Черная книга или Приключения блудного оккультиста - Яна Завацкая

Наш председатель взял слово. Говорил он долго. Рассказывал о Тимофее и его церкви. И о том, что он понял – мы должны строить новую церковь на месте Тимофеевской.

(к слову – Тимофей поставил свою церковь на Мюнхенской свалке. Но потом эту свалку расчистили и построили там Олимпийский стадион. Церковь старого чудака при этом пощадили. Теперь она является достопримечательностью Мюнхена и стоит в самом центре Олимпийского Парка. Земля там бешено дорогая и вообще не продается).

Идея безумная, Александр и сам это сразу признал. «Нам остается надеяться только на чудо», – смиренно сказал он. Нам никогда не получить землю в Олимпия-Парке, никогда не получить ни разрешения, ни нужных средств... «Одним из вариантов является привлечение в наше общество миллионеров», – сказал Александр. Я подумала, что это шутка, но позже выяснилось, что Александр был абсолютно серьезен.

Постороннему человеку невозможно понять, почему мы в тот вечер с энтузиазмом поддержали идею Александра. Да! Наше общество будет строить Церковь Розы Мира! Это безумие, но... это благородное безумие!

Даже спустя годы, даже после разочарования в обществе, я входила в эту гостиную – и сразу включалось чувство необыкновенной близости чего-то Высшего... Какой-то запах навсегда остался в этом помещении. Мы видели горящие глаза друг друга, мы слушали замечательные песни нашего барда, мы делились самым сокровенным, самым дорогим... Мы были так счастливы, что наконец-то нашли друг друга!

И еще – у нас было чувство, ясное, четкое ощущение, что мы не одни. «Значит, мы не одни, значит, кто-то невидимый с нами». Мы считали это Божественным Присутствием.Кто-то из Светлых Братьев почтил своим присутствием наше общество. Другие, возможно, считали, что это сам Сатья Саи наблюдает за нами. Или среди нас присутствует дух Даниила Андреева.

Мы были обречены на это общество. Мы были больны им. И в этот день наша жизнь изменилась бесповоротно.

Я помню, как вернулись домой на следующий день, и как я встала с уверенностью, что теперь все будет иначе. Ведь у меня есть Настоящее Дело! Я вела ребенка в садик и размышляла, чем же я могу быть полезной такому замечательному обществу... надо написать статью в ту газету, и еще в эту... надо еще с тем-то связаться. Кто еще может этим заинтересоваться?

Правда, потом я передумала писать. Пока не о чем. Ведь никаких дел еще нет, только планы. У дедушки Тимофея я сама еще не была... А что писать о том, что будет – или не будет...

Все равно приподнятое, восторженное настроение держалось несколько дней. Потом оно как-то прошло. Ведь мы жили тогда за 400 км от Франкенека. Александр уже жил своим Делом, жил делами общества. А мы... мы постепенно снова погрузились в будничную рутину.

В бытовые заботы, ссоры (отношения в семье давно не ладились), в детские болячки и прочие проблемы. Когда подошел срок второго собрания общества «Роза мира», нам уже как-то и ехать не хотелось. Мы сами уже не понимали, зачем эта церковь, что за ерунда. Атмосфера забылась, и непонятно, что же там такого привлекательного... Но мы все же поехали.

И снова Александр разворачивал перед нами сияющие перспективы. Мы будем строить церковь! Он искал подходы к бургомистру Мюнхена. Сейчас самое главное – получить разрешение, а там уж видно будет. Тогда же Александр дописывал свою музыкальную мистерию «Роза мира» и собирался ехать с ней в Россию. Попутно были задушевные разговоры, песни под гитару, импровизированный концерт, обмен «духовным» опытом.

Потом снова – домой, снова быт и обыденная, серая жизнь, в которой нет места сияющей розамиристской феерии. Снова ссоры, непонимание, обиды... муж изменял мне, это длилось уже год, я обо всем знала. Первый порыв развестись кончился быстро, тянулась какая-то страшная мука, казалось, ей конца не будет. Я все больше уходила в свои фэнтези-романы, в фантазии, представляла на месте мужа Настоящего Мужчину с каким-нибудь лазерным мечом. Муж спокойно гулял. Наши ссоры сотрясали нервную систему детей. При этом оба мы считали себя просветленными и способными нести свет другим (а супруга – соответственно, недостаточно просветленным).

