Ничего страшного - Валентина Соловьева

Люська перестала плакать. Она посмотрела на меня с надеждой.

— Правда?

— Конечно! Он же в командировке был. В поезде, в гостинице — знаешь, какая там антисанитария! Ужас!

Она такая доверчивая, Люська, аж до неприличия.

— Ой! — воскликнула она, прижимая ладони к пылающим щекам. — А я на него так набросилась, так набросилась…

— Вот! — назидательно сказала я. — Видишь? Кстати, аналогичный случай был с одной моей знакомой, ты ее не знаешь. Нашла у себя лобковых вшей. А муж в командировке был. Возвращается, только порог переступает, она, ничего не объясняя, ему в морду — бац! Он на дыбы — в чем дело? Она: “Сам знаешь!” Слезы, вопли. А он ничего не понимает. “Сейчас, — говорит, — все поймешь”. Потащила его к врачу знакомому. Объяснила ситуацию. Тот осмотрел мужа и говорит: “Знаешь, Галя, а у него ничего нет”. Она так и села. Тут мужик на нее с кулаками: “Говори, где подцепила? С кем была?” Врач их успокаивает: “Подождите, не горячитесь. Давайте спокойно разберемся. В баню ходила?” “Нет”. “Чужим бельем пользовалась?” “Никогда”. “Может быть, купалась в непроточных водоемах?” “В бассейн ходила, — отвечает она, а больше никуда”. Ага! Взяли пробу воды из бассейна, а там кишмя кишат… Откуда? Бассейн закрытый, ведомственный. Всех, кто туда ходит, проверяют от и до. Стали выяснять и выяснили: оказалось, что сторож, студент, туда по ночам приятелей своих запускал с девчонками. Вот так!

Люська выслушала эту историю без особого интереса. Озабоченно хмурилась, вздыхала.

— Гришка-то где сейчас? — спросила я.

— Не знаю… Я его выгнала.

— Молодец, — похвалила я. — Лучше ты ничего не смогла придумать. Значит так, дорогая. Вытри слезы, умойся, приведи себя в порядок. Я пошла его разыскивать.

— Подожди! — испугалась она. — А что ты ему скажешь?

— Что надо, то и скажу!

На самом деле я не знала, что говорить. Ведь он-то, наверное, не такой дурак, как Люська. Ведь он-то, может, уже и сообразил кое-что. Прикинул. Сопоставил…

— И давно ты его выгнала?

— Около месяца назад. Когда мне сказали в больнице, я прямо сама не своя была. Главное, срок уже большой, аборт делать отказались. Правда, мне сказали, что это ничего, на ребенке не должно отразиться… А вдруг? Я не хочу этого ребенка! Не хочу! Я боюсь. Ну, что мне делать?

Что ж тут сделаешь?

— Успокойся, — это единственное, что я могла сказать. — Тебе вредно волноваться…

Гришку я нашла довольно быстро, в тот же вечер. Позвонила нескольким его приятелям по списку, который мне дала Люська. На одном телефоне он сам и обнаружился — приятель в отпуск уехал, а Гришка там квартиру пасет и цветы поливает.

— Привет! — бодро говорю я. — Это Света. Нам надо поговорить.

— О чем? — сухо спрашивает он.

Относится он ко мне, мягко говоря, сдержанно. А грубо говоря — плохо скрываемым раздражение. Как большинство мужей относятся к незамужним подругам своих любимых жен.

— О Люсе, — кротко отвечаю я.

— Приходи, — после некоторого молчания позволил он.

Такое начало меня обнадежило. Хотя и не очень.

Главное, я совершенно не знаю, что ему скажу. Да еще тема такая щекотливая. “Ой, — думаю, — и зачем я в это ввязалась?”

Ну да ладно…

А ведь он, собака, может подумать, что раз Люська парламентариев шлет, значит, чувствует себя виноватой. И одно это может натолкнуть на кое-какие размышления. Если даже он еще самостоятельно не пришел к определенным выводам…

Ничего страшного. Как пришел, так и уйдет!

Надо отдать ему должное, выглядел он растерянным и подавленным.

— Рада тебя видеть, Гриша, — произнесла я с точно отмеренной дозой иронии, не без удовольствия разглядывая его.

Хороший мужик. Просто заглядение. Только глаза бегают, как у юного онаниста.

— Ты давно была у Люси? — спрашивает он.

— Только что от нее.

— Как она?

Несколько мгновений я молчу, выразительно щурясь. Тяну паузу, как резину. Секунда, две, три… И чем дольше я молчу, тем больше он напрягается.

— Как она себя чувствует? — нервничая, повторяет он.

— Нормально, — наконец, отвечаю я с холодком. — Насколько это возможно в ее положении. Ладно. Мы взрослые люди. Давай обойдемся без предисловий и вступлений. Я все знаю, Гриша. Ты, конечно, сволочь изрядная, но это меня не касается. — Он опускает голову. — Мне Люську жалко, — продолжаю я, — поэтому при удобном случае можешь поставить мне бутылку — я ее убедила, что ты ни в чем не виноват.

