бриллиантина.

– Отлично, – сказал он, увидев меня. – Ты пойдешь со мной к мисс Баркли.

– Нет.

– Да. Будь так добр, помоги мне произвести на нее хорошее впечатление.

– Ладно. Подожди, пока я приведу себя в порядок.

– Умойся и иди так.

Я умылся, причесался, и мы пошли к выходу.

– Постой, – сказал Ринальди. – Почему бы нам не выпить. – Он открыл сундучок и достал оттуда бутылку.

– Только не травяной ликер, – сказал я.

– Нет. Граппа.

– Ладно.

Он наполнил два стакана, и мы чокнулись, отставив мизинцы. Граппа была очень крепкая.

– Еще?

– Давай, – кивнул я.

Мы выпили по второму, Ринальди убрал бутылку в сундучок, и мы спустились вниз. После жаркого дня с заходом солнца приятно было прогуляться по городу. Британский госпиталь размещался в большой вилле, построенной немцами перед войной. Мисс Баркли была в саду, а с ней еще одна медсестра. Разглядев между деревьев белые форменные платья, мы направились прямиком туда. Ринальди отсалютовал. Я тоже, но не так лихо.

– Добрый вечер, – поздоровалась мисс Баркли. – Вы ведь не итальянец?

– О нет.

Ринальди разговаривал с другой сестрой, и они над чем-то смеялись.

– Как странно – служить в итальянской армии.

– Это не совсем армия. Медслужба.

– Все равно странно. Что вас побудило?

– Не знаю, – ответил я. – Не все имеет разумные объяснения.

– Вот как? А меня в детстве учили, что все.

– Как это мило.

– Мы и дальше будем разговаривать в таком духе?

– Нет, – сказал я.

– Ну, слава Богу.

– Что это за палка? – поинтересовался я у мисс Баркли.

Высокая загорелая блондинка с серыми глазами, в форменной одежде медсестры. Настоящая красавица. Она держала в руке обтянутую кожей тонкую ротанговую палку, вроде стека для верховой езды.

– Она принадлежала мальчику, которого убили в прошлом году.

– Мне очень жаль.

– Чудный мальчик. Мы должны были пожениться, а его убили на Сомме.

– Та еще бойня.

– Вы там были?

– Нет.

– Я об этом наслышана, – сказала она. – Здесь такой войной не пахнет. Эту палку мне прислали. Его мать переслала. А ей вернули вместе с его вещами.

– И давно вы были обручены?

– Восемь лет. Мы вместе выросли.

– А почему не вышли за него раньше?

– Сама не знаю, – ответила она. – По глупости. Хотя бы это могла ему дать. Но я считала, что ему это не нужно.

– Ясно.

– Вы кого-нибудь любили?

– Нет.

Мы уселись на скамейку, и я остановил на ней взгляд.

– У вас красивые волосы, – сказал я.

– Они вам нравятся?

– Очень.

– Я хотела их обрезать, когда он умер.

– Да ну?

– Хотелось что-то для него сделать. Видите ли, другое меня не волновало, и при желании он мог это заполучить. Он мог заполучить все, что только пожелал бы, если бы я знала. Я бы вышла за него замуж, да все что угодно. Сейчас-то я все понимаю. Но тогда он захотел пойти на войну, а я ничего не понимала.

Я молчал.

– Я ничегошеньки не понимала. Думала, для него будет только хуже. Думала, что он может не выдержать, а потом, как известно, его убили, и на этом все кончилось.

– Ну, не знаю.

– О да, – сказала она. – Все кончено.

Мы оба поглядели на Ринальди, беседовавшего с другой сестрой.

– Как ее зовут?

– Фергюсон. Хелен Фергюсон. Ваш друг врач, не так ли?

– Да. Он очень хороший врач.

– Прекрасно. Хороший врач в прифронтовой полосе – большая редкость. Мы ведь находимся в прифронтовой полосе?

– Да уж.

– Тоже мне фронт, – сказала она. – А вот места красивые. Предстоит наступление?

– Да.

– Придется поработать. Сейчас-то мы без работы.

– Давно вы стали сестрой милосердия?

– С конца пятнадцатого. Одновременно с ним. Помню, у меня была дурацкая идея, что он попадет ко мне в госпиталь. С сабельным ранением и забинтованной головой. Или с простреленным плечом. Что-то живописное.

– У нас живописный фронт, – заметил я.

– Да, – согласилась она. – А вот Франция – это ни у кого не укладывается в голове. Если бы укладывалось, так не могло бы продолжаться. Какое там сабельное ранение. Его разорвало на мелкие кусочки.