Луна над пустыней - Юрий Аракчеев

В открытых окнах троллейбуса замелькали пирамидальные тополи, домики, увитые виноградом, акации и дико изуродованные остовы каких-то деревьев. Оказалось — это тутовник. Его листьями здесь кормят гусениц тутового шелкопряда, выращивая коконы на дому…

Проехали центральные районы Ташкента. Вот и нужная мне остановка — конечная. В Музее природы меня должен ждать начальник будущей экспедиции Георгий Федорович Колюх. Итак, где он, Музей природы?

Об этом я и спросил проходящего мимо мужчину с черными усиками ив тюбетейке.

— Музей природы? — Мужчина долго разглядывал меня. Наконец почмокал губами и заявил:

— Так он сгорел.

— Как… сгорел?

У меня сердце упало. В воображении со страшной быстротой замелькали картины пожара. Недаром было столько писем и телеграмм, недаром экспедиция откладывалась: когда долго тянется — это плохой признак! Ох, и кошмарная, должно быть, картина была! Что же делать? Что с Георгием Федоровичем?..

— Сгорел, — повторил мужчина, с удовольствием, как мне показалось, наблюдая мою растерянность. И добавил: — Весь сгорел, начисто… — И языком поцокал: — Ц-ц-ц…

— Как же так? — спросил я, совершенно обескураженный. — Как же так? Ведь я только неделю назад телеграмму…

— Сгорел, — повторил мужчина. — Ничего не поделаешь.

— Ну, а где же он был-то? — спросил я все-таки, тревожно оглядываясь.

— А вон где был: прямо иди и налево. Стены остались. Живут там, спросишь. Рядом с базаром.

В полной растерянности я поплелся сначала прямо, а потом налево.

— Вот он, музей, — бойко ответила на мой вопрос бледнолицая женщина и махнула рукой в сторону мрачноватых серых стен без окон и дверей.

— Что он, разве сгорел? — спросил я. — Мне вот только сейчас сказали…

— Да, сгорел, весело сказала женщина. — В прошлом году еще. Не работает. Но там есть сотрудники, у них все узнаете.

В полном недоумении я заглянул в открытую дверь Г-образного одноэтажного здания, рядом с которым действительно чернел обгоревший скелет большого дома… В комнатке с огромными шкафами и коллекциями тропических бабочек на стенах мне показали рабочее место Георгия Федоровича Колюха. Так как начальника будущей экспедиции на месте не было, пришлось идти в административный отдел музея, который находился дальше по улице, напротив базара. В небольшом глухом дворике административного отдела, этаком испанском патио с окружающей его скрипучей деревянной галереей, цвели ярко-алые и желтоватые чайные розы. В воздухе плавали слои тончайшего аромата. Сгорело, как выяснилось, далеко не все.

Георгий Федорович оказался молодым — лет сорока — русоволосым мужчиной с ярко-голубыми глазами и уныло повисшими горьковскими усами. Он как-то странно, без особой приветливости посмотрел на меня — что, впрочем, я отнес на счет жары — и молча повел обратно, в комнату со шкафами и бабочками, где я только что был.

Сев за стол, на свое обычное рабочее место, он пригладил волосы, потрогал усы, откашлялся слегка и неожиданно тихим голосом, запинаясь, сказал:

— Понимаете… поездка откладывается на десять дней… Я вам дал телеграмму…

— На десять дней?! Как… Но ведь я же… Когда телеграмму?

— Сегодня, — уныло сказал Георгий Федорович.

— Как сегодня? Но ведь я рано утром вылетел, последний срок…

Георгий Федорович ничего не ответил. Он вяло отвернулся от меня и посмотрел в окно.

— С машиной у нас, понимаете… Машину чинят. Еще мотор не поставили. Розмарин… Она сгорела. Он ее своими силами…

Опять. Что же тут все горит? И что значит «розмарин»? Целых десять дней! Я молчал подавленно.