— Как? — разевает он рот. — Как ты ее убедила?

— Разве Люську трудно убедить? — с усмешкой пожимаю я плечами. — Она же у тебя наивная, как самовар… Ну, сказала, что ты скорее всего подцепил эту дрянь бытовым путем. В гостинице. Она и поверила. С радостью, причем… Но ведь мы с тобой, Гриша, знаем, что это было не так? — полувопросительно говорю я, испытующе глядя на него.

Ну, думаю, или он меня сейчас в шею вытолкает, или расколется, как Блюхер с Тухачевским перед лицом революционного трибунала.

— Видишь ли, — мнется он, — я не знаю, что тебе известно… Но это было только один раз. И еще до того, как мы с Люсей поженились…

Я чуть не заржала вслух. Отвернулась, якобы с негодующим видом, и дышу носом. “Это” у него было, оказывается. Один раз. До того, как они с Люсей поженились.

Ну все, голубчик, попался!

Насчет “ЭТОГО” вспомнился мне один случай. В пионерском лагере дело было. Я там вожатой работала на каникулах. И обнаружили мы как-то ночью одного пионера в постели с пионеркой, в девчоночьей палате. Ну, вызываем их утром, естественно, на совет дружины, клеймим позором и другими нехорошими словами. Пионер плачет, размазывая сопли по лицу. Пионерка тоже смущена, но держится мужественно и с достоинством. “ЭТОГО” у нас не было, — говорит. — Думайте, что хотите, но “этого” у нас не было…”

— Понимаешь, — мямлит Гришка, — “это” было только один раз. Случайно… Люся не знала, естественно. Как я мог ей сказать? “Это” было еще в институте, когда мы на практику ездили…

— Ладно, — великодушно сказала я, — детали можешь опустить. Хватай такси, мчи на рынок, за цветами и витаминами, а потом к Люське. А то она у тебя там совсем доходит. Бухайся в ножки, объяснять ничего не надо. И о своем порочном прошлом особенно не распространяйся. А я пошла. С тебя коньяк, не забудь!

Очень я была довольна собой. Как тонко и изящно я все это провернула! Эх, мне бы надо было в дипломаты подаваться, а не в химики-технологи. Уж я бы навела порядок в международных отношениях! Жаль только, что я в них ничего не смыслю.

И пошла я, довольная, в Костину общагу. А сосед его, Генка, что-то нахально чертил, разложив ватман на столе, и уходить из комнаты не изъявлял желания. Он упорно делал вид, что ничего не понимает. Мы с Костей тихонечко целовались за шкафом, и Костя мне шептал на ухо. “Я его сейчас убью!” “Не надо кровопролитий, — сказала я. — Пусть живет. Пойдем лучше погуляем”. Вышли мы под дождь. Осень. С рыбалкой у нас последнее время не ладится. А скоро зима, совсем плохо будет. К подледному лову мы с ним совершенно не приспособлены.

— Давай поженимся, — сказал Костя. — Может, мне тогда отдельную комнату дадут?

— Давай, — согласилась я. — А может, и не дадут?

— Как это не дадут? — возмутился Костя. — Другим же дают!

— А тебе не дадут!

— Почему это? — обиделся он. Насупился, смотрит на меня подозрительно. Комплексует.

Это у него рудиментарные явления, оставшиеся от прежнего брака. Жена считала его хроническим неудачником, обделенным судьбой и людьми. Ей казалось, что его кто-то постоянно ущемляет и недооценивает. Это так мучило ее, что она, в конце концов, взяла и подала на развод. Из сострадания, должно быть. И оставила ему тяжкое наследие в виде повышенной обидчивости и стабильной неуверенности в себе.

Ох, и натерпелась я с ним! Ведь сначала он чуть ли не импотентом себя считал. Каждый раз так волновался, точно в космос летит. Внимание! Включены двигатели. Заправлены в планшеты космические карты… Три, два, один. Старт! Пш-ш-ш… Ракета медленно валится набок. Костя скрипит зубами и глядит в потолок, тяжело переживая свой позор. “Ну, что ты, что ты, — шепчу я. — Глупыш… Мне так хорошо с тобой… Мне ничего не надо. Не думай обо мне. Забудь… Как будто бы меня и нет…” А сама осторожно, почти незаметно, начинаю заводить его снова. Как бы между прочим. Прижимаюсь, глажу, утешаю. И даже вроде бы не обращаю никакого внимания, что он постепенно приходит в боевую готовность. Ведь мне же ничего не надо! Мне действительно ничего не надо. Я всегда придерживалась такого жизненного принципа: “Это ничего, что импотент, был бы человек хороший”.

И вот уже снова заработали двигатели. И штурман уточняет в последний раз маршрут… Но мы не спешим, не спешим. Нам ничего не надо. Нам и так хорошо вместе. Так хорошо, хорошо… И вот так тоже хорошо. А так еще лучше… Ну, просто совсем замечательно! Ах, ты мой дорогой!.. И все получается как бы само собой.