Ванильный запах смерти - Анна Шахова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Харизматичная Зуля явилась с пляжа в розовом парео с видневшимся под ним купальником из тесемочек.
– Чудесная вода! Никогда бы не подумала, что в Подмосковье можно получать удовольствие от купания. Только течение все портит. Боюсь далеко заплывать.
Осознав, что звук ее чувственного голоса не привлекает внимания, Зуля уселась в кресло, вытянув длинные ноги, на которые с опаской уставился Гулькин. Он стоял, ссутулившись, у кресла хозяина.
– Что за роковое послание? – обратилась Зуля к Говоруну.
– Да вот сайт разрабатываем. Текст вроде неплохой, – вздохнул Василий.
– Дайте-ка. – Зуля бесцеремонно выдернула бумагу из Васиных рук.
– Я как-никак профессиональный редактор.
Абашева, несмотря на фривольный вид отдыхающей, находилась на работе. Она приехала с народным артистом России, стареющим плейбоем Глебом Архиповичем Федотовым. В прошлом году он не смог откликнуться на приглашение своего старого знакомого Марка Говоруна, но сейчас актер работал над книгой воспоминаний и решил, что лучшего места для уединения на природе не найти. Убедившись, что сам он до обидного бестолково формулирует мысли на бумаге, Федотов нанял литературного обработчика – Зульфию Абашеву, которая некогда помогала с книгой его коллеге – ныне покойной приме одного из академических театров.
Как правило, Глеб Архипович наговаривал воспоминания на диктофон, но иногда Зуля записывала за ним с лету, по телефону – подчас смешные и грустные случаи вспоминались любимцу публики в непредвиденных обстоятельствах: с похмелья на рассвете, при посещении парикмахера, в самый драматичный момент при просмотре кинофильма. Так, умирающая от пули фашиста героиня советской драмы вдруг навеяла Федотову воспоминания о спасенном им от рогатки коте. Эпизод с милосердным пионером Глебушкой получился очень жалостливым. Правда, узнавая Федотова ближе, Зуля начала подозревать, что не Глебушка, а ОТ Глебушки спасали кота: Федотов терпеть не мог хвостатую живность.
Абашева мгновенно прочла литературный перл Гулькина:
«Каждый из нас старается поймать фортуну за хвост! День и ночь мы слышим лихорадочный топот мириады ног – все спешат, все втянуты в безудержную гонку, все выбиваются из сил, у всех трясутся руки, дрожат коленки, бешено стучит сердце и томится душа – ведь успех, маячащий на горизонте, по-прежнему далёк… А счастье от нас ускользает…
Пожалуйста, остановитесь на минуту, отдышитесь, посмотрите на себя, вглядитесь в тех суматошных людей, которые, суетясь, спотыкаясь и падая, проносятся мимо Вас по большой дороге жизни.
Так, может быть, счастье – это задумчивое личико, нежная ручка, подпирающая подбородок, пара нежных, затуманенных слезами глаз, обращённых в прошлое, смутно темнеющих в ночи тенистой аллеи Времени?
Вопрос только, где это прошлое, где эта тенистая аллея Времени? Да, всё правильно! Запоминайте адрес:…Именно здесь, стоя в тиши под мерцающим куполом неба, Вы поймёте, что человек достоин большего, чем дает ему его жизнь».
Зуля помахала листком:
– И кто создал сей говносиропный опус? «Трясутся руки», «томится душа», «затуманенные глаза, обращенные в прошлое», «аллея времени»… Жуть с рогами! Если бы я узнала, что отелем заправляют… чудаки с претензией на творческий поиск, ни за что не поехала бы.
– Ну, а что бы написали вы? – выпалил бордовый от смущения Вася.
Зуля погладила накладным синим ногтем пухлую нижнюю губку – излюбленный ее жест. После чего непререкаемо ткнула перстом в бумажку.
– Я бы вместо невразумительного бреда про купол неба указала на отличный спуск к реке и рыбалку, наличие настольного тенниса, бильярда и русской бани. Вместо аллеи посулила прогулку по девственному лесу. И главное – упирала на тишину и малолюдность. Десяток постояльцев – это вам не восьмиэтажный отель с дискотекой. Ну, шеф-повара своего легендарного приплетите. И баста! Свою целевую аудиторию вы уже схватили. И еще. «Топот мириады ног» – это перебор даже для местного графомана.
Зульфия царственно скривилась – даже улыбку на этих инфузорий ей тратить не хотелось, и, поднявшись, прошествовала в дом.
– Василий Иваныч! Так я и хотел после этого вступления! После затравки, так сказать, и обрисовать красоты поконкретнее, – залепетал Лева, всем видом своим символизируя фразу о «художнике, которого обидеть может каждый!».
