Купеческий сын и живые мертвецы (СИ) - Белолипецкая Алла

Кожа у Иванушки была — как у всех рыжеволосых людей: молочно-белая, очень легко краснеющая. Так что тетка заметила, конечно же, его румянец. Но, похоже, истолковала его появление неправильно: на губах ее заиграла понимающая и какая-то ехидно-довольная улыбочка.

— А не знаешь ли ты, дружочек, — чуть растягивая слова, выговорила она, — куда это батюшка твой собрался ехать сегодня? Один, да еще и не в коляске, а на телеге? Будто мужик деревенский! Валерьян пытался его расспросить, куда он едет. Даже предлагал с ним поехать — вдруг помощь какая-нибудь понадобится. Но Митрофан ничего ему отвечать не стал. Вообще ничего — просто промолчал.

При упоминании двоюродного брата Иванушка испытал смутную тревогу. Слишком уж часто тот взялся его отца сопровождать и помогать ему. Даже тогда, когда тот о помощи и не просил. Как сегодня. С одной стороны, появление Валерьяна в доме радовало Иванушку: отец перестал приставать к нему самому со странными предложеньями учиться купеческому делу. Как будто не знал, что не выйдет из этого никакого толку. Но, с другой стороны, Ивану не давали покоя те взгляды, который Валерьян бросал на его отца — когда думал, что никто этого не видит. Взгляды его были алчные и словно бы испытующие. Двоюродный брат как будто ждал чего-то от Митрофана Кузьмича. Причем ждал все более и более нетерпеливо.

— Так что? — Тетенька устала ждать ответа и потеребила Ивана за рукав. — Знаешь ты или нет — куда батюшка твой сегодня поедет?

Иванушке страшно захотелось соврать, сказать: не знаю. Но он тут же решил: тетка по его лицу мгновенно распознает вранье. А что врать нехорошо — это он усвоил чуть ли не с младенчества. Пожалуй, единственное, что он усвоил из нерушимых правил купечества — то, что купеческое слово крепче железа.

И он сказал тетеньке правду.

4

Митрофан Кузьмич пытался успокоить свою совесть тем, что говорил себе: сын его в любом случае получит от него в наследство такое состояние, что на одни проценты сможет до конца жизни прожить безбедно. Тем более что к транжирству Иванушка никакой склонности не имел. Голуби — те в счет не шли. Да, за пару московских серых турманов он в прошлом году выложил пять сотен рублей — все свои накопленные деньги. Да еще отец ему сто рублей добавил. Но — не мог Митрофан Кузьмич порицать сына за такое увлечение. Ибо хорошо знал, по какой причине оно возникло. И ощущал за это свою вину.

И все же — передать наследственное дело не по прямой линии, пусть даже и племяннику... Разве такого он желал? И разве такого желал бы его отец, Кузьма Петрович Алтынов?

Потому-то он и хотел, чтобы Иван поехал сегодня с ним на Духовской погост. И, когда Митрофан Кузьмич вошел в гостиную, где Иванушка обычно сиживал после завтрака, купца первой гильдии неприятно удивило, что рядом с его сыном расположилась на диване сестрица Софья. И эти двое словно бы секретничали о чем-то.

Иван первым его заметил — тут же вскочил на ноги, шагнул к отцу. И лицо Иванушки приняло привычное просительное выражение, которое всегда так раздражало его отца. Митрофан Кузьмич прекрасно знал, о чем станет сейчас просить его сынок. Он всегда просил об одном и том же.

— Доброе утро, братец! — почти пропела Софья, хоть они уже виделись за завтраком. — Дивный денек сегодня обещает быть!

— Дивный, — согласился Митрофан Кузьмич, а потом повернулся к сыну: — Идем-ка со мной. Мне нужно сказать тебе словцо.

Глава 2. Эрик Рыжий

1

Мавра Игнатьева, купеческая ключница, или, как теперь говорили — экономка, не имела привычки подслушивать по углам. И разговор хозяина дома с простофилей Иваном она услышала по чистой случайности. Она протирала хрустальную посуду в маленькой кладовке, примыкавшей стеной к хозяйскому кабинету. И сквозь тонкую стенку — дранка да штукатурка — разбирала каждое произносимое слово.

