Намек на объяснение - Грэм Грин

Остаток дня почти не помню. Я, наверное, был оглушен, ошарашен, и меня захватила воскресная семейная суета. Воскресенье в провинциальном городе — день родни. Вся семья дома набившись на задние сиденья чужих машин, приезжают незнакомые дядья и кузены. Помню, к нам нагрянула как раз такая толпа, и мысли о Блэкере на время отодвинулись. Явилась какая-то тетя Люси, дом наполнился механическим весельем, дом наполнился ее громким глухим смехом, похожим на записанный смех в зале кривых зеркал, и если бы я даже захотел, у меня не было возможности выйти одному. А в шесть часов, когда тетя Люси и двоюродные уехали и вернулась тишина, идти к Блэкеру было уже поздно — в восемь меня отправляли спать.

Я почти забыл, что у меня в кармане. Когда я стал его опорожнять, бумажный катышек сразу напомнил мне о мессе, о наклонившемся ко мне священнике, об улыбке Блэкера. Я положил его на стул возле кровати и старался уснуть, но меня преследовали тени на стене от колышущейся занавески, поскрипывание мебели, шорохи в дымоходе, не давало уснуть присутствие Бога, там, на стуле. Гостия всегда была для меня… всегда была телом Христовым. Говорю, я знал теоретически, во что должен верить, но вдруг, когда кто-то мне свистнул за окном, на дороге, свистнул секретно, как сообщнику, вдруг я понял: то, что лежит рядом с кроватью, есть нечто бесконечно ценное, и кто-то может заплатить за это всем покоем души, кто-то может так это ненавидеть, что ты полюбишь это, как любишь отверженного, как любишь всеми обижаемого ребенка. Это — взрослые слова, а в постели лежал испуганный десятилетний мальчик и слушал свист с дороги, свист Блэкера — но мальчик вполне ясно ощущал то, что я вам сейчас описываю. Вот что я имел в виду, когда говорил, что оно хватается за любое оружие против Бога и всегда, везде терпит крах в момент успеха. Оно, вероятно, было так же уверено во мне, как Блэкер. И в Блэкере, вероятно, было уверено. Но если бы знать, что стало потом с этим несчастным человеком… интересно, не оказалось ли так, что оружие вновь обратилось против того, кому или чему должно было послужить.

Я уже не мог выносить этот свист и вылез из постели. Я чуть раздвинул занавески: прямо под окном, освещенный луной, стоял Блэкер. Если бы я опустил туда руку, он почти бы мог дотянуться до нее. Он смотрел на меня снизу, алчно сверкая здоровым глазом — теперь я догадываюсь, что от близкого успеха его одержимость почти достигла степени безумия. Отчаяние пригнало его к моему дому. Он прошептал.

— Дэвид, где она?

Я убрал голову из окна.

— Дай ее мне, — сказал он. — Скорее. Утром у тебя будет поезд.

Я помотал головой. Он сказал:

— Кровопускалка при мне, и ключ. Лучше брось ее сюда.

— Уходите, — сказал я, едва шевеля языком от страха.

— Я выпущу из тебя кровь, и все равно будет моя.

— Нет, не будет. — Я подошел к стулу и взял ее… Его. Теперь только в одном месте Он мог быть в безопасности. Я не сумел отделить гостию от бумаги и съел целиком. Бумага, как сливовая кожура прилипла к нëбу, но я смыл ее водой из кувшина. Потом снова подошел к окну и сверху посмотрел на Блэкера. Он стал ко мне подлизываться:

— Что ты с ней сделал, Дэвид? Из-за чего суета? Ведь это всего-навсего кусочек хлеба. — И смотрел на меня с такой мольбой, с таким вожделением, что я, совсем еще ребенок, подумал: если он, правда, так думает, почему он так хочет ее?

— Я ее съел.

— Съел?

— Да, — сказал я. — Уходите.

И тут произошло такое, что кажется мне теперь еще более ужасным, чем его желание совратить меня и чем мой бездумный поступок: он заплакал. Слезы текли вкось из его здорового глаза, и у него тряслись плечи. Я только на миг увидел его лицо, потом он опустил голову и побрел в темноту лысая, похожая на репу голова его вздрагивала. Теперь, когда я думаю об этом, мне представляется, что я почти видел, как плачет оно после неизбежного своего поражения. Оно пыталось использовать меня как оружие, и я сломался в его руках, и оно лило слезы отчаяния через глаз Блэкера.

Черные печи Бедуэллского железнодорожного узла обступили полотно. Стрелки перебросили нас с одной колеи на другую. Сноп искр; семафор загорелся красным, высокие дымоходы уперлись в серое ночное небо, задышали паром отдыхающие локомотивы — половина холодного путешествия осталась позади, предстояло долгое ожидание тихоходного поезда, который повезет нас через холмы. Я сказал:

— Это интересная история. Я бы, наверное, дал Блэкеру то, что он хотел. Интересно, что бы он с этим сделал?

— Я думаю, — сказал мой спутник, — что первым делом он положил бы ее под микроскоп. До того, как подвергнуть другим испытаниям, которые, вероятно, планировал.

— А намек? — спросил я. — Не совсем понимаю, что вы имели в виду.

— Ну, видите ли, — неопределенно ответил он, — для меня, если вдуматься, это было странное начало, вся эта история.

Я бы так и не понял, что он имел в виду, если бы он не потянулся к полке за чемоданом: пальто его распахнулось, и я увидел воротник священника.

Я сказал:

— Полагаю, вы считаете, что многим обязаны Блэкеру.

— Да, — отозвался он. — Понимаете, я очень счастливый человек.

Перевод Виктора Голышева.

Примечания

1

Акциденция — философский и схоластический термин, означающий случайное, несущественное свойство вещи.

2

De bello Gallico — «Записки о Галльской войне» — книга Юлия Цезаря, входившая в программу школьного курса латыни.