Так продолжалось довольно долго. Собрания были отдушиной, проблеском ослепительного света в нашей жизни – материально обеспеченной, но духовно непереносимой. Мы ощущали присутствие Божественного. Мы наперебой мечтали о будущей Церкви, проектировали ее все вместе. В практику вошли медитации – все садились вокруг горящей свечи и каких-то странных символов, закрывали глаза и – кто во что горазд. Медитировать-то толком никто не умел. Ходили гулять. Ивановки наши на виду у всех бегали босиком по снегу и обливались водой из ведра. Много разговаривали. В общем, все было замечательно! Самая большая роскошь – роскошь человеческого общения. Все наслаждались этой роскошью, как могли. Александр задавал тон и создавал у нас впечатление, что мы делаем Настоящее Дело. По крайней мере, вот-вот, уже сейчас начнем его делать! Вот сейчас... вот напишем еще письмо бургомистру... вот еще подождем...

Но делом занимался один Александр. Он съездил в Россию, и поставил в Иркутске свою «Розу мира» (позже наши ребята помогли ему выпустить ее на СД). Познакомился заодно с вдовой Д. Андреева Аллой Александровной. Пригласил ее к нам в гости. Ну, и еще в его жизни произошло много важных событий.

Кое-что случилось и в нашем обществе. Н., наш бард, принес «Анастасию», мы все прочитали ее и восхитились... Приезжал на встречу с нами тот самый целитель– саибабист, Евгений Авербух... ну и другие события.

Какой-то общей теоретической концепции у нас не было. Устав никто толком даже не помнил, к нему относились как к чистой формальности. «Роза мира» не являлась нашей Главной Книгой, как и ни одна другая книга или учение не были для нас главными. Мы были Сами По Себе.

Единственное, пожалуй, что у нас декларировалось вслух – это Любовь. В. всегда с удовольствием рассуждал о Любви. Бог есть Любовь. Любовь есть объединяющая, цементирующая сила мироздания. Не любить легко, а любить трудно – давайте любить друг друга. Мы любим друг друга, и это главное. В «меморандуме», подготовленном им для интернета, значилось «создание школ, в которых ученики будут учиться любить друг друга на практике» (к счастью, мы вовремя заметили это весьма двусмысленное выражение). И еще – из поучений В., которые он мне выдал, когда узнал, что я посещаю интернетовский форум и принимаю участие в дискуссиях (с его точки зрения, это исключительно вредное занятие, и он всячески меня убеждал оставить его): Надо ЛЮБИТЬ, а не дискутировать!

Поэтому и в обществе у нас главным считалась Любовь. Друг к другу. Нет, не в пошлом смысле, разумеется. В самом высоком. Любовь – это значило никогда не говорить ничего дурного («не распространять негатив» – типичное выражение), ничего и никого не отрицать, никогда не спорить (спор, дискуссия – это нарушение принципа Любви). У нас проводились «литературно-музыкальные» вечера, и на них часто, наряду с действительно интересными выступлениями Н., семьи В., выступали доморощенные поэты с неграмотными стихами, безголосые певцы, у которых нельзя было ни слова понять – но все очень терпеливо слушали. Ведь показать даже, что слушать это скучно – это нарушение принципа Любви. В информационных письмах разрешалось писать только положительную информацию (негатив не нужен!) Любимый критерий оценки: в твоем романе я не почувствовала Любви. В этом письме не было Любви.

Правда, как мы увидим позже, кое-кого все же приходилось, так сказать, осаживать. Но при этом принцип Любви вполне можно было не нарушать.

(Кстати, love bombing – один из характерных признаков тоталитарной секты).

У меня стало созревать ощущение, что в обществе что-то не так. Именно то, что мы, такие горящие жаждой деятельности, вынуждены жить серой личной жизнью от собрания до собрания. Конечно, все мы живем в разных концах Германии, но неужели нельзя как-то нас организовать, чтобы мы все могли принимать участие в Великом Деле? Чтобы мы не cуществовали, как обыватели, а жили яркой, наполненной, интересной духовной жизнью.

Сама я, со своей стороны, начала рассылать информационные письма о наших собраниях всем членам общества. Я сочиняла, муж распечатывал, и мы рассылали. Александр поначалу принял эту идею в штыки... зачем это, мол, нужно? Но позже как-то смирился. И даже ему понравилось. Только его не устраивало то, что сочиняла я – сочинять должен был он сам. Я, видимо, как-то не так излагала его мысли (а свои мысли я излагать не могла – кому они интересны?) В общем, к тому времени, как Александр смирился с моими письмами, они уже представляли для меня обузу. Я не могла подойти к ним творчески, не имела права. Александр не терпел чужого творчества рядом с собой. А просто так сухо излагать: мол, встречаемся там-то, тогда-то – это уже нудная обязанность.

Но я забегаю вперед. Как раз в этот момент начался конфликт, о котором я хочу рассказать подробнее.