Последний князь удела. «Рядом с троном - рядом со смертью» - Дмитрий Дюков

Распределение, новая работа, новые друзья, но тут совершенно неожиданно светлая полоса оборвалась. Весёлый праздник закончился хмурым утром, регулярное похмелье и систематический юношеский недосып сделали своё дело, и, не обзаведясь ещё благодарными излеченными пациентами, я уже обзавёлся персональным докторским кладбищем. Главврач оказался старой закалки, сор был вынесен из избы и направлен прямиком в прокуратуру. На счастье, амнистия не заставила себя ждать, и тюремной баланды отведать не довелось. Однако врачебная карьера оказалась закрыта раз и навсегда. Но уже были кооперативные времена, и Валера Скопин с увлечением окунулся в алчный мир чистогана. Чем только не пришлось заниматься бывшему врачу: торговля десятком видов товара от вездесущих китайских шмоток до новых ядохимикатов, производства ряда малонужных вещей и даже самодеятельная добыча ценных элементов из остатков продукции военных заводов. Вот на реализации этих благородных металлов, выделенных из отходов производства, Валерий и погорел во второй раз.

Но тут, без всяких на то причин, цвет жизненной полосы изменился вновь. Встреченный в коридоре суда старый армейский товарищ оказался не чужд чувства благодарности и наконец отплатил добром за расхищаемый в былые дни воинской службы для совместного увеселения казённый спирт. Конфликт с законом прекратился так же неожиданно, как и начался, а Вовка Шумов продолжал с видом деда Мороза извлекать из волшебного мешка подарки. Вот так и стал весёлый парень Валерка господином директором столичного холдинга с непроизносимым названием из нечитаемого набора букв. Теперь бывший врач, мелкий коммерсант и нелегальный золотодобытчик в одном лице занимался поставками огнеупоров, шихт и прочих нужных подсобных материалов на предприятия, входящие в контролируемую господином Шумовым металлургическую корпорацию.

Лёжа в неизвестном ему месте, этот ныне смиренный раб божий пытался понять: ну что же я такого сделал, чем же согрешил, за что такое наказание господне?

Грехов было немало, но вроде на такую тяжкую кару в форме бесконечных мучений и смертей они не тянули и по совокупности. Поток мыслей был прерван сильным желанием сходить по малой нужде. Это вынудило меня попытаться сначала сесть, а потом и слезть со спального ложа и, шаря руками в пустоте, двинуться на шум. Через десяток мелких шажков рука схватила что-то колючее и пушистое, где-то совсем близко от источника странных звуков.

Тут же меня оглушило и сбило с ног диким рёвом:

— А-а-а, чур меня, анчутка!

Таинственность странного места тут же пропала, сменившись суетой и сутолокой трёх мужиков в небольшой полутёмной комнате. Запалив лампады по стенам, они нашли своего государя забившимся в щель между двумя здоровенными сундуками, причем с намертво зажатым в руках куском бороды одного из них. После опознания в одном из ночных гостей почти уже родного Ждана Тучкова приступ панического страха прошёл. Царицыны же слуги, выяснив, что царевич вновь не в себе, назвались и стали пытаться общаться с помощью простых слов и жестов.

Козлов Андрей да Иван Лошаков оказались сынами боярскими царицыного двора, то есть относились к служилым людям, ответственным за военное дело и охрану. Поэтому и были приставлены к моему телу для его постоянного обережения. Дядька Ждан понял желания царевича с полунамека и подал медный сосуд, который, видимо, и предназначался для использования в качестве ночного горшка. Попытка справить нужду самостоятельно была позорно провалена, поскольку одновременно задирать длинную холщовую рубаху и держать вазу было крайне неудобно. Один из телохранителей, Андрей, взялся рьяно помогать, чем невольно вогнал меня в краску.

После же я насколько смог довёл до них мысль о том, что государь Димитрий Иоаннович весьма голоден. Задумавшийся воспитатель сообщил:

— В княжой-то трапезной Михайло Нагой пьян спит, вечеряли запоздно с царицей родня ея, вот и притомился. Не смогли ево людишки ко двору свесть, вот и остался на лавке ночевать.

Встречаться с буйным дядюшкой не хотелось, а в комнату, где питались слуги, вести меня напрочь отказывались. Спустя некоторое время придворные уступили капризному царевичу и, приодев, под руки повели через галереи каменных палат в людскую, что находилась в кормовом дворце. Вообще внутреннее убранство дворца не впечатляло: минимум мебели, сплошные сундуки, лари да лавки со спящими людьми по стенам. Никаких украшений и излишеств замечено не было, если не считать ими обязательные иконы в большинстве комнат. Перейдя через небольшой двор, наша процессия оказалась в просторном зале с несколькими печами, у которых уже возились повара.

