Взятие Бастилии и всего остального - Филипп Бастиан

События июня 1793 — июля 1794 года воспринимаются обычно не иначе как кровавым безумием. Они же все друг друга перебили! Революция пожирала своих собственных детей. Роялисты, фейяны, жирондисты, эберисты, якобинцы — все в конце концов были представлены господином Сансоном самой популярной даме тогдашнего Парижа — госпоже Гильотине. В провинции происходили события еще кошмарнее — в Нанте людей просто топили в баржах. Кто же остался в живых? Говорят, что лишь трусы и отъявленные мерзавцы, которые после Термидорианского переворота только тем и занимались, что набивали себе карманы. Но, например, Гюлена трусом назвать не получится. С 1790 по 1793 год он воевал в Северной армии и был ранен. Потом занимал различные посты, пока не был арестован Робеспьером «за мягкость». Значит, и мерзавцем он тоже не был. Ни трус, ни мерзавец, но Гюлен дожил до Термидорианского переворота и потом сделал прекрасную карьеру, как и многие другие сержанты, ушедшие в отставку полковниками, генералами, маршалами. Да, некоторые из них пострадают после возвращения Бурбонов: будут уволены из армии, осуждены и даже казнены, как это случится с маршалом Неем, а Гюлену, например, придется на время покинуть страну, что вполне объяснимо — Франция проиграет. Но в 1793–1794 годах почти никто из них не попал на конвейер гильотины (хотя Гюлен оказался на пути к ней). Они не стали хворостом для пожара революции. И в конце концов взяли все в свои руки.

Но почему они не сделали это сразу? Почему допустили целый год кровавого сумасшествия? Почему Национальная гвардия сбросила жирондистов и открыла путь якобинцам? Первые выглядели гораздо симпатичнее. Они были отнюдь не сторонниками жестких мер по отношению к кому бы то ни было и даже не против монархии. Но жирондисты держались так называемого федерализма — выступали за большую автономию провинций. А с другой стороны, по их же почину 20 апреля 1792 года была объявлена война Австрии. Правда, старая королевская армия уже оказалась недееспособной. Две трети офицеров эмигрировали. С таким удачным сочетанием внутренней и внешней политики Франция потеряла бы Эльзас и Лотарингию не в 1870 году, а, например, в 1793-м. И обязательно Корсику. И, может быть, Руссильон, Наварру, Бургундию… С великодушными жирондистами Людовик XVI наверняка бы остался в живых и даже королем, и, скорее всего, не исключительно Иль-де-Франса, но определенно его королевство в размерах весьма бы сократилось. А кровавый Робеспьер как раз выступал против войны и за единство страны. Он не смог предотвратить первое, но всеми своими изуверскими методами отстаивал второе. И пока якобинцы отправляли осужденных тысячами на гильотину, Гюлен, Эли и другие сержанты, ставшие офицерами вместо бежавших королевских, учили необстрелянных новобранцев воевать под прусским и австрийским огнем в буквальном смысле этого слова. Они создавали новую армию, и им пока было некогда разбираться с безумными адвокатами и беснующимися санкюлотами. Те обеспечивали им хоть какой-то тыл, и на том спасибо.

Но неистовство якобинцев не знало границ. На гильотину отправлялись и военные. Особенно после бегства Лафайета и Дюмурье. А революционная тактика стала давать плоды. Новая французская армия начала побеждать. И в терроре, страхом объединяющем страну и мобилизующем силы на ее защиту, больше нужды не было.

Чем известен полковник Шарль-Андре Мерда, смертельно раненный в Бородинском сражении и посмертно произведенный в бригадные генералы? Это он во время ареста Максимилиана Робеспьера прострелил тому челюсть. Еще одна блистательная карьера — из жандарма в генералы, пусть и посмертно. А примерно через два месяца после гибели Мерда чуть не погиб и Гюлен. Ему, как и 28 лет назад Робеспьеру, тоже прострелили челюсть.

Этот эпизод в жизни сержанта-прачки прекрасно показывает, какое значение может иметь личность в истории, даже если она не Наполеон Бонапарт. Некий генерал Мале, убежденный республиканец, бежав из психиатрической лечебницы (где он находился с 1807 года за подготовку заговора против Наполеона), предъявил фальшивые документы одному из командиров Национальной гвардии и сумел убедить его солдат, что император погиб в России. И те вслед за заговорщиками бросились захватывать Париж, дабы восстановить республику. О малолетнем сыне Наполеона, наследнике, никто и не вспомнил. Были арестованы министр полиции и префект, занимались Сенат, казначейство, банк, городские заставы… В общем, все шло успешно, пока Мале не заявился к коменданту Парижа, а им был как раз Гюлен. Тот не поверил в то, что Наполеон погиб в России, и Мале, увидев сомнение на лице Гюлена, выстрелил в него. Мятежного генерала схватили, и к утру военный переворот был подавлен. Таков оказался сержант-прачка, получивший после выстрела Мале прозвище «Général bouffe la balle»4. Он встал на сторону восставших — и восстание свершилось, он воспротивился восставшим — и восстание провалилось. За что бы ни брался Гюлен, у него почти все получалось. Не зря Наполеон назначал его на особо важные посты — комендантом Вены, Берлина и наконец Парижа. Если бы не Гюлен, император французов из России вернулся бы, скорее всего, в республику.

А что у Гюлена не получилось? Не получилось спасти того самого маркиза де Лоне, которому после взятия Бастилии он гарантировал жизнь и отправил в ратушу, но по дороге напала толпа, и маркиза с еще шестью защитниками крепости убили. Голову де Лоне потом таскали на пике по Парижу. Несчастный маркиз считается одной из первых жертв революционного террора. Пятнадцать лет спустя, весной 1804 года, Гюлен попытается спасти жизнь герцогу Энгиенскому. Военная комиссия, а он будет ее председателем, осудит того на смерть. Не согласный председатель сделает все, чтобы казнь была отменена, попытается организовать встречу осужденного с консулом Бонапартом. Не получится. Но он попытается.

На фоне террора, якобинского и роялистского, военные порой выглядят просто ангелами. Они ими, конечно, не были. Лион и Вандея тому свидетели. Но в целом именно военные в годы революции оказывались наименее склонными к проявлению чрезмерной жестокости и безумства. Можно не упоминать знаменитых палачей и наиболее известные примеры зверств, единичных и массовых. Но взять того же маркиза де Лоне, жертву. В свое время он купил должность коменданта Бастилии, посчитав это хорошим вложением капитала — мол, за пару лет службы затраты вернутся. Таковы были законы Французского королевства, позволявшие занять пост совершенно не подходящему для него человеку: в 1778 году де Лоне умудрился не отсалютовать в честь рождения королевской дочери, потому что не получил на то приказ (хотя того требовала традиция). Тем более у него не хватило ни хладнокровия, ни ума, чтобы найти выход из