Вася, ставший из бордового лиловым, ткнул в Гулькина листком с «затравкой»:
– Поконкретнее, пожалуйста.
И в крайнем раздражении сбежал с террасы. Василий видел, что жена вздумала перед самым «файв-о-клоком» отправиться в лес. С подозрительно большой сумкой. Уж не рисовать ли? Вопиющий наплевизм!
Новые хозяева учредили в отеле «семейное» чаепитие в семнадцать часов на террасе. Инициатором выступил креативный Василий. Он сам растапливал шишками ведерный самовар, купленный по дешевке у бабки на трассе.
Даша, конечно, покорилась: надевала белоснежную наколку, крахмальный фартучек и женственное платье стиля «нью-лук»: утянутая талия, пышная юбка, легкий верх. Стройной Даше платье шло. Но столь призывный, обтягивающий силуэт был непривычен для двадцатишестилетней женщины, предпочитавшей джинсы и ветровки. И эта роль официантки… Нет, конечно, она выглядела гостеприимной рачительной хозяйкой, и ревность за новое дело с каждым днем разгоралась, даже появлялся азарт, сноровка. Но сколько же это отнимало сил, нервов, времени! Даша рабски уставала. И ночами, лежа без сна, увещевала себя тем, что люди де́ла и должны уставать, чтобы добиться результата.
– Даша, это наша работа, жизнь! – тряс Василий руками перед женой, когда она готовилась к выходу к гостям, как на эшафот. – Все изменилось – ты должна стать бизнес-леди. Понимаешь? Как это здорово! Самостоятельность, новые знакомства, прибыли. Эх, Дашка! – Василий в экстазе кидался на кровать, закидывал мечтательно руки за голову, и жест этот навевал Даше воспоминания о советских фильмах, где положительные герои сплошь романтики и энтузиасты. – Как представлю, что это может быть началом большого пути, – голова кругом! Сеть отелей в Подмосковье, на Кавказе… Для начала. Потом – на разведку в Европу.
– Хорошо бы окупить этот сезон, – вздыхала Даша, которую Говорун заставлял вести ежедневную бухгалтерию. Траты нарастали, как снежный ком, а финансовая «подпитка», оставленная покойным благодетелем, стремительно таяла. Цены же за проживание супруги твердо решили держать пока на демократичном уровне – необходимо было завлекать клиентуру. А завлекалась она со скрипом: два-три номера все время пустовали.
Говорун решил пробежаться к лесу, на поляну с островками васильков, которые покоя, видите ли, не давали его супруге «ван-гоговским оттенком». С ума сойти! Василий шел, широко размахивая руками и щурясь от палящего солнца. Жару он терпеть не мог, и эта горячечная, истеричная погоня за несознательной женой, будто за нашкодившей кошкой, бесила его и отнимала остатки сил, которых и так не хватало на чертову пропасть гостиничных дел. Говорун по привычке бормотал себе под нос:
– Какой вменяемый человек променяет серьезное, настоящее дело, приносящее доход, на рисование за бесценок тысяч примитивных картинок? Лягушки, грибочки… Тьфу!! Нет, в свободное время для души ковыряйся хоть со всеми оттенками мира! А по уму, для дела на курсы бухгалтеров беги, чтобы наконец всерьез помогать мужу в финансовых вопросах. Нет! Она снова с холстом на пленэр шмыгнуть норовит.
Василий дернул травинку – хотел сунуть сладкий стебель в рот, но лишь полоснул острым листом по пальцу, обрезался и в бешенстве дернул рукой.
Все семейство Орлик было не от мира сего, что безумно раздражало Василия. Тесть преподавал черчение и рисование в школе. Это после архитектурного института! Ему даже в голову не приходило устроиться в перестроечные годы в дизайнерскую или строительную контору. «Трусость! Трусость и инертность!» – выносил свой вердикт Говорун. Даша лишь пожимала плечом: «Свобода и покой ему дороже».
Теща тоже занималась «любимым делом» – шила кукол. «До пятидесяти лет все наиграться в пупсиков и фей не может! Нет чтобы свое экскурсионное бюро организовать, будучи профессиональным гидом со знанием немецкого! Так нет – для нее важнее покой, творчество, призвание. Какие-то картонные слова из зачитанной книжки для оправдания бесхребетной, рафинированной жизни!» – вел бесконечный внутренний спор с женой Говорун.
Порой казалось, что взбешенный Василий готов разорвать всяческие отношения с безалаберной Дашей. Но это был традиционный ритуал выпускания пара. Таким уж уродился Говорун: классическим делателем слонов из мух, неисправимым холериком. Близкие с его словесными извержениями смирились. «Ну, характер… Что ж теперь? Зато он Дашу любит», – вздыхали старшие Орлики.