Иванушку она растила с самого его рождения — как растила когда-то Таню, его мать. Татьяна Дмитриевна происходила из семьи дворянской, но обедневшей. Усадьба её отца доходу не приносила почти никакого, и Дмитрий Степанович вынужден был служить по казанной части в губернском городе. Так что, когда к Танюше посватался купец-миллионщик Алтынов, её родители повздыхали для приличия — что приходится выдавать дочку чуть ли не за мужика, — но дали свое согласие. Причем Мавра знала, что сделали они это с радостью и облегчением. Во-первых, кто бы еще женился на почти полной бесприданнице? А, во-вторых, Митрофан Алтынов сумел растопить сердце Татьяны. Так что и она против этого брака не возражала.

После венчания молодые сразу же переехали в Живогорск. И Мавра, которая состояла когда-то при Танюше нянюшкой, хоть была старше своей воспитанницы всего-то на десять годков, отправилась с ними вместе. Как часть маленького Таниного приданого. Она была когда-то крепостной девкой её отца, и впоследствии, хоть и заняла в доме Дмитрия Степановича положение доверенного лица и стала почти частью семьи, вольной так и не получила.

Вольную, впрочем, ей тут же выправила сама Танюша — как только вышла замуж и получила права на Мавру. Но нянька покидать семью Митрофана Кузьмича отказалась наотрез. И осталась в доме Алтыновых на правах домоправительницы. Тогда еще с ними жила незамужняя сестра Митрофана Кузьмича — жеманница Софья. И к ним постоянно захаживал в гости Петр Эзопов. Сперва — по совместным с Митрофаном Кузьмичом купеческим делам, а потом еще — и так жених его сестры.

А когда Танюши в доме не стало, Митрофан Кузьмич чуть ли не со слезами попросил Мавру их не покидать — заняться воспитанием Иванушки.

И вот сейчас её воспитанник в соседней комнате препирался со своим отцом.

— Ну, зачем, батюшка, мне с вами ехать? — вопрошал этот олух и обалдуй. — О матушке я и так молюсь каждодневно. А склеп... Не люблю я в него заходить. Вы же и сами это знаете.

— Если я прошу поехать — стало быть, есть основания, — проговорил Митрофан Кузьмич.

Сказал он это так веско, внушительно, что всякий другой послушался бы беспрекословно. А вот Иванушка продолжил артачиться и гнуть свое — не боялся отца совершенно. Тот никогда в жизни не то, что не порол сынка — даже шлепков ему не отвешивал.

— Батюшка, — сказал Иванушка почти что с досадой, — наверняка такие основания и вправду имеются. Но ведь скоро лето пройдет! Коршуны поставят птенцов на крыло, и голубям уже не будет безопасно летать. Вот я и хотел погонять их сегодня с часик.

Мавра Игнатьевна не выдержала — хмыкнула. Она хорошо знала, что этот часик обернется тремя, а то и четырьмя часами, которые непутевый купеческий сын проторчит на голубятне. И ведь это она сама придумала лет пятнадцать назад для маленького Иванушки ту байку! Слишком уж мальчонка приставал к ней тогда. Всё выспрашивал: если матушка его в раю, то нет ли способа узнать, как живется ей там, на небе? А Мавра возьми, да и скажи ему: вот полетят голубки белые на небеса — и принесут тебе от матушки весточку, когда вернутся обратно. Ну, а Иванушка будто вцепился в эту мысль: тут же упросил отца купить ему пару белых турманов. Отец не отказал — купил. С тех пор и пошло-поехало...

А Митрофан Кузьмич — терпеливая душа! — тем временем за стенкой говорил сынку:

— Хорошо, один час ты можешь голубей погонять. Но потом обязательно приходи на Духовское кладбище. Ты знаешь, где я там буду. Придешь?

— Приду, — пообещал Иванушка с тяжким вздохом.

А потом, едва только отец уехал на телеге, груженой свечным воском (сам — за возницу), его сынок тут же помчал переодеваться. И выскочил из своей комнаты уже не в дорогой пиджачной паре, а в штанах с заплатанными коленками, старой полотняной рубахе и разношенных сапогах. Хоть к этому-то Мавра его приучила: не портить на голубятне хорошего платья — ходить туда в старье, какого не жалко.

Ключница зашла в его комнату и принялась привычно подбирать с полу брошенные как попало вещи. Пожалуй что, впервые в жизни она радовалась тому, что воспитанник её — такой своевольник и неслух.