Ткнув в первый попавшийся горшок, парящий запахом пищи, я велел:

— Подавайте!

Охранник Иван принялся уговаривать:

— Погоди чуток, государь, ключник вборзе[5] буде, отворит ледник да кормовые клети, там господарские яства.

Природное упрямство заставило повторить:

— Давайте это!

— То ж хлопское снество, тебе такое вкушать невмочь, — вздыхал Лошаков, глядя, как кухонный слуга накладывает в огромную деревянную миску кашу из горшка, заправив её, однако, изрядной порцией топлёного масла из берестяного туеска. Вкус был вполне узнаваем, тот, кто в армии едал перловку, его не забывает. Аппетит был испорчен странным хрустом на зубах, источником которого оказались остатки некрупного насекомого.

— Пустое брашно не едаем, хучь сверчок в горшок, а всё с наваром бываем, — пытался развеселить меня юный кухонный служка.

Судя по усмешкам окружающих, такие гостинцы были не редкость и в господской еде, поскольку к поварам никто претензий не предъявлял. Решившись идти до конца, я дожевал остатки каши, заедая её огромным кусом хлеба, который показался на удивление вкусным, совсем как в детстве. Мне нравился кислый вкус свежего ржаного хлеба, хоть и был он испечён из муки грубого помола с отрубями. В качестве напитка была предложена мутная густая жидкость со странным запахом.

— Овсяной кисель, царевич, — пояснил подавальщик, — а иных сытей дондеже не уготовили.

Знакомство с местной кухней было прервано звоном колокола.

— К заутренней созывают, на обедню. Поспешать нам надобно к собору Спаса Преображения, — поторопили меня оканчивать завтрак приставленные караульщики.

«Чудно, всегда казалось, что обедня в обед, — думалось мне. — Какой-то это неправильный мир».

Глава 4

На улице рассвело. Поднявшись по ступеням к храму, мы, пройдя паперть, вошли в залитый ранним солнцем притвор. Андрей Козлов остался там, а остальные поволокли меня внутрь.

— А он чего не идёт? — спросил я, указывая на отставшего.

— Нельзя ему, батюшка осерчал, епитимью наложил, — ответил мне присоединившийся к свите неизвестный дворовый. — Звал анчутку беспалого прямым именем.

— Кого звал?

— Нечистого, — посмотрел на меня как на умалишённого сопровождающий.

— Это, что ли, чёр… — договорить я не успел, рот прикрыл крепкой ладонью Ждан.

— Не поминай имя-то всуе, — поучал воспитатель. — Учует аспид, еже кличут его, сице[6] явится на вызов.

Проведя к алтарю, меня поставили рядом с женщиной, числящейся моей нынешней матерью, вокруг нас встала её родня и ближние люди. Дьякон, и протопоп уже начали службу.

— Благословенно Царство Отца, и Сына, и Святого Духа, и ныне и присно, и во веки веков! — выводил священнослужитель.

Прихожане вторили ему.

— Аминь, — далее вступал дьякон. — Миром Господу помолимся.

— Господи, помилуй, — отвечали все и крестились, я старался не отставать.

Однако моё религиозное рвение вызвало в толпе шёпот и пересуды, причина чего быстро стала ясна, ведь все, кроме меня, крестились двумя пальцами. Поспешно исправившись, я пытался следовать окружающим, но, когда дело дошло до молитв и тропарей, религиозное невежество проявило себя в полной мере. Даже шевелить губами в такт молящимся не получалось. Обряды продолжались более часа, и первые минуты казалось, что закончится молебен изгнанием еретика, то есть меня, из храма.

Но по прошествии времени стало ясно, что службы идут своим чередом, а жизнь своим. Прихожане переговаривались, сплетничали, на полу играли малые дети. По завершении молитв иерей стал совершать евхаристию. Механически скопировав действия причащённых, я получил свою долю Святых Тайн. После чего, пробормотав вместе с остальными благодарственные молитвы, был выведен из храма под напутствия священника:

— С миром изыдем!

— То Борискиным наущением не поминают имени твово ни в охтениях, ни в многолетях, будто ты не великого князя семя! — сказала высокая, статная женщина, что считалась в этом мире моей матерью, по выходе из собора и горько вздохнула. — Ладно, сын, ступай, гуляй с робятками-жильцами. А вы, дворовые, глядите за царевичем, дабы не тешился опаскою, головой за него в ответе!