Начальник экспедиции тоже молчал и смотрел на меня с печалью. Потом он встал со стула и принялся открывать окно. Открыл первую раму.

— Вон, посмотрите, — сказал он, показывая на подоконник.

На подоконнике сидел великолепный экземпляр ночной бабочки виноградный бражник. Свежий, ничуть не потертый. Мощное, упрямое серебристо-белое тельце напоминало корпус реактивного самолета, розовато-серые узкие крылья, откинутые назад, довершали сходство. Это был привет, визитная карточка Средней Азии. Сердце мое забилось… Но как же тугаи? Неужели правда мы задерживаемся на десять дней? От расстройства я даже фотографировать не стал этот реактивный лайнер. Бражник с гудением взмыл с подоконника и исчез в душном пространстве музейного двора…

— Вы обедали? — спросил Георгий Федорович. — А то пойдемте. У нас здесь, напротив…

Постепенно кое-что прояснилось. Розмарин — это, оказывается, Розамат, шофер экспедиционной машины. Музей, а с ним и машина действительно сгорели во время прошлогоднего пожара, который возник из-за халатности ночного сторожи. Сгорела вся экспозиция, полностью. К счастью, остались фонды. Сейчас строится новое здание и разрабатывается проект новой, улучшенной экспозиции. А вообще музей основан в 1876 году как комплексный музей Туркестана — искусство, история, природа Средней Азии. Впоследствии от комплексного музея отделился Музей природы. Он был и остается крупнейшим и лучшим в Средней Азии. Фонды содержат более полумиллиона экземпляров одних только беспозвоночных. Коллекция тропических бабочек — одна из лучших в Союзе…

После обеда я увидел Розмарина на территории музея. Невысокого роста, черноволосый, очень подвижный и веселый человек в черном костюме — в такую-то жару! — пришел к Георгию Федоровичу просить денег на окраску машины.

— Через десять дней, раньше никак не получица! — ответил он на мой вопрос, и лицо его так и лучилось приветливостью, а среднеазиатский акцент придавал словам, помимо главного смысла, еще какой-то второй, скрытый и очень веселый смысл. Было такое впечатление, что он рад сообщить мне эту новость и новость эта, с его точки зрения, очень приятна для меня.

С деньгами в погоревшем музее было туго, и Георгий Федорович с Розаматом направились к директору, Оскару Хайдаровичу… А мне как быть? Что делать эти десять бесконечных тягостных дней? И ташкентская сухая жара полонила меня окончательно и бесповоротно.

С помощью Георгия Федоровича, командировочного удостоверения журнала, а также благодаря письму-просьбе Оскара Хайдаровича я поселился в одной из мрачных каменных келий бывшего медресе Кукельдаш. В этом типично азиатском каменном здании с арками и майоликой когда-то проходили курс духовных наук монахи. Теперь здесь Институт усовершенствования учителей. А вообще медресе Кукельдаш — архитектурный памятник XVI века, одна из достопримечательностей Ташкента.

Мы с Георгием Федоровичем поднялись по просторной лестнице к шикарному фасаду, с трудом отворили массивную арочную дверь, прошли коридор, потом небольшой зал и очутились в уютном прохладном каменном дворике, посреди которого зеленел травяной газон и даже высились кустики и маленькие деревца. Серые каменные стены двора были разделены на ячейки-ниши, в глубине каждой виднелись двери. Бывшие кельи монахов. Я тотчас представил себе долгую, однообразную монашескую жизнь, замкнутую в каменных стенах, — и это в то самое время, когда в мире столько интересного, когда где-то есть неведомые страны, а вот в тугайных зарослях в среднем течении Сырдарьи, совсем поблизости, водятся фазаны, шакалы, кабаны, тигры! Не говоря уж о многочисленных прямокрылых, чешуекрылых, жуках, скорпионах, фалангах. Правда, среди монахов были странствующие, которые много путешествовали, — вот это совсем другое дело!